— Реванш. Это не то слово. Лучше процитирую поэта. Помните, что Пушкин предрекал: «Россия вспрянет ото сна».
Генерал круто изогнул мохнатую бровь. Мимику его можно было понимать и так и этак.
В ту ночь мы так измучили друг друга, что потеряли всякий интерес к «спорным вопросам». Михаил Иванович целиком отдался рыбалке. Я же обнаружил в библиотеке санатория толстенный том Иоанна Кронштадского «Начало и конец нашего земного мира». Читал безотрывно, запоем. И честно говоря, прозевал отъезд генерала. Однажды утром обнаружил в дверной ручке визитную карточку. Долго, однако, не решался напомнить товарищу о себе.
Позвонил в День Победы, чтобы поздравить с праздником. С другого конца связи вяло ответили: «Михаил Иванович вышел в отставку. В настоящее время находится далеко от Москвы».
Пора-пора ставить на этом жирную точку.
События в стране и мире подпирают. Время начинать новый репортаж.
1993–2004 гг.
Биржа труда выдала мне путевку на «Шарик» — так москвичи любовно называют ГПЗ-1.
В назначенный день, без десяти восемь прошел я в плотном людском потоке через электронную раму проходной. И не скрою, почувствовал себя провинциалом, нечаянно угодившем в ослепительный и громыхающий мегаполис.
Мои орудия труда — авторучка (чаще карандашный огрызок), диктофон, пишущая машинка «Эрика». Рабочее место в редакции многотиражной газеты. На четвертой полосе имел персональную делянку. Под рубрикой «Разговорчики» печатал зарисовки с натуры. В основном человеческие. Порой с производственным налетом.
Редактор на пробу дал задание. Сразу с утречка пойти в цех конических роликов и познакомиться с наладчиком Евгением Пчелкиным. Накануне о нем шла речь на техсовете как о смекалистом новаторе. Оказывается, несмотря на кризисы и безденежье, на «Шарике» не перевелись еще сознательные элементы, не утратившие способности (и охоты!) мыслить по-государственному. Лучшие из лучших не ждут поддержки со стороны — от руководства цеха, завода, московского и федерального правительства, — собственными силами решают сложнейшие производственные проблемы. Что ж, у всякого времени — свои герои.
Станочный парк ГПЗ-1 на последней стадии изношенности. Более десяти лет основные фонды не обновляются. Когда-то много железок было переброшено сюда с крупповских предприятий поверженной Германии в уплату ущерба, нанесенного нам войной. На иных станках еще не стерлись даты их рождения: 30–40 годы. Им место давно в музее! А наши умельцы ухитряются из стальных мастодонтов мировые рекорды выжимать. Тем и живы. Так и держимся.
Не таясь, выдал мне Пчелкин технологический секрет. На клочке бумаги схематично изобразил, как он переиначил подлежащий списанию чумазый станок. Да и сам маэстро с ГПЗ не производил впечатления счастливого триумфатора. Небритый, взъерошенный, задерганный, был он похож на поднятого борзыми среди зимы из берлоги мишку косолапого. На прямой вопрос: как вы до этого додумались, ответил уклончиво:
— Не я б, кто-нибудь другой сообразил бы обязательно. Идейка-то торчала, как шило из мешка.
Ясная, блаженная улыбочка, зародившись в уголках тонких губ, растеклась по бледному челу.
То была уже четвертая за год «полезная хитрость» головастого слесаря. И все пошло в дело. Впрочем, завод не нашел средств, чтобы по достоинству вознаградить старания новатора. Но Евгений на начальство вроде бы и не в претензии. Хорохорился, виду не подавал. Стороной же я узнал, что его семью нужда заедает. Сам три года как в отпуске не был. Все старается свести концы с концами, они же ну никак не сходятся. Разрыв увеличивается и увеличивается. Хотя из обихода уже исключены капризы и прихоти. Перестал баловать жену цветами и безделушками даже в дни рождения. Торт покупают лишь раз в году. Опять же ради экономии сам перешел на плебейские сигареты, а недавно и совсем курить бросил.
— Не мужское дело копейки считать, а приходится, — на невеселой ноте оборвалась наша беседа у модернизированного станка.
По пути в редакцию я соображал, как бы лучше распорядиться собранным материалом. Как вдруг до ушей долетело:
— Ой, там что-то новенькое!
У общественного центра, именуемого теперь «Профсоюзный уголок», табунилась пестрая толпа. Оказалось, что отдел соцстраха вывесил на общее обозрение списки здравниц, пансионатов, туристических маршрутов во все концы планеты. Путевки, сказано, со скидками. Глаза разбегаются. Но цены, брат, кусаются.
