Это, конечно, безумие для человека, работающего в такой взрослой индустрии, какой является кино. Но он реально не знает, сколько стоит снять фильм, что отбивается, какие бывают долги, как сражаться за прокат… Это счастье, что он думает только про свои художнические задачи. Бизнес-часть его кино лежит на его друге и продюсере Сельянове.
– Я его прошу, вот мне надо денег, он дает, – просто рассказывает про эти отношения Балабанов.
И мы в итоге получаем не гламурную поделку, склеенную ловкими холодными руками под голливудскую игрушку, но такую ленту, в которой достоверности, крови и пота больше, чем даже в настоящей жизни.
Блестящ этот черный, в мухах, труп десантника, который лежит с невестой в койке. Какой это добротный, настоящий, высококачественный ужас! Какими дешевыми против него кажутся попытки напугать нас компьютерными динозаврами или там сопливыми «чужими» из американской детской фантастики… Кто бы еще отважился держать труп так долго в кадре, со всеми его тошнотворными подробностями? Смотрите, сколько кругом в кино трупов, но они в кадре секунду-другую: вот грохнуло и кетчуп полился, и тело живописно падает. Не зря киноленты полнятся сотнями таких якобы смертей – чтоб хоть как-то зацепить. Но в трупах страшно не количество, не констатация факта; кино – это ж не ЗАГС, где выдают свидетельства о смерти. Самое страшное – это то, что происходит с трупом дальше, и он крайне зловещ и отвратен как раз в таком бесхозном, не спрятанном с глаз долой виде…
Я страшно завидую тем, кто будет смотреть этот фильм впервые. Ведь мне никогда больше не пережить этого цепляющего чувства, этой смены ощущений.
1. Да что ж он делает, с ума, что ли, сошел?!
2. Я ухожу, вот прям щас, с этой чернухи!
3. Нет-нет, стоп, еще чуть-чуть, я должен насытиться этим чувством.
4. Я не могу оторваться, и плевать, нравится мне это или нет.
5. Это мощное зрелище, вот это да!
6. Не дай Бог, скоро кончится, я хочу, чтоб это длилось и длилось.
7. Гениальное кино!
Первый серьезный бренд встретился мне в жизни при советской власти в шахтерском поселке шахты им. Бажанова, на окраине городка Макеевка. Это было много-много лет назад…
Не знаю уж, как попала в руки моему папаше бутылка виски White Horse. Вот откуда? Пытаюсь восстановить нить событий. Значит, папаша в те годы своей молодости был вполне эстет. И пижон. Он чуть не единственный на шахте пил коньяк, и на него смотрели косо. Типа, все – водку, а ты, значит, коньяк? Переплачивая вдвое? Но уж так. Пил он по-советски, то есть с ломтиками лимона, присыпанными сахаром. Мы, кстати, до сих пор так иногда пьем – это тень советскости, которая все еще лежит на окружающих предметах густым таким невидимым брендом…
Время от времени – я продолжаю реконструкцию событий – кто-то из знакомых или родни ехал в Москву толкаться там (то есть, пардон, тут) в магазинах. Я прекрасно помню те привезенные по заказу подарки. Это были конфеты «Грильяж», цветные карандаши, книги про Изумрудный город – здоровенные, яркие, отпечатанные на толстой богатой бумаге, с удивительным сладким и свежим аппетитным запахом, который вынюхивался, если вставить нос в книжный разлом. Ну и еще, конечно, привозили разную ерунду типа блузок, чулок и проч. Так вот я себе замечательно представляю, как папаша дает такому ходоку, курьеру, коммивояжеру полтинник и говорит: «Привези мне бутылку чего-то такого, чего я не пил, мощный какой-нибудь напиток привези, только крепкий, знаменитый. Ну там я не знаю… Ром, кальвадос, виски наконец…»
Вот оно, шестидесятничество. Вот вам тут и Ремарк, и Хем, и Фиц, и ваще все.
И, значит, привозят ему эту бутылку. Как сейчас ее помню… Не буду описывать, все видели.
Она долго стояла в секретере книжного шкафа, на почетном месте, где было собрано самое дорогое и экзотическое на тот момент в доме из мужских роскошных игрушек: книжки, авторучка с голой бабой, на которую, если перевернуть, наползал черный чернильный купальник, выкидной самодельный ножичек с эбонитовыми щеками, деревянная коробка из-под кубинских сигар и прочее в таком духе. Мы с папашей вместе и порознь рассматривали эту бутылку. Виски не шутки! Я пытался пронюхать эту амброзию сквозь стекло и винт, но, понятно, зря. Я пытался представить себе вкус божественного напитка. Конечно, это никак не должно было соприкасаться с плодово-ягодным, с красным портвейном, с самогонкой, подкрашенной чаем… Последняя мысль была страшно кощунственной.
