(Это особенно обидно с учетом того, что квантовые теории, по всей вероятности, действительно способны дать сверхглубокое и сверхточные расшифровки почти всех явлений физического мира, кроме гравитации.)
Конечно, пытаться можно. Но нужно заранее приготовиться к тому, что большая часть смыслов погибнет и результат будет столь же нелеп как «кот Шредингера».
Давайте разберем это утверждение.
Шредингеровская «драма в ящике» подразумевает (в том числе) некий существенный контраст между «смертью» и «жизнью». На нем и выстроена метафора.
Увы, «жизнь» и «смерть» — это очень примитивные понятия, пригодные для поэмы, но ровным счетом ничего не означающие в серьезных текстах.
Дело в том, что с точки зрения биологии, а тем более и химии и физики, дохлая кошка дохлой не является. Вернее, она никак не может считаться неким «безжизненным объектом».
Если мы попытаемся замерить биологическую и химическую активность в «дохлой» кошке, то мы увидим грандиозный парад жизни.
(Некроз, как известно, запускает весьма живописные биологические процессы).
В покойной кошке происходит образование и размножение миллиардов новых микроорганизмов и бактерий, свершаются метаморфозы ферментов, аминокислот, газов и элементов. Кошка наполняется удивительными трансмутациями вещества клеток. Подобно невидимому сверхмощному фейрверку по ее организму разлетаются захватившие власть: кадаверин, скатол, путресцин и стафилококки. Преобразовывается материя и весело атакуют друг друга новообразованные газы, кислоты и бактериальные колонии.
А на молекулярном и субмолекулярном уровне картина «дохлой кошки» еще любопытнее. Некоторая (ничтожно малая) часть молекул и атомов вовлекается в некротический карнавал изменений, но основная часть остается стабильной и невозмутимой. Такой же, как, (примерно), в кошке мурлычущей или подстерегающей мышь.
Иными словами, мы с очень большой долей вероятности можем констатировать, что при наступлении «дохлости» на квантовом уровне вообще ничего не произошло. Начиная с уровня химических элементов и ниже, факт т. н. «смерти» воспринят с абсолютным безразличием или попросту не «замечен».
Как видим, т. н. «смерть» ломает лишь биологическую индивидуальность конкретной кошки, но все составлявшие ее «микродетали», разумеется, живут, здравствуют и ждут новых трансмутаций.
(Вряд-ли им суждено когда-либо еще сложиться в кошку, быть может им предстоит стать тыквой, сигаретой или лысиной премьер-министра).
Драма отсутствует. Свершилась всего лишь еще одна метаморфоза живой материи. Таких метаморфоз ежесекундно происходит (по самым скромным подсчетам) квадриллионы.
Дело в том, что биологическая, а тем более химическая и физическая смерть есть абсолютно недостижимое состояние. По крайней мере, у нас нет ни малейшей возможности представить вероятность такого события.
И разумеется, нет никаких шансов его описать.
У нас есть лишь наше штатное «мычание» парантропов, которые с помощью нескольких звуков, жестикуляции и драматического выпучивания глаз пытаются характеризовать работу коллайдера.
Шредингеровская попытка формулировать кванты с помощью этого «мычания» привела к грандиозной неразберихе.
Именно с легкой руки Эрвина Рудольфа в квантовую механику хдынули слова, словечки, образы и словесные трактовки. Помои человеческой речи затопили непостижимость квантового мира, все исказив, смешав и перепутав.
«Мычание» стало оглушительным и многоголосым.
В результате «кот» послужил закваской для шокирующего мифа о том, что квантовый объект «оживает» только в момент наблюдения за ним. Более того, «котовья» фантазия Шредингера позволила развиться целой теории, позволившей трактовать некоторые факты весьма лестным для homo образом. Возникла убежденность, что наблюдение, само по себе оказывает влияние и на состояние и на поведение квантового объекта.
«Человечество больше не находится в центре вселенной, все стало гораздо хуже, оно определяет природу этой реальности» (Поттер 2009)
Ставки homo взлетели до небес. Из скромного животного, наделенного некоторой сообразительностью, он вновь превратился в важнейший фактор мироздания, способный влиять на квантовый мир, искажать или нормализовать его одним лишь взглядом и присутствием.
