Зажигая спичку за спичкой, мы долго шли по темному страшному коридору. Сильно пахло плесенью и сыростью. Пол коридора был земляной. Сквозь деревянные стены доносились визги, крики, громыхание посудой. Завернули за угол, Мая постучал в дверь. За перегородкой послышался шум, кто-то споткнулся, выругался, послышался скрип отпираемой двери — и на пороге появилась изможденная женщина с керосиновой лампой в руке.
Увидев нас, женщина очевидно испугалась, но несколько слов, сказанных по-немецки нашим товарищем, успокоили ее. Знаком женщина попросила нас войти.
Пройдя кухню, мы вошли в большую низкую комнату, уставленную двумя кроватями, большим столом и полдюжиной стульев. В комнате было одно окно. Как и в коридоре, здесь пахло сыростью, оклеенные обоями стены сочились водой.
— В рабочих домах, — объяснил нам Мая, — центрального отопления нет. Солнце в квартиры очень редко заглядывает — настолько высоки дома. Как правило, все квартиры сырые.
Хозяйка оказалась очень разговорчивой, она сообщила нам много интересного о своем житье-бытье. Ее муж — кузнец на судостроительном заводе. Зарабатывает до 170 марок. У нее трое детей, старшему 17 лет, он работает в сапожной мастерской, получает 60 марок. Ни парового отопления, ни электричества у них нет. За квартиру платят 60 марок в месяц — больше трети жалованья мужа.
Через один квартал Мая привел нас к громадному каменному дому. В узеньком проулочке мы прямо с улицы прошли в незапертую дверь микроскопической комнаты, где еле помещались кровать, стол и два стула. Здесь же пылала маленькая печка-голландка. Нас встретили мужчина и женщина, совсем еще молодые. Они приняли нас очень горячо. Оба они коммунисты и оба безработные. Она машинистка, иногда подрабатывает в рабочем клубе, он слесарь.
Прощаясь, они говорят:
— Вы закончите великое дело — пятилетку в четыре года, а мы… начнем и закончим у себя революцию!..
Мая обещал показать нам окраины города, где живут низшие слои пролетариата.
Шли очень долго. Узкие неосвещенные улицы сменялись широкими, залитыми сотнями огней площадями и скверами. Потом пошли рощицы, в их гуще прятались богатые коттеджи и красивые маленькие виллы. Строения встречались все реже и реже, рощицы кончились и пошли огороды. За огородами, в темноте, среди поля зачернелись какие-то шалаши. Ночь и сгущенный мрак создавали жуткое настроение. «Куда нас ведут?» — думал каждый из нас.
Минут через пять мы пробирались тропинками увядшего огорода. Темные и молчаливые силуэты шалашей мелькали все чаще. У одного деревянного строеньица мы остановились. Мая быстро отодвинул щеколду и пропустил нас в жилище. Через минуту кто-то невидимый чиркнул спичкой и зажег свечку, которая скудно осветила маленькую комнатушку. Кроме деревянных нар и маленького столика в хибарке совершенно ничего не было.
— В этих шалашах, — объяснил нам Мая, — живут безработные нищие, попадаются и мелкие воришки.
Обратно шли молча. В голове стояла сущая суматоха и неразбериха. Звенящий, сверкающий Сан-Паулен, сотни лакированных автомобилей, величайший в мире кинотеатр Уфа с движущейся лестницей, вмещающий 4.500 человек, светящиеся рекламы, колоссальный дом правительства, католическая церковь Беотри, вышиною 133 метра, высокие темные здания, кишащие ворами и проститутками, узкие лабиринты рабочих кварталов и наконец, потрясающие бедностью и нищетой жилища люмпенпролетариев — все это безостановочной вереницей наперебой проходило в сознании.
Рано утром следующего дня к пристани подкатило семь автобусов. Мы заняли места. Снова проезжаем уже знакомый нам Сан-Паулен. Там царит мертвая тишина. Тов. Шиман объясняет:
— Жизнь на этой улице начинается с 7–8 часов вечера и продолжается до 6–7 часов утра. Сейчас господа-гуляки изволят спать.
Проезжаем сквер, растянувшийся на огромном пространстве. Разноцветная пышная клумба окружает грандиозный памятник Бисмарку. Здесь обычно происходят жаркие стычки рабочих демонстрантов с полицией. У одной из немецких школ ребятишки устроили нам громогласную овацию.
