Но в Копорье оставались его бояре, гридни, слуги и, что самое главное, казна. Ведь пока были деньги, Дмитрий мог бороться за власть. Но судя по всему, княжескими богатствами решили попользоваться новгородцы, выжидая удобный момент, чтобы присвоить Дмитриево добро. В лоб штурмовать Копорье не рисковали, крепость была хорошо укреплена, и можно было выдерживать осаду даже с малым числом людей. Но и от крепости далеко не отходили. Караулили. Сила на их стороне, терпения хватает, теперь бы немного удачи. А возможность ее испытать рано или поздно представится. Это понимал и Довмонт. Все его последующие действия были продиктованы именно осознанием этой опасности. «Тогда ушел изо Пскова зять его князь Довмонт псковский и взял из Копорья всю казну тестя своего, бояр его и слуг его вывел из Копорья и отослал их к тестю своему великому князю Дмитрию Александровичу» (В. Н. Татищев). Получается, что Псковский князь привел с собой столь значительные силы, что новгородцы не сделали даже попытки отбить княжескую казну. Да и самого имени Довмонта, как непобедимого воителя, было вполне достаточно, оно внушало страх не только врагам Руси. Новгородцы не рискнули связываться с неистовым и безжалостным князем.
Старая Ладога – северный форпост Новгородской республики. Фото А. Карева
Но Довмонт на этом не остановился. Молниеносным броском он захватил Ладогу, северный форпост Господина Великого, «в которой были многие люди великого князя Дмитрия Александровича» (В. Н. Татищев). Всех освобожденных он также отправил к тестю. Судя по всему, это были те самые заложники, которых новгородцы взяли у Дмитрия. К тому же, Псковский князь ограбил Ладогу, словно вознаграждая себя этим за нервотрепку и непомерные труды, намеренно провоцируя новгородцев на скандал и разрыв отношений. Это как раз было в характере Довмонта. Но новгородцы лучше других знали повадки и характер князя, а потому вновь стерпели и утерлись, не желая понапрасну дразнить мстительного воина. Подводя итог всей этой истории, скажем: вступая в конфликт, который больше касался его родственников, чем его самого, Довмонт не испугался ни новгородских полков, ни раздора с могущественной боярской республикой, что характеризует его с самой положительной стороны. Немногие в те страшные времена рискнули поступить так, как это сделал он. После этого Довмонт вновь исчезает со страниц летописей, и имя его появляется там лишь в 1299 году. Это был страшный год в истории Пскова, ибо на Русь снова пришли крестоносцы.
В этот раз пришли тайком, как тати в ночи подкрались под городские стены – «изгониша немци изгонною ратью» (Псковская III летопись). Братья-рыцари действовали с особой жестокостью и цинизмом: напав на беззащитные псковские пригороды, они разграбили и сожгли Снетогорский и Мирожский монастыри. Но ливонцы не ограничились банальным грабежом, они учинили жуткую резню среди монахов. От рук благочестивых католиков погибли основатель Снетогорского монастыря Иоасаф и игумен Мирожского монастыря Василий. Латинское воинство явило свое истинное лицо. Постепенно из идейных борцов за веру они вырождались в обыкновенных бандитов.
Крестоносцы деловито грабили посад, заодно уничтожая всех, кто подворачивался им под руку. Для рыцарей с черными крестами на плащах это больше напоминало забаву. Все больше трупов оставалось там, где они проходили. Женщины и дети толпами бежали по направлению к городским воротам, спасаясь от мечей и копий разъяренных Христовых воинов. Ярким пламенем занимались дома, подожженные ливонцами. Своим багровым светом они освещали страшную картину. Пламя, выпущенное на свободу, радостно бушевало, помогая немцам вершить свое черное дело. Кровь и пепел, вот что должно было остаться после них. Огонь пожирал все, до чего мог добраться, он охватывал все большее пространство. Иногда сквозь веселый треск пламени прорывались истеричные крики о помощи, вопли умирающих и тяжелый металлический лязг. Это те из мужчин, кто успел схватить оружие, отчаянно бились на улицах, из последних сил сдерживая вражеский натиск. Но их было слишком мало, и защитники посада гибли один за другим. Залитый кровью своих жителей, Псков погибал в огне.
