Минувшей ночью гитлеровские армии перешли советскую границу. Страна была ввергнута в новые и ужасные страдания. И если Сталин забился в угол и не показывался целых десять дней, то митрополит Сергий в тот же день составил пастырское письмо, призывая православных защищать Родину. Когда наконец Сталин выступил по радио, он после обычных слов «Товарищи! Граждане!» добавил обращение, с которого по традиции начинается проповедь: «Братья и сестры!» Любопытное изменение словаря…
Через Веру отец Серафим посоветовал Елене найти жилище в Загорске или в его окрестностях и обосноваться здесь с детьми, что она и сделала, к великому удивлению друзей и знакомых, поскольку осенью, когда вражеские войска все ближе подходили к столице, москвичи старались уехать из города как можно дальше. Но отец Серафим был убежден, что это место находится под защитой преподобного Сергия.
Отец Серафим скончался в начале 1942 года. Он был тайно похоронен в подземелье. За некоторое время до этого, предчувствуя свою кончину, он в первый раз исповедал Алика, хотя тому еще не было семи лет. «Я чувствовал себя с дедушкой так, — рассказал ребенок, — как будто я был на небе у Бога, и в то же время он говорил со мной так просто, как мы между собой разговариваем».
Что же касается отца Серафима, то он давно уже предсказал двум сестрам: «За ваши страдания и благодаря вашему воспитанию ваш Алик будет большим человеком». Позже отец Александр выразит беспредельную признательность своей матери и ее сестре за то, что они сохранили пламя веры, открыли ему Евангелие в столь трудные времена, когда вера преследовалась и, казалось, угасала и когда даже очень известные христиане не выдерживали и отрекались. «Это была трагическая эпоха, требовавшая большого мужества и верности»[32].
Перед смертью отец Серафим поручил своих духовных детей двум очень близким ему людям: отцу Иераксу[33] и отцу Петру Шипкову[34]. Отец Иеракс также пребывал в подполье и тайно жил недалеко от Загорска. Отец Петр был рукоположен самим Патриархом Тихоном и даже был какое‑то время его секретарем. После нескольких лет ГУЛАГа он смог устроиться на работу — счетоводом на фабрику в Загорске. Однако в результате доноса оба священника в 1943 году были арестованы, так же как и монахиня[35], у которой нашел приют отец Серафим. В это же время владыка Афанасий, который провел много лет в лагерях, а сейчас находился в ссылке в Сибири, вновь был арестован. Все они были осуждены как руководители «подпольной религиозной организации». Дело дошло до того, что органы отдали приказ выкопать тело отца Серафима…
«Поражу пастыря, и рассеются овцы стада»[36].
И тем не менее в Загорске продолжал существовать подпольный женский монастырь[37], где духовником до самой смерти был отец Серафим. После его кончины настоятельница мать Мария продолжала укреплять юного Александра и помогала ему формироваться духовно.
В одном из писем отец Александр отмечал, какое значение имели для него встречи с этими Божьими людьми. «Наш с матерью крестный, архимандрит Серафим, ученик оптинских старцев и друг о. А. Мечева, в течение многих лет осуществлял старческое руководство над всей нашей семьей, а после его смерти это делали его преемники, люди большой духовной силы, старческой умудренности и просветленности. Мое детство и отрочество прошли в близости с ними и под сенью преподобного Сергия. Там я часто жил у покойной схиигуменьи Марии, которая во многом определила мой путь и духовное устроение. Подвижница и молитвенница, она была совершенно лишена черт ханжества, староверства и узости, которые нередко встречаются среди лиц ее звания. Всегда полная пасхальной радости, глубокой преданности воле Божией, ощущения близости духовного мира, она напоминала чем‑то преподобного Серафима или Франциска Ассизского (…). У матушки Марии была черта, роднящая ее с оптинскими старцами и которая так мне дорога в них. Эта черта — открытость к людям, их проблемам, их поискам, открытость миру. Именно это и приводило в Оптину лучших представителей русской культуры. Оптина, в сущности, начала после длительного перерыва диалог Церкви с обществом. Это было начинание исключительной важности, хотя со стороны начальства оно встретило недоверие и противодействие. Живое продолжение этого диалога я видел в лице о. Серафима и матери Марии. Поэтому на всю жизнь запала мне мысль о необходимости не прекращать этот диалог, участвуя в нем своими слабыми силами»[38].
