Охота на младших братьев убитого президента началась сразу же после далласского убийства. Здесь уже рассказывалось об этом. Атмосфера ненависти вокруг Роберта Кеннеди особенно сгустилась после того, как весной 1968 года он объявил, что будет бороться за выдвижение своей кандидатуры на пост президента. При этом сенатор публично провозгласил, что в случае своего избрания президентом он вернет политику страны на путь, намеченный президентом Кеннеди, будет осуществлять более реалистический курс, имея в виду добиваться ослабления международной напряженности.
Вряд ли такая программа вызвала восторг у тех, кто видел в Джоне Кеннеди человека, посягавшего на их неправедные военные прибыли. Вряд ли она, программа эта, устраивала тех, кто делает ставку на войну, безмерно наживаясь на гонке вооружений. Нет, Роберт Кеннеди, точно так же как и президент Джон Кеннеди, не был рыцарем без страха и упрека, боровшимся во имя высоких идеалов мира. Он просто представлял те круги американской буржуазии, которые склонны более трезво смотреть на вещи, отдавать себе отчет в том, что в условиях ракетно-атомного века формула военного мыслителя прошлого фон Клаузевица «война есть продолжение политики, но иными средствами» уже неприменима, что ныне такая «политика» чревата исчезновением как самой политики, так и политиков — ее творцов.
В разговоре с автором этих строк Роберт Кеннеди очень настойчиво несколько раз возвращался к мысли о том, что в современных условиях сосуществование системы свободного предпринимательства, как он деликатно называл милый его сердцу капиталистический строй, и социалистической системы является не проблемой выбора, а насущнейшей необходимостью, «стратегией выживания».
Подчеркнуто уравновешенный на протяжении почти всей долгой беседы нашей, прятавший все эмоции, если были они у него, под маской аристократической сдержанности и рассчитанной холодности уже опытного политика, он в этом месте разговора, будто подброшенный пружиной, вскочил со своего кресла и возбужденно заходил по комнате. Его глуховатый голос, под стать внешней манере поведения, не выражавший оттенков чувств, — и серьезные сентенции, и шутки, и светские любезности, и статистические данные о советско-американской торговле сенатор изрекал одним и тем же ровно-бесстрастным тоном, не повышая и не понижая голоса, — в этот момент напрягся и зазвенел. Было видно, что проблема эта до глубины души волнует моего собеседника.
— Поймите, — говорил он, — мой великий брат ничего не изобрел. Он не взял свою политику с потолка. Он просто увидел единственный путь. Другого нет. Другой ведет нас в бездну. Но путь в бездну — разве это дорога? Либо независимо от того, нравимся мы друг другу или не нравимся, скорее не нравимся, — губы сенатора тронула мимолетная усмешка, — мы научимся сосуществовать, либо... — и он сделал резкий энергичный жест рукой, значение которого не вызывало сомнений.
— Сенатор, — позволил я себе в этом месте реплику, — не так давно за слово «сосуществование» вызывали в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности.
— Боюсь, что с этим еще не покончено, — не принимая шутки, ответил он. И долгим взглядом посмотрел на портрет брата, висевший на стене.
И во время возникшей паузы мы оба, очевидно, подумали об одном и том же, о причинной связи, существовавшей между пониманием покойным президентом необходимости этого самого сосуществования, и его насильственной смертью, глубинными корнями заговора.
— Понадобится еще немало времени, чтобы большинство людей здесь, в Вашингтоне, поняли то, что понимал, в чем отдавал себе отчет и чем руководствовался мой брат, поняли, что сосуществование — это не проблема выбора, а проблема... — он сделал паузу, шевеля растопыренными пальцами, ища нужное, наиболее точно выражавшее его мысль слово, и вдруг, сжав пальцы в кулак, найдя его, понизив голос, с неожиданной для него горячностью, почти страстно произнес: — Проблема судьбы. Вы понимаете? Судьбы! Я тогда не во всем понимал брата. Впрочем, от меня в то время требовалось больше делать, нежели думать. Думал он. Но когда его не стало, я понял, что я должен сделать то, что начал он, но не сумел, ему помешали доделать.
