прикрытием авиации сегодня в ночь выйти на минную постановку. С запада вас будет прикрывать Отряд легких сил в составе крейсера «Максим Горький» и 1-го дивизиона эсминцев. Вам — находиться на лидере «Минск».
Стоя на мостике рядом с адмиралом Вдовиченко, капитан 2-го ранга Петунин, недавно принявший лидер, наблюдал, как вслед за грузными заградителями «Марти» и «Урал» на выход из гавани один за другим пошли: лидер «Ленинград», эсминцы «Карл Маркс», «Володарский» и «Артем». В серых сумерках белой ночи силуэты кораблей казались призрачными. Петунин думал, что как ни ругали в училище бездарных царских адмиралов за то, что они с началом первой мировой войны вместо проведения активных действий предпочитали укрываться за центральной минно-артиллерийской позицией, а вот началась война, и мы делаем то же самое: идем ставить мины между Ханко и Осмуссааром, только делаем это явно с опозданием, хотя нет у немцев сейчас их знаменитого Хохзеефлотте, которого так боялись в 1914 году.
Для «Минска» июнь-июль 1941 года прошел в том же багровом кошмаре, как и для других кораблей КБФ: постановка мин, эскортирование, заячьи петли под бомбами, постоянный страх нападения подводных лодок и торпедных катеров, минная боязнь, доходящая до маниакальных депрессий. Слегка отдышались в Таллинне, куда прибыли в начале августа, но только слегка.
Война разворачивалась во всей своей кровожадно-первобытной жестокости и нелепости. 25 августа патруль с «Минска» арестовал эстонскую семью: муж, жена и взрослая дочь. Подозревались в шпионаже, а, может, и были шпионами: не было времени разбираться. Отвели в глухой двор и расстреляли. А совсем недавно, неделю назад, 19 августа, эстонские партизаны поймали врасплох патруль с «Минска», проводивший прочесывание у хутора Харку. Троих убили, а торпедного электрика Евгения Никонова захватили раненым в плен. Неизвестно, что они хотели выяснить у Никонова. Да и что может знать рядовой матрос? То, что Никонов — с лидера «Минск», было ясно по его бескозырке. Что противника могло интересовать о «Минске» — он и так о нем все знал, уж наверняка больше, чем Никонов. В общем неизвестно, что они хотели от Никонова, но, привязав раненого матроса к дереву, подвергли его жесточайшим пыткам: кололи ножами, жгли, выкололи глаза и, наконец, сожгли заживо. Обугленное тело Никонова нашли через три дня.
Петунин вздохнул, стиснув зубы. Жестокая война, таких жестоких вроде еще и не было. Война на истребление...
Его мысли прервал вошедший в каюту рассыльный, доложивший, что прием топлива закончен. Одев фуражку, Петунин поднялся на мостик. Светало. В рассветной дымке бесформенно темнели силуэты кораблей. Тишина показалась оглушающей, а тускнеющее зарево далеких пожаров — видением кошмарного сна...
С первыми же лучами рассвета лейтенант Белов — командир тральщика №47 — приказал пробить боевую тревогу. Быстро светало.. Горизонт прояснялся, громада «Жданова» начинала принимать четкие очертания. Лейтенант Мудрак, руководя постановкой тралов, видел, как на мачте тральщика поднялся сигнал «буки»: «Сняться с якоря. Приготовиться к походу». Терять времени было нельзя, в любой момент могла появиться авиация противника. Через несколько минут тральщики, выставив тралы, дали ход, направляясь к Гогланду. Белов быстро перевел ручки машинного телеграфа со «среднего» на «полный вперед», пролаяв в мегафон на ют: «Усилить наблюдение за тралами, личному составу быть в готовности номер один!»
Мудрак, поднявшись на мостик, с удовольствием отметил, как, несмотря на свою молодость, чётко распоряжается Белов. Не отрывая бинокль от глаз, он осматривал горизонт и следовавший за тральщиками «Жданов», который снова стал что-то семафорить, видимо, опять прося разрешение следовать в Кронштадт самостоятельно. «Сигнальщик, - резко приказал Белов, - передайте семафор: командиру «Жданова» — Следовать строго за тралами, дистанция полкабельтова, не выходить из протраленной полосы».
Пока сигнальщик передавал очередной приказ неугомонному Елизарову, Белов снова впился глазами в бинокль. «Прямо за кормой три судна на курсе сближения!» — прокричал сигнальщик, но Белов уже видел их сам. Екнуло сердце, что это могли быть торпедные катера противника, но сразу отлегло — слишком медленно нагоняют. А вскоре все стало ясно: вот они, пропавшие остатки конвоя — «Аэгна», «Гидрограф» и «Октябрь». Живы, слава Богу! Уже невооруженным глазом были видны три небольших судна с переполненными людьми палубами. «Встать в кильватере «Жданова», - просигналили с тральщика. — Следовать за мной».
Приближался Гогланд, где конвой ожидал приятный сюрприз. У бухты Сюркуля увидели разбежавшиеся накануне тральщики, стоявшие там, как ни в чем не бывало. На головном вился брейд-вымпел командира конвоя. «Вот так», — сказал Белов, ни к кому не обращаясь. Но командир конвоя обратился именно к Белову, требуя от него сведений о судьбе «Даугавы» и эстонских каботажников. «Следовал в охранении «Жданова», — приказал передать Белов. - Сведений о других судах не имею». С флагмана засемафорили: «Идти на Гогланд. Днем отстаиваться у берега под прикрытием артиллерийских батарей. В Кронштадт двигаться только ночью за тралами».
Увидев новое начальство, снова не выдержал Елизаров. Схватив мегафон, он прокричал уже с какими-то истерическими нотками в голосе: «Разрешите следовать в Кронштадт самостоятельно». «Запрещаю!» — отрезал командир конвоя. Корабли медленно входили в бухту Сюркуля. На востоке, из-за Кронштадта, поднимался ободок восходящего солнца.
Старший лейтенант Матиясевич, стоя на правом фланге выстроившегося на палубе экипажа подводной лодки «Лембит», ошвартовавшейся в Минной гавани, наблюдал, как с подводной лодки С-5 по переброшенным с лодки на лодку сходням на «Лембит» направляется целая процессия большого начальства во главе с командиром бригады подводных лодок, капитаном 1- го ранга Египко. Прижавшись к стенке гавани и к борту плавмастерской «Серп и Молот», в ужасной тесноте стояло 10 подводных лодок: С-5, четыре «щуки»: Щ-301, 307, 308 и 322, и четыре «малютки»: М-79, 95, 98 и 102. Несколько отдельно от них, между бортом плавмастерской и молом, стоял родной брат «Лембита» — «Калев».
Капитан 1-го ранга Египко, сопровождаемый комиссаром бригады Обушенковым и командиром дивизиона, капитаном 3-го ранга Аверочкиным, перешел по сходням на палубу «Лембита», хмуро взглянув на рубку лодки, где вместо обычной для всех советских подводных лодок красной звезды, красовался со времен эстонской независимости серебряный трезубец с названием «Лембит» на латинице и девизом, написанным по-латыни, означающим в переводе: «Будь достоин своего имени». Давно все это надо было срубить, но командование, по каким-то соображениям высшей политики, никак не давало на это разрешения. С тем же хмурым выражением лица капитан 1-го ранга Египко выслушал рапорт капитан-лейтенанта Полещука. Матиясевич впервые видел Египко, имя которого, известное
