А в другом конце огромного транспорта лейтенант Абрамичев, увидев, что «Казахстан» наконец отвалил от стенки, работая локтями, протиснулся в помещение, где лежал раненый политрук Зарубин.
Голова и лицо Зарубина были полностью забинтованы. Только глаза смотрели из бинтов.
— Уходим, — радостно сообщил ему Абрамичев. — Скоро будем в Питере. Потерпи...
«Казахстан» прогрохотал якорной цепью на траверзе острова Найссаар, оставив по правому борту горящий Таллинн.
23:55
На борту ещё стоявшего у стенки Минной гавани штабного судна «Пиккер» адмирал Пантелеев пробежал глазами последний рапорт об обстановке:
«Положение на 0 часов 28 августа. Все транспортные суда и боевые корабли покинули гавани, сосредоточившись в районе островов Найссаар и Аэгна, формируясь в походные конвои.
В гаванях временно, для выполнения специального задания, остались: ЭМ «Гордый», СКРы «Циклон», «Снег» и «Буря» и полудивизион катеров МО. Их выход на рейд ожидается до 8 часов утра.
В гаванях и по близлежащим бухтам осталось также некоторое количество каботажных и малотоннажных судов, принадлежавших Эстонскому и Латвийскому Государственному Морскому пароходству. Причины разные: от аварий до откровенного нежелания уходить. Способов принуждения их к уходу в нашем распоряжении уже не имеется. Предполагается, что часть этих судов завтра на рассвете будет потоплена огнём сторожевых кораблей и катеров МО...»
Далее шёл длинный список транспортов с указанием количества принятых на борт военнослужащих армии и флота. Как обычно, с точностью до 1000 человек. Даже беглого взгляда на этот список было достаточно, чтобы убедиться, что в Таллинне пришлось бросить на произвол судьбы примерно 15 тысяч только военнослужащих. То есть около трети личного состава. [14]
28 АВГУСТА 1941 ГОДА, ЧЕТВЕРГ
00:10
Командир крейсера «Киров» капитан 2-го ранга Сухоруков, дождавшись смены вахт в 0 часов, спустился в свою каюту. Нужно было немного привести себя в порядок перед прибытием на крейсер командующего флотом со своим походным штабом и поспать хотя бы пару часов.
Приказав к 2 часам ночи вызвать в каюту матроса, исполняющего на крейсере обязанности парикмахера, а его самого разбудить на 15 минут раньше, Сухоруков снял китель и ботинки, улегся на диван, надеясь сразу же заснуть мертвым сном. Все-таки он даже не вздремнул в течение почти полутора суток.
Но сон не шёл. Почему-то вспомнились события двадцатипятилетней давности, когда также в конце августа, но 1916 года, он, крестьянский паренек из забытого Богом села Купасовка Курской губернии, приехал в скопище железнодорожных вагонов, палаток и сараев, из которых постепенно вырастал город Романов на Муроме, позднее названный Мурманском. Там Сухорукову удалось устроиться подручным кочегара на паровозе.
Шла война и в 1917 году Сухорукова призвали на флот. Пройдя предварительную подготовку в Архангельском полуэкипаже, он был назначен строевым матросом на тральщик (№23), конвоировавший пассажирские и грузовые суда на пути между Архангельском и Мурманском. В 1918 году Сухоруков был переведен на легендарный линкор «Чесма» — бывшую порт-артурскую «Полтаву», выкупленную из японского плена и совершившую переход с Дальнего Востока с тем, чтобы попасть в плен вторично — на этот раз к англичанам. Вместе с линкором в плен попал и 20-летний Максим Сухоруков.
В мае 1919 года по настоянию правительства Чайковского англичане отпустили пленных и Сухоруков снова вернулся к своим обязанностям строевого матроса на линкоре «Чесма». После ухода белых и англичан и занятия Архангельска Красной Армией, Сухоруков продолжал служить на «Чесме», ржавеющей в Архангельском порту, и лишь весной 1921 года был переведен на знаменитую яхту «Ярославна», позднее переименованную в «Боровский» и бывшую тогда самым крупным из действующих боевых кораблей на Севере. К этому времени Сухоруков служил уже старшиной роты.
