совершенно пустое место. А среди масс, даже партийных, было равнодушие и непонимание того, какой грозный период мы переживаем. Необходимо наблюдать за каждым распоряжением, чтобы оно не осталось на бумаге, чтобы приняли участие в выполнении поставленной перед нами боевой задачи...».
7 марта 1922 года, возвращаясь из Омска в Москву, Дзержинский сделал остановку в Тюмени. Председатель Тюменского отдела ГПУ – так с 1 марта стала называться губчека – Студтов позднее вспоминал: «Когда поезд экспедиции прибыл на станцию Тюмень, я вошел в вагон и там впервые увидел Ф.Э. Дзержинского. Я представился, и он по-товарищески поздоровался со мной. Прослушав мой доклад о политическом положении в губернии и о последствиях кулацко-эсеровского восстания в 1921 году, председатель ГПУ просил обратить внимание на те населенные пункты, в которых осели бывшие колчаковцы, следить затем, чтобы контрреволюционные элементы не проникали в советские учреждения с целью дискредитации политики партии по восстановлению промышленности и сельского хозяйства, рекомендовал своевременно вскрывать и ликвидировать нелегальные кулацко-белогвардейские группы и организации. Советовал также всю работу губчека проводить в тесной связи с партийными и советскими органами, опираясь на рабочих и беднейшее крестьянство». Но тогда же сам Дзержинский написал жене Софье: «Мое здоровье очень подорвано, по утрам на меня из зеркала смотрит больной и худой человек». Врачи ставили ему разные диагнозы: от серьезных проблем с сердцем до «головной боли неясного происхождения», которую рекомендовали лечить ограничением курения и увеличением продолжительности сна.
Дзержинский во многом не соглашался с политикой Сталина. 9 июля 1924 года он писал Сталину и другим членам Политбюро ЦК компартии: «Один я остаюсь голосом вопиющего, мне самому приходится и возбуждать вопрос, и защищать правильность точки зрения, и даже пускаться в несвойственное мне дело – писать статьи и вести печатную полемику. Но голос мой слаб – никто ему не внемлет...». Обращаясь к главе советского правительства Рыкову 2 июня 1926 года, Дзержинский прямо заявил: «Политики этого правительства я не разделяю. Я ее не понимаю и не вижу в ней никакого смысла».
Понемногу Феликс Эдмундович оказался в натянутых отношениях почти со всеми лидерами партии: со Сталиным, Рыковым, Троцким, Бухариным, Зиновьевым, Каменевым, Чичериным... В эти годы Железный Феликс очень часто жаловался на излишнюю самостоятельность своих заместителей в ОГПУ Ягоды и Менжинского, на недоверие партии ОГПУ и лично ему. В 1925 году он написал Зиновьеву: «Для ГПУ настала тяжелая полоса, работники смертельно устали, некоторые до истерики, а в верхушке партии Бухарин, Калинин и другие вообще сомневаются в необходимости ОГПУ...». Карлу Радеку, с которым тоже не слишком дружил, рубил правду: «В ГПУ долго служили только святые или негодяи, теперь святые все больше уходят от меня, я остаюсь с негодяями». Так Дзержинский в период своей душевной апатии оценил кадровую обстановку в родной спецслужбе.
За месяц до своей смерти в письме к Куйбышеву Дзержинский, очевидно, предчувствуя скорую кончину, признается в страшной депрессии, называя ее жизненным тупиком, предрекая даже гибель революции от рук скорого ее «могильщика и диктатора с фальшивыми красными перьями». В этом письме Дзержинский успел попросить отставки с поста главы ВСПХ, которой в связи со смертью так и не дождался: «Я устал от всех наших противоречий».
И приписал поразительную для председателя ОГПУ фразу: «Мне уже стало так тяжело постоянно быть жестоким хозяином».
Если еще добавить, что после смерти в его бумагах нашли никогда не опубликованное и никому не отправленное письмо с заглавием «Смертельно устал жить и работать...», картина глубокой депрессии становится ясна и неоспорима.
Садить или сажать
Объективные исследователи истории органов безопасности получили возможность открыто сказать еще об одной причине депрессии Железного Феликса, кроме утвержденного в советское время мнения о нездоровье и перегрузке тяжелой работой.
В болезненное состояние его якобы ввергли раздумья о количестве пролитой в годы Гражданской войны и «красного террора» крови. По сохранивший часть романтических взглядов на будущее мира после Октябрьской революции 1917-го в России Дзержинский, судя по его чекистским приказам и распоряжениям, ни разу не усомнился в необходимости проведения ВЧК массовых расстрелов в 1918–1922 годах. Возможно, результаты этого кровопролития он представлял себе другими.
В условиях Гражданской войны политический режим, установленный партией большевиков, не мог бы удержаться и победить без широкого применения репрессий, методов насилия в управлении страной. Дзержинский был беспощаден к политическим противникам, лично занимался арестами и допросами, без суда и следствия решал судьбу людей.
Почему он был жесток к представителям силовых структур царского режима и Временного правительства? Почему при рассмотрении дел жандармов у него, как правило, была только одна резолюция: «Расстрелять»? Присуще ли ему чувство мести? И да, и нет!
При решении судьбы противников советской власти, при разработке документов ВЧК, определявших способы борьбы, Дзержинский невольно вспоминал кандальный звон, зловоние и ужас тюремных казематов...
Не случайно на X съезде РКП(б) в 1921 году Дзержинский попросил освободить его от обязанностей председателя ВЧК, сообщив, что «рука его никогда не дрожала, направляя карающий меч на головы наших врагов, но сейчас революция вошла в критический период, когда пришлось карать матросов в Кронштадте и мужиков в Сибири и в Тамбовской губернии». Вряд ли он испугался излишней крови или пожалел повстанцев. Здесь, по мнению историка Игоря Симбирцева, Дзержинский почувствовал: что-то сбилось в механизме революции, и мы расстреливаем нашу прежнюю опору – матросов и крестьян, а кого будем стрелять потом?
Концом этой затяжной депрессии стала смерть Железного Феликса, наступившая от инфаркта в результате стремительно развившейся стенокардии.
20 июля 1926 года он, по обыкновению, с раннего утра уехал в свой кабинет в ОГПУ, а затем отбыл в ЦК партии на заседание, собираясь опять вернуться вечером на Лубянку, где у него была назначена встреча с художником и эзотериком Николаем Рерихом, только что прибывшим из Тибета. До сих пор неизвестно, о чем они могли говорить, и какие интересы связывали этих столь непохожих людей. Есть версия, что странник-философ Рерих искал по заданию ОГПУ загадочную страну Шамбалу и пытался проникнуть в тайны древнейших цивилизаций.
Но Рерих не дождался Дзержинского: тому стало плохо прямо на заседании ЦК. После очередного бурного спора с
