Катакомбы XX века! В их недрах и пробудилась вера маленького Александра.
Глава 3
Под сенью Преподобного Сергия
Родители Александра Меня принадлежали к поколению, которое в целом не испытывало сомнений в правильности избранного пути и строило светлое будущее, не ставя перед собой метафизических вопросов. Его отец учился в техническом институте, и получив диплом инженера–текстилыцика, полностью отдался своей работе. Еврей по национальности, он утратил веру еще в детстве под влиянием своего учителя, но все же не стал воинствующим атеистом. Любая религия была ему чужда, но он относился к ним терпимо.
Зато мать Александра — Елена[21] — была глубоко религиозна. Родившаяся также в еврейской семье, она была воспитана матерью в любви к Богу, Творцу Вселенной, любящему всех людей. «Когда я впервые услышала слова о страхе Божием, — вспоминает она, — я с недоумением спросила маму: «Мы ведь любим Бога, как же мы можем Его бояться?» Мама ответила мне: «Мы должны бояться огорчить Его каким‑нибудь дурным поступком». Этот ответ меня вполне удовлетворил».
Ко всему прочему, Елена находилась под большим влиянием своей бабушки (то есть прабабушки Александра). В семье не без гордости рассказывали, как ее исцелил сам Иоанн Кронштадтский. Когда в 1890 году она овдовела и осталась с семью детьми, на нее свалилась тяжелая болезнь, и харьковским врачам никак не удавалось ее вылечить. Однажды соседка рассказала ей, что в городе находится проездом знаменитый проповедник, и уговорила пойти к нему. Церковь и площадь перед ней были полны народа, но соседка помогла ей пробиться сквозь толпу и подойти к отцу Иоанну. Посмотрев на нее, он сказал: «Я знаю, что вы еврейка, но вижу в вас глубокую веру в Бога. Помолимся вместе 1осподу, и Он исцелит вас от вашей болезни». Месяц спустя она была совершенно здорова.
С детских лет Елену притягивало христианство. В девять лет она объявила матери, что хотела бы креститься. Новость произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Чтобы отвратить от Елены материнский гнев, брат разбил оконное стекло. Спустя несколько лет она стала посещать собрания в баптистской общине. Однажды присутствовала при крещении взрослого человека в реке и была этим очень взволнована. Ее контакты с баптистами вызвали дома новые ссоры. В конце концов, после того как она помирилась с родителями, в Харьков приехала ее двоюродная сестра Вера[22] и увезла с собой в Москву[23]. Елена окончательно обосновалась в Москве и там вышла замуж.
Вера была на несколько лет старше Елены, душа у нее была очень чувствительной и беспокойной, она, как и Елена, также была в поисках. Позже она рассказывала, что, когда ей было восемнадцать, она каждое воскресенье испытывала необъяснимую печаль. Однажды утром, когда Вера работала в летнем детском лагере, она, выйдя в поле, услышала вдали колокольный звон. «Для всех сегодня воскресенье, но не для тебя», — сказал ей кто‑то из детей[24]. Еще лет за десять до приезда Елены в Москву она подружилась с девушкой, принадлежавшей к одному из активных православных кружков в Москве.
Собор 1917—1918 годов поставил, среди прочего, перед собой цель восстановить приходы в виде «маленьких церквей» по образу первых христианских общин. Сам Патриарх Тихон был очень увлечен идеей обновления церковной жизни с опорой на приходские общины. С этой целью после революции миряне стали объединяться в братства вокруг некоторых священников, людей талантливых и сильных.
В Москве существовали две особенно активные общины, непосредственно связанные между собой. Самая знаменитая сложилась вокруг церкви святого Николая Чудотворца на Маросейке[25], где служил отец Алексей Мечев, а после его смерти — его сын о. Сергий Мечев. Это было братство мирян, основанное в 1917 году. Вторая община образовалась в приходе святых Кира и Иоанна[26], где служил отец Серафим[27].
Почувствовав призвание к священству в ранней юности, отец Серафим тем не менее получил техническое образование и до того, как был рукоположен в священники в 1919 году (ему было уже 39 лет), работал по гражданской специальности. Избрав целибат, спустя короткое время он стал монахом. Сам Патриарх Тихон поручил ему приход святых Кира и Иоанна. До революции отец Серафим бывал в Оптиной Пустыни и теперь в своей пастырской деятельности руководствовался советами последнего из оптинских старцев, вел своих прихожан с тем же терпением и личным подходом к каждому, с тем же вниманием к их трудностям, как это было принято в Оптиной.
