Александр Кушнир
До 90-го года самиздат был как хлеб и вода – то, без чего жить нельзя. Любая уважающая себя немосковская группа имела фанзин. Но к 90-му году эта волна во многом схлынула. Очарование запретного плода исчезло, стали доступны ксероксы, которые раньше чуть ли не с автоматами охраняли. Соответственно, питерские журналы потихонечку загибались. В Москве была наша “Контркультура”, но вот никакого второго журнала толком уже не было.
Сергей Гурьев
В целом ощущение от этого времени было, что меняется парадигма. Появление сибирского панка в моей жизни, в системе ценностей и в тусовке соответствовало смене “Урлайта” на “Контркультуру”. То есть раньше был журнал, ориентированный на перестроечный рок, где рок-музыка идет рука об руку с эпохой и свергает советскую власть. А потом, соответственно, появилось ощущение, что демократия превращается в какой-то взрослый социальный тренд, и захотелось несерьезности, эпатажа и контркультуры.
Борис “Рудкин” Гришин
Усов поступил в кагэбэшный вуз, в Институт стран Азии и Африки. Там были тоталитарные порядки, но Усов был к этому готов. А потом он сказал: “Я бросаю, потому что рок-н-ролл”. У нас тогда как раз пошел панк-рок, “ШумелаЪ мышь”… Родители ему не могли перечить, хоть и очень переживали, – они психологически слабые интеллигентные люди.
Сергей Гурьев
Помню, Кушнир мне рассказал, что появился журнал с какой-то новой эстетикой, намного круче всего остального. И дал мне “ШумелаЪ мышь”. На меня он тоже сильнейшее впечатление произвел. На фоне забронзовевшего рок-самиздата 80-х и тогдашних совершенно неинтересных маргинальных журналов это было очень свежо. Живой язык, живая парадоксальная и эксцентричная мысль, но менее постмодернистская, чем в “Контркультуре”, ближе к новой искренности.
Александр Кушнир
Мы созвонились с издателями “Мыши” и встретились на станции метро “Теплый Стан”, потому что они там жили. Они презентовали мне первый номер, и вместо того, чтобы делать дела государственной важности, я весь вечер читал журнал и на следующий день позвонил им с массой бурных комплиментов. Чем абсолютно застал их врасплох, они так растерялись по-хорошему. И мы реально начали дружить, по-другому не скажешь.
Константин Мишин
“ШумелаЪ мышь” – это вообще апофеоз отвязного андеграундного сознания. То есть по сравнению с усовским журналом даже “Контркультура” академичной выглядела.
Станислав Ростоцкий
Усов и Рудкин в “Мыши” и в “Связи времен”, по сути, выжали максимум из такого явления, как русский самиздатовский рок-журнал. Они проделали блистательную культурологическую работу. Причем известно, что начинали они не столько с рок-музыки, сколько с научной фантастики. И первые журналы Усова были ей посвящены, и, насколько я знаю, у него на бирманском отделении в ИСАА Кир Булычев преподавал. Просто в какой-то момент в начале 90-х они поняли, что вот сейчас имеет смысл заниматься панк-роком.
Сергей Гурьев
Когда я с встретился с Усовым и Рудкиным, казалось, что это люди как бы из одного лукошка, будто с планеты какой-то особенной. Правда, они начинали между собой драться раз в пять минут, наверное. Один сказал что-то идеологически враждебное другому – тот сразу ему в рыло. И пошла такая возня, как у медвежат, – валяются по полу, суют друг другу в нос. Это производило впечатление – весьма живое и обаятельное.
Александр Кушнир
На тот момент они были очень скромными и при этом очень умными. Два ботаника-интроверта в каких-то зимних лыжных свитерах со странными узорами, с сумками через плечо, оба в очках, так что все путались, кто из них Рудкин, а кто Усов. Никаких великих групп у них не было. Но я думаю, что в какой-то момент они прекрасно поняли – культура “книжных мальчиков” мертва, нужно что-то более жизнеспособное. И тут подвернулся рок-андеграунд.
* * *
В феврале 90-го года в зале Дома культуры Московского энергетического института было жарко. Совместный концерт играли первые лица только-только расправившего плечи нового молодого панка. Отрывистый поэт жестоких улиц Ник Рок-н-ролл в какой-то момент бросился со сцены в зал – и был раздет публикой практически догола. Егор Летов вместе с музыкантами “Гражданской обороны” долго ждал, пока починят аппарат, а потом устроил шаманские танцы и катался кубарем по сцене. Для Янки Дягилевой это выступление вообще стало последним электрическим концертом в Москве. Белая ворона в рядах поганой молодежи, из зала все это наблюдал и Борис Усов, будущий лидер “Соломенных енотов”, – и, кажется, именно этот концерт стал поворотным событием в его биографии. То, что делали “обороновцы” и их круг, стало для не по годам эрудированного юноши не только важным творческим ориентиром: эта музыка, этика и идеология давала ответ на вопрос, ради чего вообще стоит жить и как имеет смысл взаимодействовать с окружающим миром. И более того, в своей попытке уточнить этот ответ Усов пошел в некотором смысле даже дальше своих вдохновителей.
