Кто-то глубоко вздохнул, кто-то просто дух перевел.
— Как же ты теперь? — еле разжала губы молчунья Галя.
— Буду бутылки из-под пива собирать.
— Ты что, совсем?
Катюха сорвалась и затараторила, словно из пулемета.
— От жизни вы отстали. Теперь это бизнес называется. Сосед наш по площадке — настоящий ученый, доцент называется. И то не брезгует. Признался, что на стекле зарабатывает поболее, чем у себя на кафедре.
Компания ожила, задвигалась. Работницы принялись приводить себя в порядок. Появились зеркальца, помада.
— В профком завтра наведаюсь, — важничая, обронила Пелагея Ивановна. — Доложу об инциденте.
— А я слыхала, другие предприятия своим людям проезд оплачивают, — молвила Галя, из новеньких.
— Рано вопрос заострять, — начальственно изрекла профсоюзница. — Давно ль стали зарплату в срок получать? Погодим еще маленько, а там и объявим декларацию.
Тут как раз и время обеденное истекло.
— Ой, девчонки, поглядите, кто пришел! — заверещала смазливая Аленка. — Какой маленький, пушистенький.
Извиваясь, припадая животиком к асфальту, крался крохотуля-котик. Он изображал охотника. Впереди себя катил стальной шарик, напоминающий серенького мышонка.
От малейших прикосновений шарик метался из стороны в сторону. Котик при этом ярился, утробно урчал. Вдруг, дугою выгнув спину, взмыл в воздух. И уже сверху набросился на воображаемый объект охоты.
— Какой он ловкий да умненький.
— Прямо артист.
— А ведь он заводской, нашенский. Пойду молочка ему вынесу, — сказала Катерина. И как ни в чем ни бывало побежала в подсобку.
За ней и остальные потянулись, оживленно судача на ходу.
Женщинам не откажешь в проницательности. Наш брат, мужик, иной раз в упор глядит, но ровным счетом ничего не видит. А женщины вроде бы и не смотрят, однако видят насквозь. Правда, впечатления не торопятся высказывать, накапливают факты. На сей раз эмоции взяли верх.
— Таня, — обратилась к лотошнице, торгующей хлебоизделиями, работница в белом халате.
Та и бровью не повела.
— Что я хочу сказать, Таня, после налога с продаж булочка «Московская» не только подорожала, а и полегчала в весе.
— Еще чего!
Неспеша достала накладную. Нашла нужную строку:
— Как весила 95 граммов, столько же и сейчас.
— Это на бумаге, — не отступала покупательница. — Вот мы на своих аптечных в лаборатории взвесили. В каждой всего восемьдесят граммов.
Очередь загомонила. Обсуждали уже не только данный случай воровства, а весь нынешний рынок как таковой.
— Нынешняя власть слишком много воли дала торгошам. Вот они сообща и творят, что хотят.
— Помните, эта самая булочка прежде стоила всего 24 копейки. И было в ней ровнехонько двести граммов.
— Бывало, съешь ее, полдня ходишь сытый.
— От нее ванильный дух шел.
— Корочка от масла лоснилась.
— Что было, то быльем поросло.
Говорили двое или трое. Остальные слушали да слюнки глотали. Торговля застопорилась. Лотошница тоже включилась в общий разговор.
— Все от того, что наши пекари перешли на турецкую технологию, — пояснила она со знанием дела.
Тем самым как бы хвороста в огонь подбросила.
— Во-во, турецкая теперь у них технология. Где же наша?
— Потому и булочки стали, как воздушные шарики. Чуть дунешь, они летят.
— Бессовестные. Нет на них народного контроля!
Обычно расторопная и развязная, тут наша Татьяна прикусила язычок. Приняла покорно-показушный вид.
— Передам претензии хозяину.
Прошло дня три. Думаю, дай-ка проведу собственный эксперимент. Купил у Татьяны четыре булочки и отнес в главный заводской буфет на экспертизу. Буфетчица, не задавая вопросов, взвесила товар на опробированных весах. В каждой штучке оказалось ровнехонько восемьдесят граммов.
Прямым ходом направился в общезаводской профком. Председателя на месте не было. Зашел к заму А. С. Ломову. Сидел, развалившись в кресле, холеный, вальяжный. Такого товарищем не назовешь, смотрится господином. В кабинете я насчитал четырнадцать стульев. Ходоку сесть не предложил.
— Ну, что там у вас? — раздался голос раздраженного оратора.
— У нас ничего. А у вас?
Возникла нештатная ситуация. Заводской чиновник мгновенно перевоплотился в дядю-добрячка.
— Я весь — внимание!
Немного погодя господин Ломов поднялся с насиженного кресла, встал рядом со мной.