В истории СССР был момент, когда казалось, что после военных испытаний режим станет иным. Этого не случилось, но Православная Церковь все же почувствовала существенные перемены, поскольку Сталин был вынужден пересмотреть свою политику по отношению к ней. Уже с начала войны советская власть, чтобы мобилизовать народ на борьбу с агрессором, стала больше взывать к национальным чувствам и меньше говорить о защите идеалов коммунизма. А ведь русское национальное самосознание тесно связано с христианством. Более того, реальные события показали руководству, что религия не угасла с построением социализма, как об этом трубили все учебники. На территориях, завоеванных нацистами, жители сами открывали церкви, в них всегда было много народа, и оккупационные власти в это не вмешивались. Наконец, желая укрепить отношения с новыми союзниками, Соединенными Штатами и Великобританией, СССР стремился выглядеть в их глазах как можно лучше и поэтому вынужден был показывать внешнему миру свое лояльное отношение к верующим в стране.
В сентябре 1943 года Сталин принял митрополита Сергия вместе с двумя архиереями и разрешил собрать Архиерейский Собор, на котором митрополит Сергий был избран Патриархом. Однако вскоре он умер, и в феврале 1945 года, за несколько месяцев до конца войны, Собор был созван опять, чтобы избрать новым Патриархом митрополита Алексия I[39]. Православная Церковь восстановила свою иерархию и право иметь епископа во главе каждой епархии. И хотя Собор был предельно коротким (он проходил без дебатов), на нем был принят новый Устав Церкви, в котором, прежде всего, подчеркивалось, что во главе прихода должен стоять настоятель храма. Дело в том, что, согласно гражданскому законодательству 1929 года, каждый приход представлял собой объединение по меньшей мере из 20 членов[40], управляемое исполнительным органом из трех человек. Священники, таким образом, оказывались за рамками этой структуры. В Уставе, который Церковь приняла в 1945 году, предусматривалось, что каждый приход будет отныне управляться настоятелем, а он, в свою очередь, станет председателем исполнительного органа, состоящего теперь уже не из трех, а из четырех человек. Такая структура соответствовала церковной традиции, но входила в противоречие с постановлением 1929 года, однако власти сделали вид, что этого не замечают.
Церкви и монастыри, открытые на оккупированных немцами территориях, после освобождения не закрывались. А вот на востоке и севере страны, куда оккупанты не дошли, церквей было открыто значительно меньше. Так, единственным монастырем, который вновь смог принимать монахов, была Троице–Сергиева лавра.
Все учебные заведения, готовившие православных священников, были упразднены после революции; теперь же в Москве восстановили духовную академию и семинарию. Сначала они находились в Новодевичьем монастыре, а затем переместились в Троице–Сергиеву лавру. В семинарии давалось первоначальное необходимое для священника образование, с тем чтобы он мог трудиться в приходе. Пройдя этот первый этап, некоторые могли продолжить обучение на более высоком уровне — в академии. В Ленинграде также вновь открыли академию и семинарию, еще в нескольких городах — семинарии. Стал возможным выпуск периодического издания — ежемесячного «Журнала Московской патриархии» (его за несколько лет до этого начал было издавать владыка Сергий, но тогда журнал был быстро прикрыт).
Однако для Церкви по–прежнему оставалась запретной любая форма деятельности в обществе. Единственной свободой, которая ей действительно была дана, оказалось право совершать богослужение. К Церкви относились приблизительно так, как к резервации индейцев, — не уничтожали при условии, что она не перейдет намеченную грань. Все, что ей было дозволено, — это удовлетворять «религиозные нужды» населения, согласно иронической формуле Маркса, который причислял их к нуждам физиологическим. Советскими руководителями эти нужды воспринимались лишь как отправление культа.
Кроме того, Церковь была поставлена под строгий надзор, для чего при Совете министров СССР создали специальный орган: Совет по делам Православной Церкви. Официально утверждалось, что этот совет служит посредником между религиозными организациями и советской властью, а на деле он был нужен для того, чтобы осуществлять непосредственную связь с органами и постоянно контролировать деятельность Церкви. Совет находился в Москве и имел уполномоченных в каждой области. Подобный же совет занимался другими религиями.
