— Анна Денисовна, добрый день!
— Анна Денисовна, тетя Аня, мы с мамой гуляем!
— Мой детсад, — сообщает она Косте. — Когда играю им на пианино, песенки поем, наш смирненько лежит. Его и не слышно. Засыпает, как ты тогда — в театре.
— Нашла, куда человека повести! В оперу! Да еще на трезвую голову.
4. Прощаются у автобуса с табличкой: «Припять — АЭС». Аня просит:
— Уедешь следующим.
— Опоздаю.
— Они же часто ходят. Или я тебя провожу. До станции, и, не выходя, поеду обратно.
— Уговорила! — целует.
5. Прощаются на виду у здания АЭС. Оно праздничное, как бы любуется само собой: в огнях и светящихся буквах: «Наши миллионы КВТ — это тепло и свет людям!» А площадка, где продолжается строительство: — «Сдадим досрочно 5-й блок!»
— Ну вот, теперь будешь одна дожидаться автобуса. Мне надо бежать, — упрекает Костя. — Что это сегодня с тобой?
— Что, что? Вот тебе бы рожать!
— Второй раз будет веселее, дурочка! — убегает.
6. Аня у себя дома, на балконе. Смотрит с десятого этажа на город, свободно раскинувшийся у реки. А внизу, в просторных дворах, где темнеют тополя, сосны, — предсубботняя жизнь. Голоса и музыка со всех балконов, детские крики и плач, смех.
Аня уходит в спальню, долго лежит с открытыми глазами. Разговаривает с ребеночком, но уже не вслух: «Ну что ты сегодня такой? Славненький мой, всё будет хорошо, скоро мы встретимся»…
(Вспомнила: «Дурочка!» — слово Кости, повторила, засмеялась.) «Мама легла спать, и ты спи! Спи, мой сладенький! Кому сказала?..»
Закрыла глаза. Время как бы остановилось. За окном две вспышки. Точно зарницы осенние. Глухой удар и тут же второй.
Проснулась не сразу. Вслушивается.
— Нехороший! Разбудил маму.
Лежит, уйдя в себя, все еще ничего не замечая. Нет, что-то вроде изменилось в мире. В комнате по потолку, по стенам ползают отблески, тени.
Встала, пошла к окну, вышла на балкон. Там уже встревоженные голоса соседей. И свет откуда-то из-за дома, поверх крыши льется. Люди на балконах задирают головы, чтобы разглядеть.
— На АЭС что-то…
— Слышали, бабахнуло?
Небо пульсирует где-то за домом тревожным заревом. Аня бежит к двери, в коридор, чтобы посмотреть с лестничной площадки туда, где что-то горит. Тут у окна сбились соседи. Где-то недалеко, в трех, в четырех километрах — пожар. Но не просто пожар. В высвеченном небе висит нечто, похожее на огромный парашют, какое-то вещество. (Не дым, не облако, а вот именно — вещество).
— Что же это, что, Господи? — женский, извечный женский стон-вздох.
Слышно, но не видно, как внизу проносятся пожарные машины.
Аня вернулась, вбежала в свою комнату, схватила телефонную трубку, набрала номер. Там — глухо. Смотрит на трубку со страхом, кладет ее тихо, осторожно.
Хватает одежду, начинает одеваться.
7. Во дворе у подъезда толпятся люди, смотрят на пожар. Отсюда, с этой стороны видно, какое зловещее облако-гриб висит в высвеченном небе — оно надувается, пульсирует, снизу воспаленно-красное, а выше синюшное до черноты. Кажется неподвижным, зажатое ночью, но в то же время ощутимо, заметно, как в нем всё клубится, клокочет…
И на улице стоят люди, смотрят в сторону пожара. Проносятся две санитарные машины. Аня пошла следом. И чем дальше она уходит по улице, затем по шоссе, уводящему из города в сторону пожара, в сторону АЭС, тем больше идущих, бегущих людей.
И в основном, это женщины. Пытается бежать, не отставать от них и Аня, но ей тяжело.
Какой-то молчаливый исход из города женщин — туда, где беда, они ощущают: великая беда случилась, и где их мужья, их сыновья. Зарево надвигается на них, мертвит лица, плещется в глазах.
Аня всё больше отстает, хотя и старается изо всех сил. А ее обгоняют задние. Но впереди уже остановились, остановлены. Несколько машин со световыми мигалками, люди в милицейской форме. На них напирают, пытаются обойти, уйти стороной, некоторые и уходят.
— Нельзя, вам же объясняют. Вы куда, женщина? Там быть опасно.
— А им, нашим, там не опасно?
— Это их служба. И видите, уже почти погасили. Скоро возвращаться будут.
Отсюда видно длинное здание АЭС — все четыре блока. Зарево действительно опало, пригасло.
— Не пустили огонь дальше, — говорит милиционер. — Молодцы, ребята! Вы теперь отмойте их, мужичков своих, хорошенько. Да дайте чего для сугрева. Ну, и пригрейте, как умеете, — заслужили!