— Как мне докладывали, вы у нас на ГПЗ — новичок. Специфики нашего предприятия, естественно, не знаете. Народ же у нас хотя и вспыльчивый, однако быстроотходчивый.
Александр Иванович пытливо заглянул мне в глаза, дабы убедиться, что слова его дошли до цели и дали желаемый результат. Затем, по правилам формальной логики, от общего перешел к частному.
— Казус с булочками нам известен. Да и речь-то идет всего о трех граммах. Стоит ли игра свеч?
— Извините, о пятнадцати.
— Все равно, это такая мелочь в сравнении, скажем, с общественным спокойствием в восьмитысячном коллективе. (Силен демагог, а?) А кстати сказать, обстановка теперь на «Шарике» деловая, рабочая обстановка. Извините, не знаю вашего имени-отчества, давайте рассуждать не по-бабьи, а по-мужски. Те две дамы в очереди выплеснули свои эмоции и тотчас забыли о ЧП. Вы же, солидный товарищ, ухватились за вопрос, который яйца выеденного не стоит. Прошу, не надо у нас тут муссировать отдельные недостатки, — с нажимом произнес профсоюзный босс, видимо, любимое словцо.
Приоткрылась массивная дверь. В проеме обозначилась голова.
— Занят, занят! — завопил хозяин кабинета дурным голосом. Сделал паузу и приблизился ко мне вплотную.
— Два года назад на ГПЗ был великий раздрай. Короче — забастовка. Приостановилось производство. Народ вышел из цехов на территорию.
— Слышал. Знаю.
— А с чего началось? Пустили слух, будто в целях экономии ресурсов в систему питьевого водоснабжения пущена техническая вода. Совпало так, что у двоих животы прихватило, у кого-то, наоборот, был запор. Возникла цепная реакция или детонация, называйте, как хотите. О нас даже радиостанция «Свобода» рассказывала, — шепнул мне Ломов в самое ухо.
Какая жуткая страшилка. Да с подтекстом. Я понял: лотошница Таня находится под «крышей» заводского профкома.
КОРЕШ ИЗ-ЗА БУГРА ВЕРНУЛСЯ
На лестничном переходе главного заводского коридора встретились двое.
— Кого вчера я видел, Петра! Помнишь такого?
— Да мы с ним оба за «Торпедо» болели. Бочку пива выпили. Он же вроде бы за бугор подался.
— Уже вернулся. На острове Сардинии был. Три года там околачивался.
— Загорать ездил, что ли?
— Говорит, на пляже ни разу не был. На рыбокомбинате вкалывал. Теперь на рыбу глядеть не может. Там рыбу только и можно было рубать бесплатно. Все остальное против нашего дороже раза в три. За угол в общаге выворачивали сто баксов в месяц. Порядки еще те! Петьку грипп схватил, так насчет больничного и не заикайся. «Болейте, сеньор, за свой счет».
— А пишут и по телеку показывают, что Европа как сыр в масле катается. С жиру бесятся.
Андрей толкнул Колюню в плечо.
— Ты с дуба рухнул. В заводском сортире метровыми буквами написано: «Не верь ТВ!»
— Да я вообще. Чего же Петька сразу не сбег?
— Говорит, контракт по рукам-ногам связал. Условия нарушил бы — до нитки обобрали бы.
Колюню, похоже, всерьез заинтересовали похождения дружка.
— И чего еще Петька рассказывал?
— Да мы мало и постояли. Жить, говорит, в Сардинии можно, но водка страшно дорогая. Там же литры в ходу. Так если перевести на баксы, а потом на наши рубли, бутылка в стольник обходится. Потому местные пьют исключительно сухое. Да еще аперитивы. По-нашему, значит, красное.
Колюня громко сглотнул слюну.
— И чем же закусывают на Сардинии? Наверно, сардинками?
Приятель мельком глянул на часы.
— Кто чем. Рабочий класс, вроде нас с тобой, обходится креветками. А буржуи ихние, как и наши, закусывают омарами, икоркою, севрюжинкой. И конечно, пицей.
— Классно! — воскликнул Колюня. Хотя совсем не ясно было, что он имел в виду.
— Но если хочешь знать, Петро готов был отдать за горбушку черняшки весь заморский закусон. Итальянцы и понятия не имеют о ржаном хлебе.
— Да-а-а. Я б убег! К фене контракт. Ужас, как люблю московский «бородинский».
— А еще братва наша скучает там по настоящим соленым огурчикам, — продолжал Андрей. — Которые с укропчиком, с чесночком, с хренком, смородинным листиком. И еще с какой-нибудь огородней чертовщинкой.
— И такого добра там нет?
— Не, — чуть не плача произнес рассказчик. — У них там свое лекарство — маслины. Итальяшка одну ягодку съест, так и пальцы оближет. Нет, я не осуждаю. Каждому — свое.
