То, что верно в отношении благочестивых дел, верно a fortiori и в отношении чисто мирской деятельности, особенно когда эта деятельность масштабна, предполагает сотрудничество с большим числом людей, в разной степени не просвещенных. Добро есть продукт этической и духовной искушенности индивидуумов; массовое производство его невозможно. Все католические богословы отлично сознавали эту истину, и Церковь действовала соответственно с самых первых дней. Монашеские ордена — и, прежде всего, те, к которым принадлежал сам отец Жозеф, — были живой демонстрацией традиционной доктрины действия. Эта доктрина утверждала, что добро выше среднего качества и в количествах выше среднего может быть реализовано только в малом — посвятившими себя этому и специально подготовленными индивидуумами. В своей работе реформатора и духовного наставника отец Жозеф всегда исходил из этого принципа. Искусству умной молитвы он обучал только отдельных людей и маленькие группы. Кальварианский устав предписывался как образ жизни лишь немногим из монахинь Фонтевро — орден в целом был слишком велик, чтобы реализовать то специфическое духовное добро, ради которого проводилась реформа. И все же, несмотря на свое теоретическое и экспериментальное знание того, что массовое производство добра в духовно не преображенном обществе невозможно, отец Жозеф занялся международной политикой в убеждении, что не только выполняет волю Божию, но и что война, которую он всеми силами пытался продлить и расширить, принесет большие и длительные материальные и духовные блага. Он знал, что бесполезно заставлять добрых женщин Фонтевро быть более добродетельными и духовными, чем они того хотят; но при этом верил, что активное французское вмешательство в Тридцатилетнюю войну приведет к «новому Золотому веку». Эта странная непоследовательность была, как мы уже не раз говорили, по большей части, порождением воли — воли, которую, казалось отцу Жозефу, он сумел подчинить Божьей воле, хотя во многих отношениях она оставалась непреображенной волей естественного человека. Отчасти, однако, эта непоследовательность объяснялась интеллектуальными причинами, а именно тем, что он воспринял некую теорию Провидения, широко распространенную в Церкви и не согласовывавшуюся с очерченными выше теориями действия и добра. Согласно этой теории, вся история провиденциальна, и ее нескончаемый список преступлений и безумств есть выражение божественной воли. Поскольку самые выдающиеся преступления и безумства в истории совершаются по приказу правительств, эти правительства и государства, которыми они управляют, — также воплощения Божьей воли. Приняв эту провиденциальную теорию истории и государства за истину, отец Жозеф имел все основания считать, что Тридцатилетняя война — дело хорошее, что политика, благодаря которой распространилось людоедство и всеобщей стала практика пыток и смертоубийства, вполне согласна с Божьей волей, если только она выгодна Франции. Последнее было необходимым условием, ибо как политик, верящий в провиденциальность истории, он с полным правом мог считать, что Бог осуществляет свои gesta per Francos, хотя как политический реформатор и духовный руководитель отлично понимал, что дела Божьи исполняются не массой франков, но одним франком здесь, другим — там, порой даже британцем, таким как Бенет Фитч, или испанкой, например, св. Терезой.
Мистическую философию можно суммировать в одной фразе: «Чем больше твари, тем меньше Бога». Широкомасштабная деятельность духовно не преображенных мужчин и женщин почти целиком тварна; поэтому она почти полностью исключает Бога. Если история — выражение божественной воли, то такова она лишь в отрицательном смысле. Преступления и безумства больших человеческих сообществ имеют отношение к Богу лишь постольку, поскольку являются актами непослушания Его воле, и лишь в этом смысле сами они и несчастья, ими вызванные, могут справедливо рассматриваться как провиденциальные. Отец Жозеф оправдывал затеянные им кампании апелляцией к Богу Битв. Но Бога Битв нет; есть только высшая реальность, выражающая себя в определенной природе вещей, чья гармония нарушается такими событиями, как битвы, с последствиями более или менее гибельными для всех, прямо или косвенно участвовавших в нарушении. Это подводит нас к сути великого парадокса политики — к тому факту, что политическое действие необходимо и в то же время не способно удовлетворить нужды, которыми оно вызвано.