На Юнг-Ферштин мы проезжали мимо целых шпалер любопытных немцев. Наш приезд, несмотря на строгий приказ правительства «не устраивать демонстраций», взбудоражил весь Гамбург. «Советская зараза» заинтересовала даже высшие круги города. Мы от души гоготали, глядя на старых аристократок, которые с ужасом взирали на наших работниц. Но все проходило благополучно. На огромных площадях мы глазели на шуцманов. В блестящей форме, сверкая белыми лайковыми перчатками, они производили впечатление разряженных кукол. Впрочем эти куклы менее всего годились в качестве игрушек — дрались они очень больно.
Скоро наш отряд автобусов покатил по буржуазной части города. Дома красивейшей архитектуры, изрисованные десятками клумб сады, зеркальные воды озера, по которому стрелой летят пассажирские пароходики и маленькие парусники.
Старые аристократки с ужасом смотрели на наших работниц.
Автобусы останавливаются у нашего торгпредства. Большое красивое трех-этажное здание с красным развевающимся флагом. Мы пошли осматривать его. У входа протянулись ленты лозунгов: «Пятилетку в четыре года» и много других. Здание торгпредства на некоторое время заставило унестись наши мысли в далекую кипящую Страну советов. Впервые мы увидали здесь близкую нам обстановку. Клуб, настоящий рабочий клуб! Небольшая сцена. Стол покрыт красной скатертью. Кругом стулья, красный занавес и лозунги наши, все наши лозунги!..
В этих шалашах живут безработные…
Под взглядом десятков любопытных немцев, весело переговариваясь, садимся на места. Вереница автобусов с «советской заразой» вновь покатила, минуя центр, на рабочие окраины.
Бесконечно длинная извивающаяся дорога. На огромном пространстве раскинулись уже снятые увядшие огороды. Вдали темнеют кучки шалашей, на горизонте ползут черные леса.
Автобусы круто заворачивают и вновь направляются в город. Рабочий район Гамбурга. На одной из улиц выходим из автобусов.
— Прогулка по рабочим кварталам, — провозглашает Шиман.
На улицах большое оживление. Тротуары усыпаны сотнями немцев. О перекрестках говорить не приходится — шуцманы стоят в каждых воротах. В воздухе повисло что-то страшное и тяжелое, готовое каждую минуту взорваться и натворить непредвиденных бед. Мы идем парами, чуть ли не бегом, под перекрестным огнем взглядов. Германский пролетариат вышел нас встречать. Со всех сторон доносится негромкое «Рот Фронт!»
Так — ускоренным шагом — вышли на открытую небольшую площадь, и нашим глазам представилась потрясающая картина. Площадь была полна народу. В центре, там, где торчали крыши дожидавшихся нас автобусов, была непроходимая теснота. Сотни пролетариев, несмотря на полицейские запреты, все же устроили нам приветственную демонстрацию. По рядам нашим прошло приказание: «Не переговариваться с демонстрантами». Мы почти бегом продвигались в тесном переулке живых тел. В самом центре площади была такая теснота, что наши ряды расстроились и пришлось уже в беспорядке пробираться сквозь густые толпы немцев. Чувствовалось, что еще некоторое время — и вся эта бурливая масса бешеным потоком разольется по улицам Гамбурга. В густой толпе демонстрантов запестрели синие костюмы шуцманов. Но демонстранты разошлись во-всю. В воздухе уже гремело несмолкаемое:
— Рот Фронт!
— Рот Фронт!!
— Рот Фронт!!!
Демонстранты хватали нас за руки, кричали по-немецки горячие приветствия, снимали с нас значки туристов и прикалывали в обмен свои значки. Положение было критическое. Достаточно было в этот момент какому-нибудь провокатору бросить камень в шуцмана — и трудно даже представить, что получилось бы из этого…
Но в этот день экскурсия прошла благополучно. Мы добрались до автобусов и укатили во-свояси.
Вечером осматривали метрополитен. Грандиознейшее сооружение потрясло нас. На глубине семи этажей бегут несколько прямых улиц. Под Эльбой проходит туннель в 400 метров длиною. Движение здесь такое же, как на центральных улицах. Поминутно спускающиеся лифты выбрасывают десятки пешеходов, велосипедистов, авто.
Побывали в прославленном зоологическом саду Гамбурга. Полное разочарование. Московский зоопарк оборудован не только не хуже, а пожалуй и лучше. В тот же день посетили звуковое кино, смотрели «Броненосец Потемкин». Картина всем очень понравилась. По окончании сеанса пропели «Интернационал».
Конец дня провели в закрытых беседах с немецкими комсомольцами, разбившись конспиративно группами по каютам.
В нашей каюте мы с Гальпериным в течение пяти часов разъясняли немецким товарищам все подробности комсомольской работы в СССР.