В декабре 1921 года 23-летний моряк был послан в Петроград на учёбу в подготовительное Военно-Морское училище, где опытным морякам давали главным образом общее среднее образование. В 1924 году всех курсантов подготовительного училища зачислили в Высшее Военно-морское училище им. Фрунзе, где вместе с Сухоруковым в одной группе учился и нынешний нарком ВМФ адмирал Кузнецов. Окончив училище в 1926 году, Сухоруков был назначен вахтенным офицером на линкор «Марат», а затем после короткой службы на спасателе «Коммуна» снова был направлен на учёбу на штурманский факультет ВСКОСа.
В 1929 году служба штурманом на эсминце «Яков Свердлов», а с 1 июня 1931 года — флагманским штурманом бригады эсминцев Балтийского флота.
В 1932 году он становится командиром эскадренного миноносца «Войков», ещё четыре года назад носившего имя «Троцкий», на котором совершает беспримерный в то время переход Северным Морским путем во Владивосток. Далее следует период службы на Тихоокеанском флоте: командиром дивизиона сторожевых кораблей, начальником штаба бригады эсминцев и с 8 октября 1940 года — командиром строящегося в Комсомольске-на-Амуре крейсера «Калинин», существовавшего тогда только в днищевом наборе. 26 декабря 1940 года Сухорукова внезапно отозвали на Балтику и назначили командиром крейсера «Киров».
Крейсер ремонтировался после посадки на мель, за что собственно и был снят его прежний командир капитан 2-го ранга Волков.
Не успел Сухоруков освоиться на новом месте, как грянула война.
Военная обстановка и приказы командования постоянно ставили крейсер «Киров» на грань гибели, которая временами казалась просто неминуемой. Только воля и мастерство Сухорукова спасали корабль, и когда его волоком тащили через Моонзундский пролив, и в двухмесячном страшном хороводе со смертью под ливнем снарядов и бомб на рейде осажденного Таллинна.
Сегодня крейсеру предстояло новое испытание: пройти почти 200 миль по Финскому заливу, оба берега которого захвачены противником, фарватеры завалены минами, а в небе безраздельно господствует вражеская авиация.
Та истерия, поднятая в Москве относительно крейсера «Киров», была в достаточной степени известна Сухорукову, чтобы понять, что его голова снова поставлена на кон, как в Моонзунде, когда ему совершенно недвусмысленно дали понять какая его ждет судьба, если крейсер придется бросить в Рижском заливе. Правда, тогда ответственность как бы делилась с адмиралом Дроздом. Видимо, эта ответственность в сочетании с сериями обидных поражений и нелепых неудач сломали Дрозда, не без оснований ожидающего, что ему в конце концов припомнят всю летнюю кампанию 1941-го года на Балтике.
И сейчас Сухоруков остался один, кто вообще был в состоянии провести огромный корабль по протраленной полосе, едва превышающей по ширине ширину самого корабля. И это при весьма реальной перспективе постоянных атак с воздуха, когда самолёты противника могут взлетать с берегов залива, а у крейсера не будет пространства даже для следования обычным зигзагом.
Обстановка становилась ещё более сложной оттого, что через несколько часов на «Киров» должен был прибыть сам командующий флотом со своим походным штабом, а также с командованием 10-м армейским корпусом.
Наличие на мостике крейсера сразу трёх адмиралов создавало атмосферу почти полной безнадежности. Способности Дрозда принимать в боевой обстановке абсолютно неверные решения и способности адмирала Трибуца в любой обстановке вообще не принимать никаких решений, дополнялись склонностью контр-адмирала Смирнова впадать в панику по любому случаю. Хотя существовала слабая надежда, что адмиралы нейтрализуют друг друга и не будут мешать ему управлять кораблём.
00:40
Никто не сообщил обстановку капитану-лейтенанту Грачёву, когда его подводная лодка «Щ-301» подошла к главной базе флота возвращаясь из боевого похода, что флот уходит из Таллинна.