Без политики могут обойтись только статические и изолированные общества, чей образ жизни определяется незыблемой традицией. В нестабильных, неизолированных, технически прогрессирующих обществах, таких, как наше, широкомасштабная политическая деятельность неизбежна. Но даже когда она осуществляется с благими намерениями (а очень часто это не так), политическое действие всегда обречено на частичное или даже полное самоопровержение. Подлинная природа человеческих инструментов, с помощью которых осуществляется политическое действие, и человеческого материала, над которым оно совершается, — верная гарантия того, что такое действие не принесет результатов, которых от него ожидали. Это обобщение можно проиллюстрировать бесконечным числом исторических примеров. Возьмем хотя бы результаты двух реформ, на которые благонамеренными людьми возлагались колоссальные надежды, — всеобщее образование и общественная собственность на средства производства. Всеобщее образование оказалось инструментом всеобъемлющей регламентации и милитаризации и подвергло миллионы людей, дотоле не затронутых, воздействию организованной лжи и соблазну нескончаемых, оболванивающих и растлевающих отвлечений. Общественная собственность на средства производства была введена широкомасштабно только в России, и угнетения эта реформа не ликвидировала, а заменила один его вид другим — власть денег сменилась властью бюрократии, тирания богатых — тиранией полиции и партии.
Вот уже несколько тысяч лет люди пробуют разные методы улучшения качества человеческих инструментов и человеческого материала. Выяснилось, что такими чисто гуманистическими методами, как улучшение социальных и экономических условий, и разнообразными методами тренировки характера, можно добиться многого. Среди мужчин и женщин определенного типа поразительные результаты могут быть достигнуты посредством обращения и катарсиса. Но хотя эти методы несколько более эффективны, чем чисто гуманистические, действуют они отнюдь не всякий раз и не обеспечивают радикального и постоянного преобразования личности, которое должно происходить в очень больших масштабах, если политическому действию суждено когда-либо принести благоприятные результаты. Для радикального и необратимого преобразования личности найден был лишь один метод — метод мистиков. Это трудный метод, требующий от тех, кто к нему прибегает, гораздо больше терпения, решимости, сознательности и самоотречения, чем в большинстве своем готовы проявить люди, — за исключением разве что периодов кризиса, когда они временно способны пойти на величайшие жертвы. Но, к несчастью, улучшение мира не достигается жертвами в моменты кризиса, оно зависит от усилий, совершаемых постоянно и раз за разом, в скучные, невоодушевляющие времена между кризисами, ибо из них по большей части и состоит жизнь. Из-за общего нежелания делать такие усилия в некритические времена очень немногие люди готовы в каждый данный момент истории прибегнуть к методу мистиков. Раз так, любое политическое действие, пусть даже предпринятое из лучших побуждений и прекрасно спланированное, может принести лишь малую долю предполагаемого улучшения, и ожидать большего было бы глупо.
История каждой страны развивается волнообразно. Во впадинах волн мы наблюдаем более или менее полную анархию; на гребнях же — не более или менее полную Утопию, а, в лучшем случае, относительное гуманное, частично свободное и справедливое общество, которое неизменно несет в себе семена будущего упадка. По-видимому, крупным организациям гораздо легче пасть, чем подняться.
Мы вполне можем надеяться на то, что вновь достигнем верхнего предела, но если значительно большее число людей, чем прежде, не готово прибегнуть к единственному методу, способному преобразить личность, то не стоит ожидать, что мы заметно этот предел превзойдем. В начале главы мы задались вопросом: что могут сделать для людей политики, действуя в политической сфере без помощи созерцателей. Ответ, по-видимому, будет: немного. От политических реформ нельзя ожидать общего улучшения до тех пор, пока большое число индивидуумов не приступит к преобразованию своей личности единственным действенным способом — способом созерцания. Если же количество мистической, теоцентрической закваски в общей массе человечества значительно сократится, политики могут обнаружить, что общества, которыми они управляют, невозможно поднять даже до того весьма скромного уровня, которого они достигали в прошлом.
