Вот какую речь «отковал» кузнец. Текст ее теперь ходит по рукам. Цитирую по первоисточнику:
«Ваша честь! Прежде чем идти в суд, представил я спорный документ на правовую экспертизу. Вот заключение эксперта НИИ труда, доцента В. Харина: „Трехсторонний договор ГПЗ-1 представляет собой набор общих положений, повторяющих общеизвестные тезисы КЗОТа, причем без всякой, хотя бы формальной привязки к условиям данного трудового коллектива. Такой стереотип затрудняет не только чтение, но и понимание текста людьми даже с высшим образованием. А что уж говорить о рядовых работниках. Скажем откровенно, без обиняков. Такие документы специально сочиняют государственные мудрецы, по спецзаказу высшей администрации. Цель этих филькиных грамот — ввести в заблуждение простаков и выуживать из их карманов честно заработанные денежки“.
К чести своей, судья Ольга Солонцова не просто разрубила мечом Фемиды тугой узел, а, проявив старание и терпение, оный распутала. И вот окончательное решение: «Обязать ОАО „Московский подшипник“ предоставить Сычеву СВ. дополнительный отпуск за работу во вредных условиях, в период с 1996 по 2000 годы включительно. С дирекции ОАО взыскать пошлину в доход государства в сумме 8 руб. 36 коп.»
Последнее едва ль не самое «чувствительное». Персонально же никто ответственности не понес. Впрочем, нашли виновного. Юриста 3. уволили за то, что она не сумела достойно защитить интересы (честь!) ГПЗ-1 на процессе. Виновной оказалась, как в басне, бедная овечка.
Да, наткнулась коса на камень. В итоге, под действие решения Лефортовского суда, говоря казенным слогом, подпали 754 «вредника». Дорога проложена. Другим шагать по ней будет уже легче.
От души поздравил я борца за рабочее дело с заслуженной победой. Заодно спросил:
— Как же профком пережил фиаско?
Сычев расхохотался навзрыд:
— С них — как с гуся вода. Сделали вид, будто ничего особенного не произошло.
Кузнец не за славой гонится: ратует за социальную справедливость. Ведь он не только исправный налогоплательщик, а и совладелец — акционер! — самого крупного в Европе предприятия по производству подшипников. Спрос на этот товар никогда не падает. Как и на хлеб насущный. Они всегда в цене. Потому поразительно, что такой завод работает в убыток. Это же уметь надо.
В конце я спросил Сергея Евгеньевича:
— Сколько времени отняла у тебя судебная тяжба?
Ответил без заминки:
— Если округленно — около тридцати рабочих смен.
— А если перевести на кузнечные поковки?
— Страшно подумать, — ответил после паузы, видимо, произведя в уме сложные подсчеты.
Сам собой напрашивался политический вывод. России не выбраться из пропасти, куда ее загнали умники-краснобаи, пока трудовой люд (хозяева-работники) не почувствуют под ногами твердой почвы, а за спиной — законные трудовые права.
Судебный очерк попытался я напечатать в заводской многотиражке. Но в день выхода газеты начальство вынуло материал уже из готовой полосы.
Чертыхнувшись, понес я свою работу в родную газету «Труд». Редактор отдела, почесав затылок, туманно изрек:
— Мы ушли напрочь от рабочей тематики. Профсоюзные страсти, старик, вызывают у читателя зевоту. Давай неси что-нибудь позабористей.
Уходя я сказал:
— Коллега, а ведь вы скурвились. Когда-нибудь придется же раскаиваться.
Чудом сохранился на ГПЗ капитальный книжный фонд. Работает и читальный зал. Сюда многие хаживают не только ради газет, а чтобы обменяться новостями. Часто вижу здесь Сергея из инструментального. Любит в энциклопедиях копаться. Когда дружки в шутку спрашивают, до какого слова он уже дошел, отвечает как бы на полном серьезе: «Дошел до „абсурда“. Каламбур с подтекстом. Ведь названное слово, как известно, стоит на первой странице. Последнее время Сергей запоем читает многотомник Брокгауза и Ефрона.
Приохотился хаживать в читалку и термист Алексей Иванович. Человек он, как говорится, «с биографией». Когда-то, по служебной разнарядке, включили его в состав делегации Верховного Совета СССР аж в Японию. Не ради ритуального восхождения на Фудзияму и любования восточными диковинками. Согласно международной программы, рабочий с «Шарика» был приглашен на заседание Токийской комиссии межпарламентского союза. Редкий случай.
