Борис “Рудкин” Гришин
Мы познакомились с Усовым на почве того, что вместе читали книжки. Книги в советское время были дефицитом, и все дети, для которых чтение было чем-то важным, друг друга находили. Тогда мы себя не мыслили музыкантами, мы вообще музыку не слушали. В детстве мы представляли, что станем фантастами и вступим в Союз писателей СССР – нам казалось, что для этого нужно просто выпустить книжку, любую. Музыку Усов полагал чем-то вроде футбола, который он презирал: говорил, что футболист – это чепач (изобретенное Борисом Усовым слово, обозначающее пустого и недалекого человека. – Прим. авт.), который вбивает в стенку мяч. Впрочем, в какой-то момент я его убедил все-таки послушать The Beatles и Высоцкого. Ему понравилось, но не более того.
Борис Белокуров (Усов)
К рок-музыке я пришел как слушатель в середине 80-х. Сначала это был “Аквариум”, потом “Кино”, потом журнал “Аврора”, откуда бралась информация… Ну и году к 87-му я уже во все это погрузился.
Сергей Кузнецов
Усов изначально из советской научно-технической интеллигенции. Есть у него фраза: “Все мы – тепличные выродки из московского гетто”, – и эта позиция в нем всегда сохранялась. Теплый Стан и юго-запад вообще исконно место глубоко интеллигентское. С Усовым в одном доме жил один мой приятель-физик, уехавший в Америку, неподалеку – поэт Сваровский и критик Кузьминский, которые, к слову, описывают окружающий мир примерно в тех же красках. При этом мне представляется, что человек, живущий в настоящем пиздеце, вряд ли будет о нем говорить таким языком, потому что для него этот пиздец – базовая точка отсчета. А тут, видимо, все-таки был какой-то зазор.
Борис Белокуров (Усов)
Не поступив с первого раза в институт, я пошел работать в детскую библиотеку на “Октябрьской” и протрудился там весь год до следующего поступления. Суть работы заключалась в том, что нужно было сидеть в подвале, и если кто-то приходил и запрашивал книгу, то тебе нужно было ее находить и отправлять наверх. Ну а дальше сиди книжку читай. Курить я тогда не курил. Бухать почти не бухал. Мне сказали: “Даем тебе неделю на знакомство с фондом”. Я прошелся по нему, наметил себе, что читать, и сказал, что со всем ознакомился. Начальница не поверила, начала спрашивать, что где лежит, я на все ответил. Тогда меня назначили старшим библиотекарем. Рабочий день у меня был укороченный, так как я был несовершеннолетний. Приходишь на работу и ставишь в радиорубке “Аквариум”. Радисты меня за это уважали. Потом я поступил сразу в два вуза, а вскоре стало вообще не до учебы – начался рок-нролл, пришлось два раза академический отпуск брать.
Борис “Рудкин” Гришин
Самиздат у нас начался до музыки. Мы с самого детства увлекались фантастикой и в какой-то момент узнали о таком явлении, как “Клуб любителей фантастики”, КЛФ. Это была большая движуха, даже более развитая, чем рок-клубы. И через нее можно было добывать редкие книжки. Мы решили в это дело грамотно вклиниться, а меня как самого лоха использовать в качестве председателя. Придумали, что якобы из-за принципиальных разногласий на творчество братьев Стругацких отделились от свердловского КЛФ и основали свой собственный – под названием “Пришелец”. Поскольку народ тогда был очень наивный, все это прокатило на ура. У нас была якобы официально зарегистрированная организация. Мы придумывали людей, которых мы принимали в члены клуба, придумывали писателей, писали за них какие-то рассказы – и нам верили и давали преференции при распределении редких книжек. Ну и потом мы решили, что у КЛФ должен быть свой журнал.
Борис Белокуров (Усов)
Рудкин силен преувеличивать. Ну да, немножко пытались внедриться в клуб любительской фантастики. Не прижились надолго. В общем, все, что до 90-го года, – это детский период, чисто литературные дела. По-настоящему все началось в 90-м, когда Рудкин из армии вернулся, а я уже находился на концерты.
Борис “Рудкин” Гришин
Я служил в специфической части под Вологдой, иногда ходил через лес на переговорный пункт пообщаться по телефону с родителями. И на прощание маме говорил – поставь “Аделаиду” “Аквариума”. Шел в казарму, в этот полный ужас, но знал, что дома играет эта пластинка. А потом получил письмо от Усова: мол, вот есть такие Егор Летов, Янка Дягилева и Ник Рок-н-ролл, и это гораздо круче, чем “Аквариум”. И, когда я демобилизовался, Усов мне дал две кассеты, где все это было записано. Я был, конечно, глубочайше шокирован.
