Звереет шторм, на небе гаснет Лира,
меж волн скользят иссохшие года.
***
Сброд хихикает и зубоскалит
и глаза сквозь щели масок пялит:
что-то воздух слишком чист вокруг.
Полубог, не вычистив конюшен,
вдруг становится неравнодушен
к. прялке женской - и ему каюк.
Клык уже наточен вурдалачий,
книги изувечены, тем паче
что и время книг давно прошло!
Сквозь ячейки полусгнивших мрежей
рвут венок, еще покуда свежий,
увенчавший мертвое чело.
Живодерни, свалки - в лихорадке,
чудеса, виденья - все в достатке,
есть жратва для волка, для свиньи.
Нет у мертвых на защиту силы,
и они выходят из могилы,
чтоб живым отдать кресты свои.
***
В прошлом цель была у вас благая:
жить, священный факел сберегая,
где частица вечности цвела,
но властитель, пьян своею силой,
не прельстился искоркою хилой
и огнище вытоптал дотла.
Вы теперь - жрецы пустого храма,
мнетесь у треножников, упрямо
вороша остылую золу,
на бокал пустой косясь несыто,
слушая, как фавновы копыта
пляску длят в ликующем пылу.
Мчится праздник, всякий стыд отринув...
Так лакайте из чужих кувшинов,
дилетанты, уж в который раз
каплям уворованным, немногим
радуйтесь - и дайте козлоногим
в пляске показать высокий класс!
Посягнув на творческие бездны,
мните, что и вам небесполезны
миги воспаренья к небесам,
зная пользу интересов шкурных,
в гриме вы стоите на котурнах
и бросаете подачки псам.
Вы стоите, сладко завывая,
плоть же ваша, некогда живая,
делается деревом столпа
тумбой, чуть пониже, чуть повыше;
и на вас расклеены афиши,
коими любуется толпа.
Не пытаясь вырваться из фальши,
вы предполагаете и дальше
сеять в мире лживую мечту
что ни день смелея и наглея,
прикрывая при посредстве клея
вашей нищей жизни наготу.
***
Мак пылает средь небес,
к сумраку готовясь,
ты венок прикинь на вес,
он сплетен на совесть.
Ночь пасет своих коней,
в долы тени бросив,
голова твоя темней
налитых колосьев.
Мчит полевка от тропы,
жизнь спасти не чает,
твой венок острит шипы,
сохнет и легчает.
***
Детство, пыльца неясных догадок...
Плотная синь, что в эти часы
первой тоски обрывает листву;
остров, где запах горькой полыни
одновременно тернов и сладок
радость огромна, короток срок...
Мчится вершина фонтанной струи,
звонко вонзаясь в пенный закраек;
тесен мир и все же чудесен
счастлив, кто зреет с ним заодно...
Копится сила сердца - в пучине,
пробует грезу - на вкус, наяву;
зелень ликует, взбираясь на дюны
по изначальному плану творца,
чудо, чудо в каплях росы,
нежно скользящих с ресниц богов...
В небе - смотри - сверкающий рог
медленно в круг превращается лунный,
хмурит, как водится, брови свои,
вот они, промельки будущих чаек,
сердце, о, как тебе много дано!
Или же это - начало конца?..
Остров тоски, ты построен из песен,
в робости первых, неловких шагов.
***
Терпишь ты, чтоб человечья сволочь
на тебя лила то яд, то щелочь
новый жрец у старых алтарей,
в тайных клеймах огненного знака
ты, Земля, становишься, однако,
только терпеливей и мудрей.
Отдавать приказы - наше дело:
вот машина тяжко загудела,
сотворить, отштамповать, спеша,
чашку, плошку, миску или блюдо
но иного, дивного сосуда
втайне алчет жадная душа.
Но следишь ты, чтоб железный коготь
тайн твоих не смел вовеки трогать,
ты караешь нерадивых слуг,
в грубом коме проступает личность,
глина признает души первичность,
и покорствует гончарный круг.
Мощь бойцов, чьей жизни песнь допета,
слезы страсти, от начала света
почву орошавшие твою,
девушек тоскующие взоры
все вместится в контуры амфоры,
дивно возвратится к бытию,
чтобы даже нищие могли бы
хлеба досыта вкусить и рыбы,
и вина любви испить могли,
чтоб святыней стал кувшин невзрачный,
воссиял бы в лаврах полог брачный
в миг слиянья неба и земли.
***
От родословного древа бревно
осталось в прокорм короедам.
Замку былая слава давно
кажется дурью и бредом.
У поместья - мелко нарезанный вид:
кредиторская юмореска.
Мамона здесь безраздельно царит
с Музой в виде довеска.
Зал ресторанный, рояль, контрабас,
скрипичная легкая пьеска;
хозяин с бутылками с глазу на глаз
беседует долго и веско.