Обсуждение шло протокольно, чопорно, как и подобает на такого рода симпозиумах. Многие откровенно скучали, без утайки позевывали. Но вот на просцениум поднялся рослый, цветущий тяжелоатлет. Ему бы в руки штангу с «блинами» кило на триста, а у него под мышкой была зажата тонюсенькая папочка. Да и ту так и не удосужился раскрыть. С ходу, без бумажки повел оратор речь об уроках Второй мировой войны. И к 20-ти миллионам погибших причислил поименно своих родных и близких: отца родного, старших братьев, сестрицу, дядьев. Всего семнадцать душ.
«А с чего все то началось, помните? — адресовался термист с ГПЗ к присутствующим. И сам ответил: — С пропаганды насилия и расовой вражды». Зал замер, насторожился. К чему русский клонит? Чего хочет?
Алексей не стал интриговать публику. Сделав глубокий вдох, внес он в резолюцию конференции лично от себя поправку: о полном запрещении пропаганды войны во всех средствах массовой информации, по-теперешнему СМИ. Не всем формулировочка была по душе. Завопили как резаные инакомыслящие: «Запрещать ничего нельзя! Это противоречит принципам демократии!»
По простоте душевной, термист с Шарикоподшипниковской улицы кинул встречный вопрос: «Свобода печати — для кого? Для поджигателей войны. И об этом пекутся наследники жертв Хиросимы и Нагасаки». Дебаты на том сразу же кончились. Победу одержали воинственные пацифисты.
Такой вот имел место исторический эпизод, к которому, по воле судьбы, Алексей Иванович был причастен.
По русскому обычаю, где двое, жди третьего. Минут через пяток к компании подключился Семен Петрович. Тоже слесарь и тоже непростой — наладчик с сепараторного участка ЦКБ. Само по себе это о многом говорит, но не все. Семен Петрович входит в десятку лучших заводских рыболовов. Кроме того, известен как непревзойденный мастер по мормышкам. Вот уж точно им подходит словцо «клевые». У Петровича большая коллекция ювелирных поделок для подледного лова. В ней несколько сот уникальных образцов, на любые рыбьи капризы и прихоти.
Даже если в читалке все свои, все равно разговаривают вполголоса. В тот день обсуждали новости с Краснопресненской набережной, где состоялось торжественное открытие международного Автосалона и где ГПЗ был широко представлен. Многотысячный коллектив «Шарика» по праву входит в великое сообщество машиностроителей, со всеми вытекающими обязательствами перед обществом. Вслух об этом, понятно, не молвится, однако оное подразумевается.
— Привет рабочему классу! — обычное приветствие Петровича.
В ответ один кивнул, другой сделал жест ладонью. Слесарь грузно плюхнулся на стул, походя прихватив с соседнего стола заводскую многотиражку. С первой страницы бросился в глаза большой фоторепортаж с московского Автосалона.
— А я там был вчера, — сказал Петрович и для пущей убедительности хлопнул ладонью по газете.
— Ну и как, красиво?
— Блеск. Народища, как на Сорочинской ярмарке.
— Ярмарка и есть натуральная, — подключился к разговору Сергей-энциклопедист.
— Бегают, шушукаются, высматривают, заключают деловые, как это, контакты.
— Контракты, — поправил Сергей.
— Ну да, и контракты тоже.
— И какие же ты завязал контакты-контракты?
Петрович достал бумажник. Неспеша извлек голубенький квиток. Протянул небрежно Алексею Ивановичу.
— Вижу, визитная карточка иностранца.
— Мой знакомый, сеньор Пичардино. Из города Турина.
— И что из этого следует?
— Тут, братва, такая история, на целый роман.
И вполголоса рассказал повесть о большой любви. Современный вариант «Ромео и Джульетты».
Они встретились на стройплощадке будущего завода шарикоподшипников. Ромео, слесарь-монтажник, прибыл в Москву по найму из Италии. Бригадир маляров Ульяна жила неподалеку, в Марьиной Роще. Была пятисотницей, то есть выполняла сменные задания не меньше как на пятьсот процентов. К тому же красива была, словно ангел небесный.
Любовь оказалась взаимной и, к общей радости, увенчалась яркой комсомольской свадьбой. Можно сказать, полный «хеппи энд»! Счастливый финал для слащавого мюзикла. Однако жизнь замесила сюжетец еще тот.
Через полгода истек контракт Ромео. Домой же, в Верону, отправился он не один, со своей лучезарной Джульеттой. Так, на итальянский манер трансформировалось имя Ульяны. Ульяна — Уля — Джуля. Надо сказать, московской девчонке имя Джульетта подходило даже больше, чем первонареченное.
