Полковник от таких слов лишился дара речи – набрав в лёгкие побольше воздуха, так и выдохнул его. А потом сказал негромко, и, видимо, зловеще (по крайней мере, он явно хотел, чтоб прозвучало зловеще):
– Знаете что, молодой человек… Я дам Вам один хороший совет…
– А советы, – ледяным тоном произнёс Боря, – я выслушиваю по пятницам, с семнадцати до девятнадцати.
Взбешённый полковник развернулся, в два раздражённых шага дошёл до УАЗика и с досады так хлопнул дверцей, что Юра-Бондарь проснулся. Машина резко рванула с места, разбрасывая колёсами песок, развернулась и умчалась.
А на другой день с утра прибыло оборудование и начальство со свитой разнокалиберных специалистов. Александр Петрович, Боря, и Юра-Бондарь c безоглядной отрешённостью впряглись в общую работу. Обложившись осциллографами, паяльниками, тестерами, проводами и напильниками, они в поте лица увязывали радар «ЛЭ-1» со сверхмощным лазером, детищем ОКБ «Вымпел», способным будто бы уничтожить объект на орбитальной высоте. Испытывали комплекс и раньше – били по летающим мишеням. В результате выяснили, что лазерный луч не может разрушить боеголовку баллистической ракеты. Поэтому решили перепрофилировать комплекс – пусть, дескать, следит за вражескими спутниками. Модернизация задумывалась именно для этого – «ЛЭ-1» после неё должен был определять дальность до цели, точно просчитывать её траекторию и даже определять форму и размеры.
Через пять ударных дней комплекс заработал. Александр Петрович погонял его в разных режимах, Борька подсветил несколько наших спутников. Всё вроде функционировало нормально, и начальство уже приготовилось рапортовать и просверливать дырки под ордена. Но предвкушаемый праздник души испортил Борька. Когда американский челнок, тогда ещё целёхонький «Челленджер» пролетал над Полигоном, Борька, не будь дурак, нажал большую красную кнопку. И ведь трезвый был! То ли вспомнил, как никак не мог коршуна из зенитки сбить, то ли от усталости. Он и сам потом не мог объяснить – зачем. А регулятор мощности всё же задвинул в минимум – на всякий случай. Радар сработал как часы – высветил и дальность, и траекторию, и форму, и размеры. Увидев на экране характерный контур «Шаттла», начальство подняло такой яростный вой, что Борька понял, что меньшее из наказаний, которое оно сулит – это расстрел. К скандалу подключился невесть откуда взявшийся красномордый полковник, тот самый, что ругался из-за упавших снарядов. «Это не советский инженер, это вредитель», – негодующе кричал он, – «он, вражина, шестнадцатый участок из зенитки расстрелял, а там корова пасётся!».
Остервенелых замов отодвинул в сторону Генеральный – он один оставался убийственно спокойным. Генеральный с неподдельным любопытством рассматривал «Челленджер» на экранах. От свирепого громогласного полковника он отмахнулся, как от назойливой мухи. Мол, не до тебя, у нас международный скандал.
– Надо же, как хорошо работает, – ровным тихим голосом произнёс он, обращаясь к Борьке, – как фамилия?
– Серёдкин.
– Вот что, Серёдкин. Бери ручку, пиши. Министру обороны СССР маршалу Советского Союза Устинову Д.Ф. Написал? Пиши от кого. Та-а-ак. Служебная записка. Согласно Вашему распоряжению и во исполнение приказа командующего Войсками ПРО генерал-полковника Вотинцева Ю.В., 10 октября 1984 года мной применён лазерный комплекс «Терра-3» для сопровождения американского орбитального корабля «Челленджер» типа «Шаттл». Эксперимент состоялся при работе лазерной установки в режиме обнаружения с минимальной мощностью излучения. Высота орбиты объекта составила… Сколько там? Триста шестьдесят пять километров. Скорость… Словом, всё пиши. Внизу дата, подпись.
Услышав звания, должности и фамилии, люди затихли. А красномордый полковник и вовсе бочком-бочком, да и смылся из помещения. Нет, что ни говорите, а Борька – везунчик. Ведь даже за явную глупость, за разгильдяйство и безответственность, практически за должностное преступление он получил немаленькую премию.
Как стало известно много позже, при полёте над Балхашом на «Челленджере» отключилась связь, засбоила аппаратура, а астронавты почувствовали недомогание. Американцы вскоре разобрались, что «Шаттл» подвергся неизвестному воздействию со стороны СССР, и заявили официальный протест. У Борьки начались крупные неприятности. Куда его только ни таскали, бедного. Дорогу в КГБ он выучил наизусть. Отбиться ему удалось только благодаря той самой служебной записке, копию которой он благоразумно оставил себе. Разумеется, с визой Генерального Конструктора. Однако нервотрёпка так измотала Борьку, что у него с тех пор навсегда пропало желание пострелять. Из пушки, из пулемёта, из ружья, даже из рогатки.
А зенитку демонтировали через неделю после испытаний и отправили в Свердловск, заводу изготовителю. Она до сих пор стоит в заводском музее.
