основанной на связях и патронаже, разработанная в нем модель государственного строительства в конце концов оказалась результатом работы еще одной сети связей и порождением конкретных времени и места. Вместо Трутнева президент Путин назначил губернатором О. А. Чиркунова, который выделял некоторое финансирование социальным и культурным проектам вроде тех, что поддерживал Трутнев, но никогда не подходил к этому с тем же энтузиазмом, как его предшественник, и не отводил проектам ведущего места в региональном управлении. Однако Чиркунов был не менее предан делу «возвращения Перми на карту», и в 2008 году он и его собственная команда менеджеров проектов начали кампанию по объявлению Перми «культурной столицей Европы». Эта кампания будет рассматриваться в главе восьмой. насаждения гражданского общества в постсоветскую эпоху состоял в необходимости заменить предположительно всемогущие структуры советского государства заинтересованными группами независимых граждан, деятельность которых в пространстве между семьей и государством служила бы гарантом демократии и защитой от возникновения слишком сильного государства. Эту функцию на Западе полагалось исполнять здоровому гражданскому обществу, что в 1990-х годах послужило обоснованием попытки экспорта гражданского общества в бывший советский блок [238]. С этой точки зрения рассказанная мной история продвижения проектов в Пермском крае, скорее всего, читается как часть истории о полном провале строительства гражданского общества, его постепенной кооптации, даже захвате для использования в новом проекте централизованного государственного строительства эпохи Путина.
Но большинство антропологов, изучающих постсоветский мир, никогда не соглашались с утверждением, что термин «гражданское общество» четко определяет какой-либо из реально существующих типов социальной организации – даже на самом «Западе». Поэтому они сконцентрировались на значении этого концепта в качестве «ключевого символического оператора, а не [характеристики] реального положения дел в организации» [Verdery 1996:104–105]; на толковании форм социально-политического взаимодействия, которые, несмотря на наличие у них ключевых атрибутов гражданского общества, заранее предсказанных внешними архитекторами «переходного периода», тем не менее никогда не признавались таковыми и даже высмеивались [239]; и на выявлении неожиданных результатов и изменений в проектах по созданию гражданского общества – на том, что Стивен Сэмпсон назвал «социальной жизнью проектов» [Sampson 1996]. В предисловии к сборнику, посвященному критике унитарных идеалов гражданского общества, – вышедшему тогда, когда многие из этих унитарных идеалов прокладывали себе путь в постсоциалистическом мире, – Крис Ханн писал, что «в том, как западные ученые распространяют за рубежом идеалы общественного устройства, имеющие мало общего с нынешним положением в их собственных странах, есть оттенок какой-то внутренней неудовлетворенности» [Hann 1996: 1]. Однако если бы кто-то захотел найти тип трансформации в общественном устройстве, который можно было бы считать характерным для западных стран примерно того же периода, то увеличение значения корпораций в управлении человеческими жизнями стало бы хорошим кандидатом на эту роль [240]. Можно с уверенностью сказать, что нигде эта тенденция не проявлялась так ярко, как в мировой добывающей и энергетической промышленности.
5. Корпорация I государство
«ЛУКОЙЛ» как генеральный партнер Пермского края
Если первым из ключевых сюжетов о мировом капитализме в 1990-е годы и начале 2000-х было проникновение рыночной экономики в бывшие страны советского блока, то вторым, безусловно, стало возникновение движения за корпоративную социальную ответственность (КСО). От корпораций требовали уделять внимание правам человека, пагубному воздействию на окружающую среду и другим социальным вопросам еще с послевоенного периода и даже раньше. Но проблема отношения корпораций к широкой общественности и, говоря современным языком, «стейкхолдерам», за исключением своих собственных акционеров, стала особенно актуальна в 1990-е и начале 2000-х годов в силу целого ряда факторов, среди которых сокращение государственного регулирования экономики и приватизация, широко распространившиеся в эпоху Рейгана и Тэтчер, да и позже; распространение транснациональных протестных движений за право на благоприятную окружающую среду, за права коренных народов, рабочего класса, по борьбе с коррупцией и других подобных; а также ряд резонансных международных судебных исков против крупнейших глобальных корпораций (например, иски, возбужденные против «Royal Dutch Shell» после смерти в 1995 году Кена Саро-Вивы и восьми других нигерийских активистов движения в защиту прав человека).
Под лозунгом КСО на предприятиях были созданы сотни новых отделов, призванные взаимодействовать с теми, чьи жизни затрагивала деятельность корпораций. Меры, предпринимаемые в области КСО, коснулись чрезвычайно широкого спектра проблем в разных областях – от инфраструктуры до трудовой деятельности и ее условий, от окружающей среды до здравоохранения, от культуры до религии, и т. д. Более того, аналитики и практики потратили много сил, пытаясь классифицировать и систематизировать различные типы КСО [241]. Новые международные соглашения, такие как Глобальный договор ООН [Sagafi-Nejad, Dunning 2008] и Инициатива прозрачности в добывающих отраслях (EITI), устанавливают стандарты корпоративной социальной ответственности, а постоянно увеличивающийся объем требуемой к предоставлению аудиторской документации – как внутренней, так и внешней – позволяет отследить соответствие деятельности корпораций и их структурных единиц установленным стандартам [242].
Темы, затронутые мной в этой главе, будут тесно связаны с исследованиями в области КСО, в которых рассматриваются меняющиеся взаимоотношения между корпорациями и государством в сфере нефтяной промышленности и в добывающем секторе в целом. Сюзанна Сойер и Элана Шевер использовали растущую роль нефтяных компаний в инициативах по развитию и социальных проектах как призму, сквозь которую можно теоретически обосновать трансформации капитализма в его неолиберальной фазе. Каждая из них в том или ином смысле утверждает, что неолиберализм представляет собой не самоустранение государства или сведение на нет его участия, а принятие им новых форм: «сборщик налогов, нацеленный на поддержку транснационального капитала», в рассуждениях Сойер [Sawyer 2004: 9], или мощный ресурс для измышления «скреп» и предъявления претензий на собственность даже после приватизации – у Шевер [Shever 2012: 73]. Оба эти подхода вызывают в России множество откликов. Однако на оси Москва – Пермский край в 2000-е годы государственный аппарат не столько постепенно трансформировался, сколько строился с нуля. Возникновение КСО совпало по времени с заложением основ государственности (см. иллюстрацию 4). На этом фоне многомерность и маневренность КСО – в том смысле, что предпринимаемые в ее рамках меры можно было направить практически на любую сферу социальной или культурной жизни, – были весьма сходны с процессами построения государства, понимаемыми как стремление к метакоординации, о чем говорилось в предыдущей главе. Одним из результатов стало взаимопроникновение корпорации и государства, причем гораздо более глубокое и масштабное, чем где-либо еще [243].
Илл. 4. Рекламный щит «“ЛУКОЙЛ” – на благо Пермского края» на автозаправочной станции в Перми. Фото автора, 2010
Критика корпораций и их реакция на критику в
