Ю Кагарлицкий - Предисловие (де Вега, Шекспир, Мольер, Гольдони, Шеридан, Гете, Шиллер)

"Скупой" - одна из тех пьес Мольера, которые в следующем веке особенно охотно называли "комедиями характеров". Точнее было бы ее даже назвать "комедией характера", ибо все остальные лица пьесы никак не характерны. Это функциональные фигуры, обрисованные одной-двумя чертами, но зато превосходно служащие интриге пьесы. А она выверена идеально. Что может быть безошибочнее рассчитано на комический эффект, чем ситуация, при которой сын, вынужденный из-за скаредности отца прибегать к услугам ростовщика, попадает ему же в лапы? Или когда сын уверен, что ему отдают любимую девушку, а к ней, оказывается, сватается его отец? Подобные "обманные ходы" были не раз опробованы в практике мирового комического театра, и Мольер использует здесь старое. Но с таким блеском, что оказывается поистине неподражаемым. Действие развивается от одного комического положения к другому с виртуозной четкостью, без каких-либо натяжек и неловкостей. Сколь бы невероятные события у Мольера ни совершались, они всегда убедительны.

Про "Скупого" можно сказать, что это комедия характера, оправленная в замечательную комедию интриги, причем интрига служит раскрытию характера. Скупость Гарпагона последовательно проявляется в его отношении к сыну, дочери, предполагаемой невесте, домочадцам и даже домашней скотине. У Гарпагона потребности богача. Ему все нужно - и богатый выезд, и дом со слугами, и молодая жена, которая польстилась бы на его капиталы, но при этом - самоощущение бедняка, который не может позволить себе ни малейшей лишней траты. Ему пришла пора тратить, а он все думает, как бы еще прикопить. Он готов всех обжулить, а потому в каждом готов видеть жулика. На этих комических противоречиях и строится характер Гарпагона. Но если каждое конкретное положение, в какое попадает Гарпагон, вызывает смех, характер в целом вызывает ужас. Комический Гарпагон - один из самых зловещих характеров, нарисованных Мольером. И не беда, что Гарпагон почти лишен конкретных социальных примет - именно благодаря своей "отвлеченности" этот образ оказывается применим к людям самых разных времен и жизненных положений. Французский буржуа XVII века имел полное право сказать, что не видит в Гарпагоне портретного с собой сходства, но всякий человек с определенного типа буржуазной психологией, в том числе и буржуа XVII века, покопавшись в тайниках души, мог бы найти немало общего между собой и героем Мольера. "Отвлеченность" комедии не мешала ее сатиричности. Даже, в известном смысле, подчеркивала ее.

...Значение мольеровского театра для мирового театрального процесса выяснилось еще при жизни великого комедиографа, причем произошло это впервые в Англии, которая и сама была издавна богата комическими дарованиями.

Как ни старались пуритане покончить с театром, он не ушел в небытие. Это стало ясно уже тому поколению, на глазах которого сожгли шекспировский "Глобус" и другие лондонские театры. В 1660 году произошла реставрация Стюартов, и пуританские запреты были сняты. Тогда-то театр и вернулся к жизни. Не помешала ему и революция 1688 - 1689 годов, покончившая со Стюартами и прочно установившая в Англии парламентскую монархию.

Это было не случайно. Драматурги Реставрации обновили английскую комическую традицию. Учась у Мольера и Шекспира динамике сюжета и обрисовке характеров, они вместе с тем сумели взглянуть на мир иначе, чем их предшественники. Они внимательно вглядывались в общественные механизмы. Создалась "комедия нравов" - комедия с очень сильной социальной тенденцией. Как легко догадаться, для такой драматургии шекспировская сцена уже мало подходила. Чтобы изображать людей в конкретных (а потому во многом и обыденных) обстоятельствах, нужна более подробная обрисовка быта. И вот из Франции заимствуется "сцена-коробка": ее ведь так просто превратить в кабинет вельможи, светскую гостиную или комнату буржуазного дома. Но в отличие от французов, ее подробно и достоверно обставляют. В середине XVIII века изгоняют зрителей со сцены. Появляется рампа. Она полосой света отделяет подмостки от зала, помогая образовать невидимую "четвертую стену", между актером и зрителем. Отныне герои могут жить на сцене, словно бы отгороженные от чужих глаз, в своем кругу. Театр остается театром, но театральность не так подчеркнута. Зрители все знают о героях, а те вроде бы о них и ведать не ведают. "Четвертая стена", абсолютно прозрачная для одних, для других столь же непроницаема. Разумеется, это не до конца, не всегда и не во всем так. Но именно в этом направлении развивается театр XVIII века. Это уже другой, непохожий на шекспировский театральный мир.