Очень непросто работать рядом с человеком, не понимающим юмора, то и дело попадаешь в неловкие ситуации. Вот возьмёшься рассказать ему анекдот… Ну, скажем, про тёщу и грибы, когда на похоронах у зятя спрашивают «От чего тёща умерла?». Он отвечает, мол, грибами отравилась. «А почему лицо в синяках?». «Так грибы есть не хотела». А собеседник серьёзен. Подумает, да и начнет расспрашивать, были ли у тёщи ещё дети, большое ли осталось наследство после неё, был ли кто прописан Кроме неё в квартире… Или, скажем, спросите у него, почему, мол, прапорщики солёных огурцов не едят? Он будет долго думать и не найдёт ответа. Да потому что у них голова в банку не проходит! И тогда он удивится: а что, у офицеров голова в банку в проходит? И так далее. Вы немедленно попадаете в затруднительное положение, и сами себе кажетесь лицемером, посмевшим глумиться над горем близких усопшей тёщи. Дело усугубляется тем, что он скрывает, что не понимает юмора, и поэтому старается смеяться вместе со всеми. И даже сам рассказывает анекдоты, и выглядит это презабавно. Представьте, в курилке мужики обмениваются новостями, дымят себе, рассуждают о том – о сём. И тут входит он. И, учуяв, что момент подходящий, начинает рассказывать анекдот. Например, про бутылки в самолёте. Это когда летели сумасшедшие, и стюардесса разнесла им минералку. Отлучилась она на минутку, возвращается, а в салоне только один придурок и сидит. Стюардесса обомлела и спрашивает, куда, мол, все девались? А псих и отвечает, что, дескать, пошли посуду сдавать. А я не пошёл, у меня горлышко отбито. Рассказал он анекдот и смеётся. А все остальные смотрят на него со скучным видом, как стюардесса на умалишённого. Они этот анекдот уж сто раз слышали, им не смешно, им тоскливо. Увидев столь кислый приём, человек-не-понимающий-юмора немедленно решает изменить ситуацию. И растолковываёт всем присутствующим, что те сумасшедшие, что сошли на ходу с самолёта, они же разбились! Вот тогда обстановка разряжается, и все начинают искренне хохотать.
Одним из таких не понимающим шуток людей был Юрий Фёдорович Сухоруков, начальник группы из девятнадцатого отдела. В его подчинении находилось три инженера и один рабочий. Работали они с БЧ, то есть возились со взрывчатыми веществами, детонаторами и электроникой, всем этим добром управляющей. На такой работе юмор, сами понимаете, неуместен. Может быть именно поэтому Юрия Фёдоровича и назначили начгруппой. Работник он был исполнительный и посредственный. Зимой в свободное время Юрий Фёдорович выпиливал лобзиком по дереву, делал ажурные рамочки для фотографий и книжные полки под заказ, а летом пропадал на даче. Было у него две любви в жизни – дача и машина, причём машину он любил и сильней и чаще.
Юрия Фёдоровича летним вечером, после работы часто можно было увидеть в гараже. Он с азартом играл в домино с соседями (обычно в боксе напротив), охотно участвовал в маленьких мужских праздниках (только под хорошую закуску), но больше всего времени проводил с любимой машиной, «Жигулями» ВАЗ-21011 цвета «белая ночь». В гараже у него царил железный порядок, дощатый пол чисто выметен, у каждой вещи имелось своё место. Винты, болты, гайки, шайбы и прочая мелочь – и те заботливо рассортированы по резьбе и разложены по маленьким ящикам. Инструмент хранился особо, на специальном стенде и тоже был рассортирован. Машина Юрия Фёдоровича была всегда опрятной, ухоженной и абсолютно исправной. То есть в ней работало решительно всё. На полу уложены были резиновые коврики, все гайки под днищем обмазаны пластилином (чтобы не ржавели и резьба не забивалась грязью), неизбежные царапины заделаны с такой тщательностью, что найти их не брался и сам Юрий Фёдорович. Даже под клеммами аккумулятора любовно проложены были войлочные шайбы, пропитанные моторным маслом – во избежание закисания контактов.
Конечно же, столь любимый автомобиль Юрий Фёдорович не мог не улучшить. И по мере сил бесконечно совершенствовал, модернизировал и украшал. Он заменил фары на модные тогда галогеновые, перестроив схему управления ближним и дальним светом, установил противотуманки, смонтировал «волговский» клаксон с сочным звуком. Место водителя обилием приборов, кнопок и тумблеров живо напоминало кабину истребителя. Юрий Фёдорович, не удовлетворённый скромной штатной приборной доской, установил на передней панели указатель давления и температуры масла, альтиметр, тахометр, вольтметр, амперметр и с десяток контрольных ламп самого разного назначения. Вроде бы четыре из них отслеживали работу свечей, одна загоралась при открытии заслонки вторичной камеры карбюратора, сигнализируя о повышенном расходе топлива, ещё одна контролировала износ тормозных колодок. Стартер пускался не поворотом ключа, а особой кнопкой – Юрий Фёдорович считал, что так надёжнее.