На отшибе, возле мраморной балюстрады, стояли двое, в промасленных спецовках. Который помоложе явно ерничал:
— Куда же, Вася, нынче мы с тобой махнем?
Сосед картинно чешет затылок:
— Мне так без разницы. — Озорно подмигнув, продолжал: — Вот только с бабками трудновато. Верней, без них.
Молодой не унимался:
— Путевки, Вася, стоят полцены. Отдай триста баксов — и ты в Анталии. Когда такое было?
Старшой лезет в карман за куревом. Курить не торопится. Да здесь и нельзя.
— Понимаешь, Толян, какое дело, — проговорил он, хмуря тонкую бровь. — Зарок я дал. Пока эти турки не отменят смертный приговор Абдулле Оджалану, я на ихние курорты тратиться не буду. В крайнем случае, на Селигер поеду. Там тетка в деревне живет. Водичка в их речке до дна прозрачная, налимы водятся. Есть, для твоего сведения, еще и царская рыбка корюшка. Так что берег турецкий мне теперь не нужен. Вообще, на ихний ширпотреб ни копейки не потрачу. Принцип на принцип!
Вот так-то. Знайте наших!
После долгого перерыва распахнула двери столовая № 5. Просторно. Чисто. Художественно. Зал сияет от множества зеркал. Свои же дизайнеры обновили настенные панно. Изображен среднерусский пейзаж. Так и тянет поваляться на травке под кудрявыми березами. А сверху небо в разводах. Все глядел бы да глядел.
Смущает непривычное для общепитовского заведения безлюдье, тишина. В час «пик» полно незанятых мест. А прежде тут кипели страсти на манер известной картины Сурикова «Взятие снежного городка».
Передо мной двое парней — и вся очередь.
Один брал все, что под руки попадало. Другой вел себя странно. Раздаточную линию прошел с пустым подносом, то и дело пересчитывая зажатую в кулаке мелочь. Подле вторых блюд притормозил, задумался. Вдруг оставил поднос, метнулся назад, к меню. Сверившись с ценами, крикнул:
— Таня, мне четыре!
Раздатчица уточнила:
— Чего четыре?
— Аааа гречки. Четыре порции.
— К гарниру-то чего?
— Подливы. Да побольше.
У короба с хлебом задержался. Взял было один кусок. Поколебавшись, прихватил еще две горбушки.
Кассирша назвала сумму: четыре рубля и семь копеек. Парень разжал мокрый кулак, ухарски выложил на круглую жестянку всю наличность. Копейка в копейку.
Как в очереди двигались, так и за стол сели одной компанией. До меня долетали обрывки разговора.
— Ты на мели, что ли?
— Да нет экономлю.
— Купить что-то задумал?
— Вроде того.
— Вещь дорогую, крупную?
Замялся мой сосед.
— Такое дело. На матч «Спартака» собираюсь. Семь червонцев дерут за билет, гады.
Покончив с трапезой, едоки дружно поднялись и направились к выходу. После футбольного болельщика тарелку и мыть не надо было. Она сияла от чистоты.
Жара несносная. В цехах нечем дышать. На дворе, под старым вязом сидят разомлевшие работницы. До конца обеденного перерыва еще четверть часа с «хвостиком». Женщины дорожат каждой минуткой. Ловят кайф, сидя в тени, на ветерке.
Полтора десятка душ молчащих женщин — случай уникальный. О заводских проблемах уже говорено-переговорено, языки онемели. А на личное, видать, и сил не осталось. Да и не время.
— Ой, девчонки, что со мной вчера приключилось, — вспомнила обидное упаковщица Катюха.
Никто головы не поднял. Знали, коль она свою музыку заведет, не то, что «огрызка» от перерыва не хватит, а и целой смены. Проблем у нее тыща. На руках ведь двое сорванцов (от разных мужиков) и еще дочь нашлась уже в законном браке. Сам же из лимитчиков, год без работы. На бирже, правда, зарегистрирован. Пособие получает. Но те деньги — кошкины слезы, которые до дома не доходят, по пути пропиваются. Такая вот у Катюхи житуха. Однако не выразить сочувствия подруге тоже нельзя.
— Что еще стряслось? — отозвалась сердобольная Пелагея Ивановна, в прошлом профсоюзная активистка с большим стажем.
Вся лавочка навострила уши.
— В автобусе оштрафовали. Как злостную неплательщицу.
— Уплотила? — вякнула Вера, жительница Подмосковья.
— А то! Два бугая навалились: «Гони десятку, не то сдадим в отделение». Отдала: «Подавитесь!» В кошельке два рубля осталось до получки.