Роберт Кеннеди, так же как и его старший брат, пришел к мысли о необходимости сосуществования не как к абстрактной идее, не как к пониманию преимуществ и благ мира перед разрушениями и трагедиями войны, превосходству Добра над Злом. Братья Кеннеди, представители своего класса, проводники его идей и политики, руководствовались не человеколюбием, не идеями добра и заботы о процветании человечества. Стратегию выживания они понимали как политику выживания их капиталистической Америки, их самих, их семей, их ближних, их класса.
Этим, и только этим, руководствовался президент Кеннеди. Из этого исходил начинавший свою политическую карьеру сотрудником Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности сенатор Кеннеди, научившийся в последний период политического поприща без запинки произносить слово «сосуществование».
Но каковы бы ни были исходные мотивы, то был, несомненно, шаг вперед по сравнению с зоологическим антикоммунизмом многих вашингтонских вершителей судеб, по сравнению с теми, кто готов поставить мир на край термоядерной пропасти в своем страхе перед поступательным ходом истории, кто не способен увидеть дальше собственного носа и взирает на все в мире происходящее только и исключительно сквозь призму своих военных барышей, своей корысти, своих страхов, своей ненависти.
Джон Кеннеди в отличие от большинства из тех, кто его окружал, пожелавший считаться с пускай неприятной ему, но реальной действительностью, был на вашингтонском Олимпе белой вороной. Его младшие братья — сенатор от штата Нью-Йорк Роберт Кеннеди и сенатор от штата Массачусетс Эдвард Кеннеди, не скрывавшие после гибели президента своего стремления продолжить начатое братом, стали бельмом на глазу у тех же сил, которые организовали далласское убийство.
Джеймс Рестон принадлежит к числу наиболее информированных американских политических обозревателей. Он немало видел, много знает и не только считается завсегдатаем политических кулис Вашингтона, но вхож туда, куда вхожи лишь очень немногие. Кабинеты министров и частные резиденции президентов Кеннеди и Джонсона, загородные клубы, где общаются между собой сильные мира сего, квартиры сенаторов и партийные канцелярии открыты для одного из китов буржуазной журналистики. Рестон знает значительно больше, чем говорит, чем ему позволено писать. Поэтому следует особенно внимательно прислушаться к его свидетельству, высказанному сгоряча, сразу же после убийства Роберта Кеннеди, когда в американских политических сферах еще царила растерянность, когда железные тиски негласной, но жесткой политической цензуры еще не отсортировали то, что в печати высказывать можно, а что общественности ведать не надлежит.
Ошеломленный гибелью сенатора, с которым журналист встречался и беседовал незадолго до того, Рестон был откровеннее обычного. Упомянув могущественные силы, которые, по его словам, покойный секатор не мог контролировать, Рестон написал в те дни: «Ожесточенные словесные нападки на. Роберта Кеннеди в ходе его предвыборной кампании ни для кого не составляли секрета. Его выступления в защиту негров и молодежи, его открытая критика войны во Вьетнаме породили против него сильные и резкие настроения (чьи? — этого Рестон предпочитает не уточнять, но, пожалуй, в уточнениях нет особой необходимости, все ясно и без них. — В. З.). Ни один человек, бывший в те роковые дни в Калифорнии, когда Роберт вел свою предвыборную кампанию, и слышавший направленные против него выступления по радио и телевидению, не может отнести тон и стиль этих выступлений к числу нормальной политической полемики. Эти выступления носили личный, злобный, подстрекательский характер». Так вот!
Версия об отсутствии связи между выстрелами в Далласе и Лос-Анджелесе, коей потчуют американцев, рассчитана, говоря словами Маркса, на публику из грудных младенцев, недаром оба убийства произошли в двух центрах «молодых денег», двух столицах военного бизнеса — Далласе и Лос-Анджелесе.
Недаром же охота на братьев Кеннеди началась еще тогда, когда не рассеялась пороховая гарь на далласской улице. Трудно поверить, невозможно уложить в логические рамки случайность всего того, что произошло: убийство президента, длинная серия таинственных смертей тех, кто мог бы пролить свет на обстоятельства, связанные с этим убийством, подозрительные личности, следившие за Робертом сразу же после Далласа, авария самолета, в котором летел Эдвард Кеннеди, выстрелы в Лос-Анджелесе. Один раз — случайность, второй раз — совпадение, ну, а третий, а четвертый? Помилуй бог, привычка?