В этот момент огромный зев городских ворот распахнулся грозным оскалом, и оттуда на рысях вылетела конная дружина отважного Довмонта. Князь уже был стар, но годы не убавили его ратного пыла, не укоротили характер, не сломили осанки. Он, как и в молодые годы, скакал во главе гридней. Считать врагов князю было некогда. Ждать, пока вооружатся и соберутся все псковские ратники, тоже. Город, где он правил долгие годы, умирал, а под мечами крестоносцев гибли женщины и дети. Отсиживаться за стенами было не в характере Довмонта, да и медлить было нельзя. Пусть шансы на победу и невелики, пусть помощи ждать неоткуда, но, тем не менее, князь лично повел своих гридней в атаку и ударил по немцу. Русские воины как волки набросились на незваных гостей. А для волка размер противника не имеет значения. «Божьи дворяне» не ждали такого дерзкого нападения и не приняли никаких мер предосторожности. Совершенно уверовав в свою безнаказанность и убедив себя в полной и безоговорочной победе, они ее упустили.
Никогда не бился так люто Довмонт. Злость и ненависть, две эти подруги неразлучные заменяли ему то, что время и возраст у него начали отбирать, – силу. Плечом к плечу со своим князем бились его верные гридни. Рыцари не сумели и не успели построиться в боевые порядки, и теперь конница русских вминала их в стены домов, втаптывала в брусчатку узких улиц, сметала со своего пути. Откуда взялись эти русские дьяволы? – бешено отбиваясь, бормотали ливонцы.
Теперь рубка шла уже везде. Дрались среди пылающих улиц и на берегу реки, у каменных стен и у городских ворот. Озверевшие от крови и ярости дружинники секли крестоносцев мечами, рубили боевыми топорами, гвоздили палицами и кистенями. Разве что зубами не грызли.
А из ворот уже бежали на помощь дружине псковские ополченцы. Они налетели на растерянных ливонцев и дружным натиском опрокинули орденскую братию. Русские мужики, любители поиграть по хозяйству топоришком, с одного удара раскалывали этим привычным для себя орудием труда немецкие шлемы, рассекали заморские панцири, ломали иноземные клинки. Бывалые охотники, ходившие один на один на медведя, они поднимали братьев-рыцарей на рогатины, выверенными ударами валили крестоносцев вместе с конями на землю. Тех из ливонцев, кто оказывался выбит из седла и беспомощно барахтался на земле в тяжелых панцирях, как свиней, резали засапожными ножами, поражая в щели шлемов и стык между доспехами.
Русские ратники рубились отчаянно, и битва из заваленного мертвыми телами и объятого огнем посада постепенно перемещалась на берег реки Великой. Сражались на отмелях и береговых откосах, некоторые выбегали на лед и продолжали бой прямо на реке. Довмонт приказал оттеснить немцев на середину реки, а там весенний лед под ногами братьев-рыцарей стал трещать и ломаться. Люди и лошади проваливались в глубокие полыньи и камнем шли на дно. А затем внезапно все кончилось – крестоносцы, бросая оружие и щиты, кинулись в разные стороны, не выдержав бешеного накала сражения. Одни побежали вдоль реки, другие драпанули по ненадежному льду и потонули, а третьи постарались уйти через разгромленный посад. Кто не мог убежать, тот побросал оружие и сдался. Остальное католическое воинство просто разбежалось в разные стороны. Было 4 марта 1299 года.
Последствия этого погрома были ужасными: «В зиме изгониша Немци Плесковъ и много зла створиша: посадъ пожьженъ бысть, а по манастыремъ все чернци исекоша» (Новгородская I летопись младшего извода). Отрицать зверства католиков по отношению к служителям православной церкви не имеет смысла. Что же касается факта потопления крестоносцев на реке Великой во время сражения, то эту информацию мы находим у В. Н. Татищева, не доверять которому у нас оснований нет: «И Божию помощию одолели псковичи и побили немцев, а иные утонули». Понятно, что в начале марта река должна была быть покрыта льдом, и потому тонуть рыцари могли только в полыньях, которые появились на реке Великой. Больше им тонуть было просто негде. Опять же, Ледовое побоище произошло 5 апреля, а битва на реке Сить 4 марта. И там и там бились на льду, и там и там потонуло много народу. Так что ничего сверхъестественного в том, что произошло во время битвы за Псков, нет.
Само сражение было масштабным и необычайно жестоким по накалу борьбы: «и бысть сеча зла, яко же николи же не бывала у Пскова» (Псковская III летопись). «И вышел на них Довмонт, князь псковский, и была сеча злая у святого Петра и Павла на берегу, каковой не бывало у Пскова, побили псковичей много» (В. Н. Татищев). Как видим, Василий Никитич особо отметил потери русских, но мы думаем, что здесь речь идет не столько о ратниках, сколько в основном о жителях Пскова, которые погибли во время кровавого разгула на посаде крестоносцев. Причем и ливонцев погибло немало, о чем говорит Новгородская I летопись старшего извода: «Плесковици же съ княземъ Домонтомъ, укрепившеся богомъ и святою богородицею, прогнаша их, давши имъ рану не малу». А пленных Довмонт отправил великому князю Андрею Александровичу.