И не мудрено. Мир за стенами театра тоже ведь теперь совершенно иной. С 1689 года - года последней революции в Англии - начинается эпоха Просвещения. Это была славная эпоха, начатая одной революцией и кончившаяся тремя: промышленной - в Англии, политической - во Франции, философской и эстетической - в Германии. За сто лет - от 1689 до 1789 года - мир преобразовался. Все больше выветривались остатки феодализма, все громче заявляли о себе буржуазные отношения, окончательно утвердившиеся после Великой французской революции.

Люди XVIII века заново познавали мир. Они наследовали и развивали достижения научной революции XVII века, создали новую, материалистическую философию, выбившую почву из-под ног церковников-обскурантов, добились больших успехов в промышленности. Но им предстояло еще познать и самих себя в своем отношении к этому меняющемуся у них на глазах миру. В этом им помог театр. И не только каждому отдельному человеку, но и обществу в целом. Узнать правду - значит, одновременно освободиться от лжи. И не только от ложных представлений о человеке, мироздании и обществе, но и - в конечном счете, когда слово становится делом - от ложных, изживших себя общественных отношений. "Самое действенное и самое целесообразное средство вооружить непреодолимой силой человеческий разум и бросить вдруг в народ массу просветительских идей заключается, несомненно, в театре", - писал в 1773 году французский драматург Мерсье.

Писать о людях в обыденных обстоятельствах значило писать одновременно о жизни, сформировавшей этих людей. И писать нелицеприятно - ведь драматурги Просвещения исходили из больших общественных и человеческих идеалов и решительно не принимали всего, что им противоречило. В трагедии они негодовали, в комедии издевались.

В Англии судьба комедии оказалась непростой. На время блестящая традиция комедиографии Реставрации прервалась. На сцене воцарились сентиментально-нравоучительные пьесы, в которых от комедии только и было что название. Но в конце 60-х и, главным образом, в 70-е годы выяснилось, что создатели комедии нравов трудились не зря. В 1773 году была поставлена "Ночь ошибок" Оливера Голдсмита (1723 - 1774), которая до сих пор появляется на театральных афишах, в 1775 году - другая оставшаяся и поныне в репертуаре театров комедия - "Соперники" Шеридана и в 1777 году его же "Школа злословия".

Ричард Бринсли Шеридан был крупнейшим английским драматургом XVIII века. Он и личностью был такой яркой и многообразной, а жизнь его была так насыщена событиями, что о нем писали и продолжают писать целые книги - не только о его пьесах, но и о нем самом.

Он родился в 1751 году в старинной дворянской семье, успевшей к тому времени дотла разориться. Отец будущего писателя, Томас Шеридан, выдвинулся как актер, однако больше, чем своими сценическими успехами, прославился своим ужасным характером. Потеряв работу в театре, он переселился в курортный город Бат, где давал уроки дикции и красноречия проводившим там летний сезон аристократам. Он даже написал книгу, из которой, при всей ее несуразности, видно, как он был увлечен своим предметом. В ней доказывалось, что все недоразумения между частными и общественными лицами - включая монархов - от незнания правил красноречия. Правда, пример самого Томаса Шеридана должен был сразу же опровергнуть все его утверждения, но этого не произошло, и недостатка в учениках не было. Мать Ричарда Бринсли была писательница второстепенная. Денег в этой семье считать не умели. Кончилось тем, что родителям Шеридана пришлось спешно покинуть Англию, чтобы избежать ареста за долги. Потом они, кое-как уладив свои дела, вернулись и забрали сына из пансиона, где его держали из сострадания. С этих пор Ричард понял, что ему надо полагаться только на самого себя. Он занялся переводами и журналистикой и в короткий срок приобрел известность. Но одно событие прервало спокойное течение его дел. Соседями и друзьями Шериданов была семья музыканта Линли. За его дочерью, молоденькой Элизабет, чьей красотой и музыкальностью восхищался весь Бат, начал увиваться опытный ловелас, Ричард решил спасти ее и увез во Францию. Там они заключили фиктивный брак (к тому же незаконный - будучи протестантами, они обвенчались в католической часовне), но их заставили вернуться и без труда разлучили. Элизабет быстро выдвинулась как певица (ее портрет нарисовал сам Гейнсборо), Ричард стал учиться юриспруденции. Но жить друг без друга они уже не могли и скоро поженились. Элизабет не без сожаления отказалась от музыкальной карьеры, Ричард с легкостью - от юридической. Он знал, что ему суждено другое. И в самом деле - в январе 1775 года все уже понимают, что Англия, лишь год назад схоронившая Голдсмита, приобрела нового большого комедиографа. Поставлены "Соперники". А Ричарду в это время немногим больше двадцати трех лет!