Веселый усач-милиционер, кажется, знает, как и что надо говорить в такой обстановке. При этом не забывает любоваться собой, получать от всего этого удовольствие. На лицах улыбки мелькают, отступает тревога. Тем более что огня почти уже не видно, только дымит или парит еще над крышей станции, над небольшим очажком пожара. А машины, автобусы всё проносятся и все туда, к АЭС. Аня устало сидит на траве, уже не может стоять. Несколько милицейских машин промчались в сторону города. А следом — две санитарные. Женщины сразу забеспокоились.
— Расходитесь, идите по домам, мужчины ваши уже там, а жена где-то бегает, гуляет, — говорун-усач продолжает в полюбившемся ему тоне. Но что-то уже изменилось в настроении женщин. Особенно когда промчался автобус, а за ним второй, и увидели в освещенном салоне полураздетых (некоторые до белья) людей. Даже милиционер усатый замолчал. Но тут же спохватился:
— Ну, вот видите, домой повезли! Расходись, женщины, вас дома дожидаются. Здесь больше нечего делать.
8. Раннее утро в знакомой квартире. Резкий звонок поднял Аню с дивана. Не соображает, что и где она, что происходит. Чувствуется, что уснула, не собираясь этого делать, и теперь не понимает, как это она могла уснуть. Схватила телефонную трубку. Нет, это в дверь звонок! Побежала туда. Уверена — Костя! Распахнула дверь. Там стоит кто-то в белом. И кашляет. На человеке больничный халат, в руке чемоданчик. Вошел, и стало заметно, что халат на нем не белый, а серый, почти черный — от сажи, грязи. Странный он, этот врач. Поставил, как уронил,
чемоданчик.
— Где у вас?.. — устремился в ванную комнату, заглянул и бросился в другую, где туалет. Слышно, что его рвет, просто выворачивает всего. Вернулся в ванную, моет руки, лицо, голову подставил под струю. И только тоща объяснил:
— Простите! Я вот принес на всякий случай. Достал из чемоданчика и подает — таблетку.
— Примите. На всякий случай. Это йодистый препарат. На всякий… Детей не выпускайте…
Прижался спиной к стене и стал бить, бить головой о стену. Глаза блаженно закрыты. Аня смотрит на него с ужасом.
— Вы… оттуда?
Но человек, кажется, не слышит, не в состоянии услышать.
— Простите. Очень болит голова. Вот так — легче.
— Что, что там? Что с ними?
Странный гость пошел к двери, пошатываясь, как пьяный.
— Детей… — не договорил, вывалился в коридор, Аня следом.
— Рвануло! Но как! Как! — выкрикнул почти с восторгом. И бросился в лифт, который тут же устремился вниз.
Аня стоит на балконе. В городе почти никаких примет ночной тревоги, беды.
Суббота как суббота. Люди собираются на дачи, на рыбалку, возле машин дети, прыгают, мечутся собаки, боясь, что их не возьмут.
Мужчины выбивают ковры, женщины направляются в магазин.
Только у здания, по виду казенного, стоит солдат с автоматом, а регулирует движение машин — тоже не милиционер, а человек в армейской одежде, затянутый в кожу, в белых по локоть рукавицах.
Небо в этой стороне голубое, ясное.
9. Аня спешит по улице, нет-нет, да и посмотрит на задымленный, грязный край неба. Туда, где АЭС, У двухэтажного домика, отгороженного от улицы плотной зеленью и чугунной оградой, остановилась, звонит у калитки. Подошла женщина с метлой и металлической на палке ловушкой для собирания мусора.
— Да уехали, уехали они!
— Куда?
— Знают, куда. Утречком сам подкатил и забрал семью.
— А вы кто?
— Я?.. Племянница.
— Что ж директор не забрал тебя?
— Я хотела только узнать… Муж мой был там, на станции. Аня почему-то робеет перед этой женщиной, даже
заискивает — как случается у врача, от которого ждешь хороших или плохих вестей.
— Нету станции! Одна яма на том месте, — уверенно говорит женщина с метлой и уходит.
10. Аня идет по городу, как ослепшая. Поливальных машин много, вода мыльная какая-то, пена остается после них на асфальте, на зелени. Проносятся среди легковушек и военные бронетранспортеры, «бэтээры» — чуть не сбили Аню, которая сошла с тротуара.
Но город живет жизнью обычной. Оживление у магазинов. Женщины с большими коробками прямо на тротуаре примеряют босоножки.
К ним подходят, оценивающе рассматривают покупки. Многие тут же направляются в магазин.
А две женщины, явно деревенского вида, решили смыть с себя дорожную пыль, благо вода мыльная и течет прямо у тротуара. Одна резиновые сапоги моет, а вторая разулась и ополаскивает ноги. В авоськах белый хлеб, колбаса. Одна из женщин ухитряется: и мыть ноги и откусывать от батона.