В башне разрушенной ветра фальцет
мается песнью последней.
Дров для камина, понятно, нет
там тлеет косяк из передней.
Две мейсенских чашки, мертвый брегет,
бархатная занавеска.
Живет виденьями канувших лет
безумная баронесска.
Ей грезится первый ее менуэт
о, как волшебно, как смело
она бы исполнила, сев за спинет,
Моцарта, Паизьелло!..
***
Березовая, святая,
звездная колыбель...
Огней блуждающих стая,
ограда - отсель досель.
Крапива, жгущая грубо,
кровь, будто капля росы,
древоточец, в волокнах дуба
тикающий, как часы.
Вечных часов коромысло,
ветвь - на запад, ветвь - на восток,
чаша сердца взлетела, повисла
ах, обозначен срок,
расчеты и сверки скоры
ты исчислен в общем ряду...
Березы ствол среброкорый,
наклонись, оброни звезду.
***
Общее наше, последнее лето,
улыбка - иней, предвестник мороза;
ярь - медянкой подернута бронза
дряхлого сердца; просверк зарницы
над забралом янтарным, над высоким челом,
способным ценить и предвидеть...
Неизбежность прощания, звездный лик
просвечивает сквозь арфу,
песнь - заморожена...
От весенних следов
лишь оттиски подошв на снегу
возле дома, чей вход запечатан навеки.
***
Проволока струны
с колючками и под током:
плотью обросший бред.
Ужас и кровь, ряды штабелей...
Дрова: двуногий чурбан.
Труба: словно лестница к небосводу,
не ее ли видал Иаков?..
Песня - "в труде обретаешь свободу";
голос кнутов одинаков,
все черепа равны:
в ряд по четыре, в трансе глубоком
пляска смерти, мчи веселей!..
Рвет колючие струны маэстро - скелет,
бьет в костяной барабан. ИЗ НЕМЕЦКИХ ПОЭТОВ РУМЫНИИ
АЛЬФРЕД МАРГУЛ-ШПЕРБЕР
(1898-1967)
ОХОТНИЧИЙ РОГ
Чей голос пел так горестно у взгорья,
Спроси у леса: что стряслось, когда
Он вдруг заплакал смолами подкорья,
И листья полетели, как года?
А голос пел, печальный и зовущий,
Он был, как смерть любви, - тяжел и жгуч,
Но ветер смолк, и тишь настала в пуще,
И помутнел всегда прозрачный ключ.
Стояла осень. Лес менял расцветки;
Казалось бы - ведь каждый год в лесу
Последний праздник отмечают ветки,
Теряя листьев смертную красу.
Но голос отзвучал, в просторы канув,
Где сгинул - и узнаешь-то навряд.
Чуть задрожали сучья великанов,
И лес отбросил весь цветной наряд.
Он обнажен. С ветвей свисает иней,
До снегопада - времени в обрез;
Придет молчанье, станет мир пустыней
Одним лишь темным сердцем плачет лес.
ДВА ЗЕРКАЛА
Два зеркала отражены друг в друге,
Я - между них, у каждого во власти;
Но нет ничьей вины, ничьей заслуги,
Что каждым отражен я лишь отчасти.
Я зеркалом одним в другое кинут,
И вот уж в третьем пребываю ныне,
Скитания мои вовек не минут,
Меж тем - стою недвижно посредине.
Не жаждут стекла удержать живое,
Делить меня - и лучшей нет отрады:
Частями, расчленяемыми вдвое,
Я заполняю обе анфилады.
И вот однажды - кинусь на попятный,
Мельчать не в силах, оборву дорогу:
Да только разыщу ли путь возвратный,
Как добреду к родимому порогу?
Но если странник, смерти неминучей
Не дав его пожрать, вернется даже
И не найдет меня - на всякий случай
Пусть помнит: я не нанимался в стражи.
ЗВЕЗДА В ВИНЕ
Памяти Йозефа Вайнхебера
Здесь, во мраке у окна,
От чужого скроюсь взгляда:
Кубок темного вина
Поминальная отрада.
Пусто в доме ввечеру,
Шум - рассудка не тревожит.
Кубок в руки я беру
Утешительный, быть может.
Только я не пью и жду
В тишине - чего же ради?
Просто я узнал звезду
На зеркальной винной глади.
С ней играть не мудрено
В утвержденье, в отрицанье:
То ль опустится на дно,
То ли будет плыть в мерцанье?
Темнота чиста, легка,
Звездный свет сияет хрупко:
Ни единого глотка
Я не сделаю из кубка!
Пусть пока живет в вине
Утешением для взора
Счастье, выпавшее мне,
И простимся мы не скоро.
МЕЛЬНИЦА
Мельницу выдумал тот,
Кто, провожая года,