В. К. Гейзенберг пошел еще дальше Шредингера и заявил, что «у квантовых объектов нет истории до наблюдения».
Отпрепарируем эту важную реплику.
Она на 85 % состоит из интеллектуального опьянения, вполне объяснимого остротой, красотой и загадочными смыслами квантовых открытий ХХ века.
Но в 25 % заключена очень серьезная мысль о волшебном влиянии сознания человека. Если бы эта мысль была высказана теологом (что маловероятно), ее можно было бы игнорировать, как типовой мистический вздор.
Но это заявил (причем всерьез) Гейзенберг, что делает игнорацию невозможной.
Вероятно, нам не удалось бы «в лоб» справиться с данным утверждением Вернера Карла Гейзенберга, но, по счастью физика, за последние 50 лет обзавелась несколькими важными пониманиями, которые избавляют нас от необходимости самим вступить в полемику с этой великой тенью. За нас все сделало время и развитие науки.
Напомним.
«Кот» и ряд утверждений Гейзенберга, конечно, стали шоком для современников.
Но быстро наступило отрезвление.
Первым трезвящим фактором стало справедливое недоумение:
Каким же образом, без «руководящего и направляющего» наблюдения homo вселенная возникла, сформировалась и выстроилась? Как же она обходилась без него в течении, как минимум 14 миллиардов лет, когда человека не было и в помине?
Затем возник еще один коварный вопрос:
А почему столь влиятельное существо, как человек, к моменту открытия квантового мира оказалось столь неразвито, что оказалось не способным даже описать процессы, происходящие на субмолекулярном уровне?
Этот скепсис существенно понизил градус восторгов.
Затем постепенно пришло понимание, что понятие «маленькое» и «большое» существует лишь для человека, который по старой неолитической привычке норовит все сопоставить с личной размерностью и возможностями своей незатейливой рецепторики.
Для мироздания же нет ни «маленького», ни «большого». Есть равноправные и равнозначимые физические величины. Роль каждой из них одинаково существенна.
Более того, как мы знаем, существует всевластная симметрия.
Она, конечно, «мерцающая», но все же симметрия, что хорошо заметно на примере сильного ядерного взаимодействия, симметричности молекул, кристаллов, организмов, а так же теории поля.
(Теорию суперсимметрии Бозе-Ферми о симметричной связке бозонов-фермионов мы не принимаем в рассчет, как спорную)
Но если симметрия существует, то нет никакой логической возможности останавливаться на «мелкости» кванта.
Да, с точки зрения человека, эта частица невелика. Но она, несомненно, состоит из еще более мелких фрагментов. Те, в свою очередь, вновь тоже дробимы и делимы. И так до непредставимой бесконечности.
Поясню.
Ведь, если существует симметрия (пусть и мерцающая), а также такие «сверхкрупные» структуры, как галактики, то им должна быть противопоставлены и «сверхмелкие», по сравнению с которыми бозоны покажутся слонами.
Например:
В 2004 году была обнаружена гигантская пустота, имеющая в поперечнике около миллиарда световых лет. Она, несомненно, является обособленной космической структурой, о чем говорит ее температура (на 30–45 % холоднее остального космоса).
Понятно, до какой степени она, выражаясь нашим языком, непредставимо огромна. А по правилам симметрии ей должна быть противопоставлена и частица, «мелкость» которой для нас также невообразима, как и «крупность» вышеупомянутой «пустоты».
Для ее обозначения нет ни слов, ни понятий. А небольшие возможности языка устанавливают, увы, и весьма узкие границы понимания.
На этом простом примере мы видим, что кванты утратили статус «последней остановки» деления физической материи. Исходя даже из одного этого, возлагать на них ответственность за развитие вселенной, как минимум, некорректно.
Чуть позже возникло понятие «декогерентность». Без претензий на художественность оно попыталось обозначить отношения субатомных частиц, живущих вне нашей привычной логики с логичными и «законопослушными» объектами классической физики.
Этот скромный, несовершенный, но очень корректный термин окончательно похоронил и «кота», и образ homo — «повелителя квантов».
Зафиксировав «схлопывание» этой милой гипотезы, мы возвращаемся я в девятнадцатое столетие на поле первой грандиозной баталии меж естествознанием и метафизикой.