Как и всякие люди книжной культуры, издатели “ШумелаЪ мышь” отличались изрядной пытливостью, а потому, став своими людьми в московском рок-самиздате, быстро открыли для себя второй фронт сибирского панка, образовавшийся в Тюмени, и закопались в него с головой. Тем более что и для самих сибиряков тоже наступали новые времена. Летов, согласно официальной легенде, дабы избежать нездоровой популярности, распустил “Гражданскую оборону” и отправился исследовать новые территории в рамках проекта с нарочито “непроходным” заголовком “Егор и Опизденевшие”. Янка Дягилева трагически погибла весной 91-го. Первая волна экзистенциального панка закончилась – но ей на смену уже готовы были прийти новые люди, жившие не менее стремительно, честно и страшно.
Сергей Гурьев
Важной вехой для них стал тюменский фестиваль “Белая поляна”, куда ездили Усов и Рудкин. У них благодаря Юле Стригановой, такой популяризаторше тюменской тусовки, сложился в голове миф, что там гребни внутрь головы растут и что это вообще волшебный город панков. На фестивале играла уже вторая волна тюменщиков – “Сазоновская прорва”, которая потом стала “Черноземом”, “Шизо”, “Центральный гастроном”, “Газированные баллончики” и так далее. Было видно, что у Усова и Рудкина от этой поездки произошел культурный шок и полный внутренний переворот. У них стало возникать ощущение, что “Контркультура”, Летов и даже, может быть, Неумоев, – это уже истеблишмент от андеграунда, а настоящие, молодые, безумные, неуправляемые – они вот, на этом самом фестивале. С той поры в их головах навсегда укоренился культ Тюмени.
Борис “Рудкин” Гришин
Прилетаем мы в Тюмень, нас привозят в центр города, мы начинаем ходить кругами в поисках Юли Стригановой, которая нас туда пригласила. Ничего не получается. Спрашиваем у всех, где тут улица Мельникайте, нам отвечают, что это параллельная улица, мы идем на параллельную, но там никакой улицы Мельникайте. Усов в какой-то момент сказал: мол, она просто находится в параллельном измерении – есть улица Мельникайте, а есть улица Не Мелькайте. Так или иначе, в какой-то момент улицу все-таки нашли и дом нашли, но не могли найти подъезд. Спрашиваю Усова: слушай, ну что тебе эта Юля говорила, как искать? А он такой: “Она сказала, что в Тюмени живут только панки. Кроме панков, здесь нет никого”. В какой-то момент мимо нас проходят два чувака в ватниках и ушанках, и у каждого в руках по огромной трехлитровой канистре – при этом дикий мороз, февраль. И мы стоим и шутим: наверное, это тоже панки. В общем, когда мы наконец попали к Юле в квартиру, там ровно два эти чувака и были, и это оказались Димон Колоколов и Джексон из “Чернозема”.
Борис Белокуров (Усов)
Мы и до этого их зауважали глубоко по тем записям, которые сюда доходили. А вот когда съездили… Мы там услышали то, чего здесь не знал никто. Просто про “Оборону” как бы ну что писать? Тут все и так ясно. Надо было писать про что-то новое.
Илья “Сантим” Малашенков
Их чрезмерное увлечение Тюменью я считаю неоправданным. Потому что было там две, ну три хорошие группы. “Инструкция по выживанию”, “Мертвый ты” и “Чернозем”. Все остальное, о чем идет речь, – ну, прошу прощения, такого говна и в Москве… Понимаете, это был период, когда, условно говоря, любая сибирская группа считалась крутой, просто потому что она из Сибири. Но на деле же это не так. Так что это их увлечение было очень наивным. Приехали два ботаника из среднемажорных московских семей в Тюмень, увидели какой-то другой мир и посчитали, что это откровение.
Виктор Кульганек
В 91-м, поступив в странное заведение под названием “Российский экстерно-гуманитарный университет”, я познакомился с Борей Рудкиным. Прямо на первом же занятии мы с ним подошли к преподу, который распределял нас по специальностям, и оба сказали, что хотим заниматься независимой рок-журналистикой. Познакомились, подружились, покурили на улице, дошли вместе до метро. В метро Борька раскрыл кошелек свой, и в нем я увидел фотографию Янки Дягилевой. Я говорю – вот да, Янка Дягилева – это человек. Но я никому не даю слушать ее записи, потому что это что-то очень личное, чем не хочется делиться. Боря отвечает: у меня то же самое. Через некоторое время я познакомился и с Усовым. Приезжал к ним частенько в Коньково, мы там общались, выпивали, и они меня накачивали музыкой – Ником Рок-н-роллом, “Инструкцией по выживанию”, “Черноземом”…
