— И такого добра там нет?
— Не, — чуть не плача произнес рассказчик. — У них там свое лекарство — маслины. Итальяшка одну ягодку съест, так и пальцы оближет. Нет, я не осуждаю. Каждому — свое.
Колюня шепотом спросил:
— И сколько же Петька там заробил? Наверно, немало?
— Кабы не десять тысяч. Хотел же комнату в коммуналке покупать. Да номер не прошел, — сказал Андрей и в подтверждение руки в стороны развел. — Он же баксы для удобства положил в «Инкомбанк», за приличный процент. Только сымать собрался — бац! — семнадцатое августа. Банк лопнул, как мыльный пузырь. Так сказали.
— Ага, поди проверь! И как же он?
— Хотел себя жизни лишить. Но одумался и вступил в отряд Ампилова. Ходит на их собрания. Митингует. Вроде бы как зло с души своей снимает. Наши видели Петра на Горбатом мосту. С лозунгом или с транспарантом. Точно не знаю, брехать же не хочу.
На остановке, что рядом с Южной проходной, из автобуса вывалилось человек двадцать. Разбились на группы. Впереди меня шли двое. Один был загорелый, черный, как весенний грач. Однако вид имел какой-то прибитый. Другой же, напротив, смотрелся как истинно русский богатырь. И видно, малый свойский, разбитной.
— Серый, а говорили, что ты в Косово завербовался.
— Ты чего! Дома дел полно, — ответил чернявый.
— Хорошо сказал! А на «Шарике» группа контрактников подбирается. С зиловцами в Югославию едут, братьев-сербов выручать.
— Туфта очередная.
— Своими глазами тот список видел. Условия подходящие: тыща баксов «зеленых» в месяц.
— Записался?
— Хотел. Светка восстание подняла. Заявила: «Если собрался уходить, прямо так и скажи. А не виляй, как пес побитый».
— Ну, Стаc, и женка у тебя. Умна, как Хакамада.
Стаc нервно выколупнул из тюбика жевательную таблетку. Часто задвигал челюстями.
— Это еще не все. Светка ультиматум поставила. Если подамся на Балканы, на другой день она аборт сделает.
— Ни фига себе! А формулировка?
— Чисто бабская. «Не хочу, — говорит, — вдовой оставаться в расцвете лет с двумя малышами на руках».
Парни неспеша миновали проходную. Можно было подумать, что не на смену идут вкалывать, а со скуки прохлаждаются.
На перекрестке мы снова встретились.
— Одна тонкость есть, — рассуждал Стаc. — Я же сына жду. И уже есть полная гарантия.
— Бабки обычно надвое гадают.
— Светка к ученому экстрасенсу ходила. Заверил на девяносто процентов, что будет мужик.
Сергей обронил:
— Наука теперь все может. Пол будущего ребенка можно заказывать еще до поцелуя.
Посмеялись, толкая друг друга.
— Наследника-то, как думаешь назвать?
— Аркадий.
— Ишь ты. Имечко такое, ко многому обязывает. Значит, Косово по боку?
— Вычеркнул свою фамилию из списка. — Помолчав, добавил: — Только уговор — не болтать. Тем более, что еще одна причина есть. Надежные люди предупредили: в натовской армии нет казенной кормешки. За все плати сам. Во жлобы!
— А ты чего хотел. У капиталистов — порядки капиталистические. Я лично это уже давно усек.
— Это называется так: «Нашим салом и нас же по сусалам!»
— Пошли ты их, Серый, подальше. Но на крестины не забудь меня позвать. Аркадий — хорошее имечко.
Кроме казенного профкома, на ГПЗ недавно заявил о себе профком альтернативный. «Защита» называется. Народец там подобрался боевой да зубастый. Заводское начальство делает вид, будто ничего особенного под крышей «Шарика» не существует. Рабочие, со своей стороны, тоже вид делают: ни о чем «таком» знать не знают, слыхом не слыхивали. Между тем, идет противостояние.
У литейного цеха собственный информационный стенд. В конце дня, проходя мимо, вижу: половину доски заняла «Молния». Восклицательных знаков на ней больше, чем слов: «Наша взяла!!! Сычев выиграл дело в суде!!! Отныне „вредники“ будут гулять не 27, а 36 дней в году! Ура-а-а!!!»
Стою, глазами хлопаю, ничего не понимаю. Рядом работяга чумазый, в вязаной спортивной шапочке вполголоса читает афишку. На лице нескрываемая радость, как у футбольного болельщика после победного матча.
Наши взгляды встретились.
— Молодец Сычев! — и потряс кулаком. Еще раз сказал «молодец» и молодцевато пошел своей дорогой.