Отец Серафим не принял декларации 1927 года, перешел в подполье и вошел в юрисдикцию епископа Афанасия[28], одного из архиереев, не признавших власть митрополита Сергия. Естественно, связь их была исключительно духовной, ибо после революции жизнь епископа Афанасия превратилась в цепь непрерывных арестов и депортаций в ГУЛАГ, и встретиться или хотя бы связаться можно было крайне редко. Неоднократно отец Серафим скрытно менял места своего пребывания, пока наконец ему не удалось найти приют в Загорске, в доме двух монахинь, изгнанных из монастыря. Там в одной из комнат был устроен маленький храм, где он тайно совершал богослужения.
Отсюда отец Серафим продолжал поддерживать своих духовных детей, а также тех из старых прихожан церкви св. Николая Чудотворца, которые нуждались в его помощи после ареста отца Сергия Мечева. Но разумеется, приезжать к нему нужно было незаметно, с большой осторожностью.
Упомянутая выше подруга Веры была духовной дочерью отца Серафима. Она помогла ей установить с ним связь, сначала письменную. Вера, несмотря на свою любовь к Иисусу Христу, не решалась креститься. Ее удерживали как традиционные предрассудки, типичные для интеллигенции, по отношению к Православной Церкви, так и конспиративная обстановка, невозможность поделиться с близкими. Чтобы съездить к отцу Серафиму в Загорск, нужно было придумывать какую‑нибудь ложь. Кроме того, в те времена еще было в обычае обвинять крестившихся евреев в том, что они таким образом приспосабливаются к доминирующему большинству. И хотя теперь самих христиан преследовали, Веру мучили опасения, что этот шаг будет воспринят как предательство. К тому же, работая в системе Наркомпроса, она, крестившись взрослой, подвергала себя очень большому риску[29].
У Елены был более уравновешенный характер. Но ускорило ее решение именно рождение сына Александра.
Подруга Вера 3 сентября 1935 года привезла Елену с маленьким Аликом в Загорск и привела к отцу Серафиму. Он их уже ждал. Здесь, в маленьком домике, он крестил обоих — и мать, и сына. Затем настала очередь Веры, и она тоже крестилась. Когда у Елены родился второй сын, Павел, крестной, естественно, стала Вера. Ей не довелось выйти замуж, она глубоко привязалась к обоим детям и помогала Лене их воспитывать. Отец Серафим горячо полюбил двоюродных сестер и однажды признался им, что они ему ближе собственных. Один из посетителей как‑то спросил у него, чьи эти два мальчика, и он ответил: «Они мои!»
Елена и Вера регулярно ездили из Москвы в Загорск к отцу Серафиму. Вместе с другими его духовными детьми они участвовали, когда могли, в праздничных богослужениях. Вера оставила воспоминания о первой Пасхальной ночи: «Прежде чем начать богослужение, батюшка послал кого‑то из присутствующих убедиться в том, что пение не слышно на улице. Началась пасхальная заутреня, и маленький домик превратился в светлый храм, в котором всех соединяло одно ни с чем не сравнимое чувство — радости Воскресения. Крестный ход совершался внутри дома, в сенях и в коридоре. Батюшка раздал всем иконы для участия в крестном ходе»[30].
Не так ли мы представляем себе первых христиан во времена гонений Рима? Не случайно Вера назвала свои воспоминания «Катакомбы XX века»[31].
В январе 1941 года муж Елены был арестован, но не по политическим мотивам: он был обвинен в растрате. В конце года его оиравдали и выпустили на свободу. Когда он находился в тюрьме, материальное положение семьи было очень тяжелым.
В воскресенье 22 июня 1941 года Вера поехала в Загорск одна. День обещал быть хорошим, погода была чудесной, Церковь отмечала день памяти всех российских святых. Перед самым уходом Алик сказал ей: «Пожалуйста, узнай у дедушки (так он называл отца Серафима), будет ли война, когда я вырасту?»
Минувшей ночью гитлеровские армии перешли советскую границу. Страна была ввергнута в новые и ужасные страдания. И если Сталин забился в угол и не показывался целых десять дней, то митрополит Сергий в тот же день составил пастырское письмо, призывая православных защищать Родину. Когда наконец Сталин выступил по радио, он после обычных слов «Товарищи! Граждане!» добавил обращение, с которого по традиции начинается проповедь: «Братья и сестры!» Любопытное изменение словаря…