* * *
Путь от литературы к музыке был прямым еще и потому, что советский рок и сам был тесно связан с буквами и словами – и далеко не только в отношении его приснопамятной текстоцентричности. Жизнь в подполье, которую люди с электрическими гитарами вынуждены были вести вплоть до поздней перестройки, помимо прочих трудностей была еще и сопряжена с информационной блокадой, а потому музыкантам пришлось налаживать собственные СМИ, благо самиздат к тому моменту уже имел и свои традиции, и наработанные методы производства и распространения. “РИО”, “Рокси”, “Урлайт”, “Зеркало”, “Ухо”, “Сморчок” – с начала 80-х в самых разных городах стали плодиться регулярные журналы, отслеживавшие труды и дни неофициальной музыки, печатавшие наивные и трогательные интервью с новоявленными кумирами, отчеты о концертах, рецензии на магнитоальбомы, творческие манифесты и просто заметки на полях в духе нынешнего “Живого журнала”. (Все они подробно описаны и исследованы в фундаментальной энциклопедии Александра Кушнира “Золотое подполье”, к которой мы и отсылаем всех интересующихся.) В отсутствие любых других способов обустройства культурного поля именно рок-самиздат зачастую определял хедлайнеров и аутсайдеров и выстраивал иерархии.
Впрочем, к концу десятилетия ситуация изменилась: рок вышел из подвалов прямо на стадионы, героев “РИО” и “Рокси” стали показывать по телевизору и интервьюировать в центральной прессе. Энергетическая инерция самиздата, однако, была по-прежнему достаточно велика – и он закономерно занялся новым андеграундом, музыкой, которой не светил выход в тираж даже в ситуации так называемой свободы. Главным изданием той эпохи стала “Контркультура” – даже не столько журнал, сколько литературно-философско-музыкальный альманах, где писали лихо, ярко и дерзко, перемежая центоны из чужих текстов с обвинениями в адрес нового рок-истеблишмента, и где неустанно пропагандировали сибирский панк в диапазоне от все той же “Гражданской обороны” и Янки Дягилевой до групп с названиями вроде “Бомж” и “Центральный гастроном”. Именно “Контркультура” приложила много усилий к тому, чтобы сибирский панк превратился из локальной субкультуры в явление общенационального масштаба. Именно “Контркультура” попала в руки Борису Усову и Борису Рудкину, двум начитанным однокашникам с неконтролируемой склонностью к творчеству, – и заразила их своей лихостью настолько, что они, променяв фантастику на рок-н-ролл, решили сделать свой журнал. Он назывался “ШумелаЪ мышь” – и, как выяснилось, положил начало большой традиции частного самиздата, который Усов и его круг будут производить в течение следующих двадцати лет.
Выглядело это примерно так. Сто с лишним страниц убористого текста, отпечатанного на машинке. Коллажи из пивных этикеток, чужих фотографий и газетных вырезок. Репортажи с фестивалей, пространные тексты, посвященные Майку, Шевчуку, Неумоеву, тюменскому панку, а также большое количество лирических отступлений о современной культуре и месте автора в этом мире. Стихи. Словарь. Последнее интервью с Бобом Марли. Художественный рассказ неведомого писателя из Новокосина. И так далее, и так далее, и так далее.
На второй странице второго номера, прямо над именами Усова и Рудкина, торжественно провозглашенных главным и концептуальным редактором соответственно, был размещен девиз: “Поскольку пострелять всех людей нам не разрешит государство, мы будем просто оттягиваться”.
Александр Кушнир
До 90-го года самиздат был как хлеб и вода – то, без чего жить нельзя. Любая уважающая себя немосковская группа имела фанзин. Но к 90-му году эта волна во многом схлынула. Очарование запретного плода исчезло, стали доступны ксероксы, которые раньше чуть ли не с автоматами охраняли. Соответственно, питерские журналы потихонечку загибались. В Москве была наша “Контркультура”, но вот никакого второго журнала толком уже не было.
Сергей Гурьев
В целом ощущение от этого времени было, что меняется парадигма. Появление сибирского панка в моей жизни, в системе ценностей и в тусовке соответствовало смене “Урлайта” на “Контркультуру”. То есть раньше был журнал, ориентированный на перестроечный рок, где рок-музыка идет рука об руку с эпохой и свергает советскую власть. А потом, соответственно, появилось ощущение, что демократия превращается в какой-то взрослый социальный тренд, и захотелось несерьезности, эпатажа и контркультуры.