Попахивало сенсацией. Не дойдя до редакции, я уже все знал о скандальной выходке молотобойца Сычева.
От скуки Сергей вечером листал брошюрку с текстом КЗОТа. Штука сия как бы не мудреней «Талмуда» и «Фауста» Гете вместе взятых. В некий миг кузнеца озарило: заводская администрация вкупе со своим профкомом извратили смысл 68-й статьи. Речь в ней шла о «вредниках», кто занят на особо опасных для здоровья участках производства. Оказывается, что среди жалких льгот им положен нестандартный отпуск, продолжительностью в 36 рабочих дней. А льготу зажилили! В натуре перепадало всего 27. Обман.
Другой бы на его месте, опорожнив бутылку «бормотухи», поднял хай. Сергей не стал бузить. Как трезвомыслящий и законопослушный, сочинил он в поте лица челобитную. Одну отнес в комиссию по трудовым спорам, другую — в отраслевой горком профсоюза. Те и другие отреагировали быстро, ответ же был издевательский: не будь ты, парень, умней других.
Обида взяла. Еще и еще раз проштудировал Сычев «зловредную» статью. И лишний раз убедился в своей правоте. На том не успокоился. Теперь, однако, взял планку повыше. Обратился с письмом в ЦК профсоюза работников автомобильного и сельхозмашиностроения: дескать, рассудите, добрые люди!
Господа, выдающие себя за друзей народа, не стали в открытую конфликтовать с настырным правдоискателем. Переадресовали его запрос своим поделыцикам — в Министерство труда. Ну а те, приосанившись, провели оч-ч-чень серьезную и совершенно независимую проверку-экспертизу. И выдали заключение: тринадцать с половиной строк словоблудия, коему позавидовал бы Иудушка-Горбачев.
За поединком коваля из кузнечного цеха следил во все глаза весь завод. Поначалу осторожно, с оглядкой, чтобы не навлечь гнева начальства. Когда же поняли, что Сергей неуступчив, твердо стоит на своем, открыто приняли его сторону. И вот наконец желанная победа: одна на всех!
Со стороны хорошо было видно, как возле информационного стенда кучкуется народ. Хлопали один другого по плечам, обменивались рукопожатиями, многозначительно улыбались. Будто на ГПЗ праздник в будний день. Теперь такое редко, но вот же бывает.
Однажды меня срочно позвали к заместителю генерального директора по экономике Соловьеву. В приемной уже дожидались двое или трое. Наша участь телячья: сидим, ждем. Но ушки на макушке. Сквозь приоткрытую дверь кабинета просачивались обрывки разговора. Чувствовалось, атмосфера там наэлектризованная.
Густой бас:
— По-моему, вы путаете причину и следствие.
Дребезжащий тенор:
— А я вам говорил и снова повторяю: завод сел на мель сразу после дефолта 17 августа.
Густой бас:
— Бабушкины сказки! Вам ли напоминать, что рабочие не получали денег с марта девяносто восьмого. Конечно, вас лично кризис не коснулся. Таким, как вы, зарплату прямо в кабинет день в день приносили. А в цехах с голодухи в обморок падали. Теперь же все на дефолт валите.
В приемную влетела запыхавшаяся секретарь. Увидала «непорядок», трепетно прикрыла массивную дверь.
Рядом со мной сидел мужчина в халате дикого цвета, заводского фасона.
— Кто это там выступает? — спросил я.
— Наш Сычев, — ответил драматическим шепотом.
Через минуту дверь широко распахнулась, в приемной сразу тесно стало. В облике заводского «авторитета» ничего выдающегося не было. Ну разве только угадывалась крепость в плечах. Глаза же лучились добротой, как у врубелевского Пана.
В коридор с Сычевым мы вышли вместе. И договорились о встрече.
Слух подтвердился из первых уст. Кузнец действительно выиграл судебный иск против хозяев.
— Беспокоился не о собственной персоне. Таких, как я, вредников, на заводе каждый десятый. И все молчат, посапывают в тряпочку. Я же с детства не люблю, когда меня дурачат. Всегда обидчику сдачу давал, пусть даже он и старше. Мы же не бесчувственные. Сказали бы прямо: в интересах государства от меня требуется пожертвование. Корячиться бы не стал: пожалуйста! Но когда в мой карман без спроса лезут, тут уж извините!
В Лефортовском суде интересы администрации ГПЗ защищали заводской юрист и (хотите верьте, хотите нет) заместитель председателя профкома Ломов. Профсоюзный босс в роли адвоката генерального директора Комарова. Не просто позор на всю Европу, а и низость подлая. И все-таки «наемники» не устояли против натиска и логики обыкновенного рабочего.