Никто не собирался так просто пить то виски. Ждали даты. Серьезной, достойной. И вот подступил День шахтера – круче ничего не бывает в жизни. В нашем доме собрались гости. Они были шумные, возбужденные, с цветами и при галстуках, с надушенными жеманными провинциальными дамами, которые делают историю из любой ерунды. Схвати такую за жопу разок, и вот тебе love story до самой пенсии, с письмами и рыданиями, при отсутствии хоть какой-то сексуальной техники. Папаша встречал всех в белой крахмальной рубашке, со значительным лицом: на столе стояла та самая бутылка. Ну, прочие тоже стояли, но не так торжественно; эта же делала настоящий праздник.
Наконец расселись… Взялись за рюмки, водочные разумеется, какие ж еще, и в них полился тонкой желтоватой, как ссаки, струей волшебный, а какой же еще, напиток.
Все застыли, замолчали. Молча отхлебнули…
– Коля! Ты чё, охерел? Ты сам выжрал все виски, тайком от жены, от жадности, а нам налил крашеной самогонки? От которой нас давно тошнит? Ничего себе – «Белая лошадь»! Да это же вкус, знакомый с детства!
Был, короче, скандал. Кто орал на папашу, кто подозрительно посматривал на меня, пытливого пионера, победителя олимпиад по разным предметам… Типа ты и выжрал! Самое вкусное! А над лейблом цинично надругался, подсунул старшим товарищам жалкую подделку…
У всех остался неприятный осадок. Я и то не знал, за какую версию ухватиться. Я не исключал даже своего участия в афере. К примеру, я в порыве лунатизма ночью мастерски откупорил божественный напиток и, например, выжрал его – или перелил и перепрятал? А потом лег спать; проснувшись же, не вспомнил про содеянное и про тайник… Могло такое теоретически быть?
Прошли годы. Я вырос, возмужал, стал гнать самогонку в суровые горбачевские времена. Гнал я не просто так, не по бабушкиным рецептам – но как образованный химик, блестящий в прошлом отличник. Я уже напробовался к тому времени водок и виски, но ни на что такое не повелся и гнал для себя лучшее, что мог. Вкус, как говорится, знакомый с детства…
От самогонки можно очень гладко перейти к этой новой моде на отрывание лейблов – за ней скрываются глубокие вещи. Бренд – это сугубо местная, локальная, не глобальная ни в коем случае вещь! Привязываясь к брендам и таская их за собой, человек рискует оказаться в удивительно неуютной ситуации. Особенно если он душевно нечуткий. Он будет страдать и даже не поймет отчего. Это самое страшное, это достойно Хичкока… Вот пример, который мне в разговоре когда-то привел Тонино Гуэрра, великий киносценарист. Он рассказал, что в старые времена, приезжая в СССР, тащил с собой ящиками вино. Тут его было не достать, вообще никакого, а там он пил привычные навороченные бренды и не хотел менять привычек. Но ему было тут очень неуютно. И он, как человек тонкий, все распознал! И понял! Мучения его были оттого, что он пил вино. В России. Под русскую закуску. Стоило ему перейти с сухого на водку, все стало на свои места. Вернулась радость жизни и интерес к ней! После, вернувшись домой в Италию, он в ресторане в первый же вечер заказал водки… И она не пошла. Он выпил хорошего вина, и стало ему счастье. Вернулся, значит, к вину. Потом он снова поехал в Москву со своим вином и снова мучился, давился им – пока не выпил водки. Тогда-то он понял, что бренд, подобно табу, – явление сугубо местное, локальное. Надо это понимать…
Еще про виски. Уже мы много знаем про молты. И про то, в каких бочках, из-под чего, выдерживать благородные напитки.
И вот! В дорогом американском! Винном магазине! Я вижу на полке литровые банки с прозрачной жидкостью. И вручную написанной этикеткой. Типа, это самогон, только что выгнанный, выдержка – ноль лет, ноль месяцев. Как тонко! Это антииспользование антибренда… Самогонка, кстати, неплохая была.
А вот вам бренд самый высокий, самый виртуальный, самый духовный (в том смысле, что латинское и английское spirit и немецкое Geist – это не только дух, но и, как известно, спирт). Как вы все прекрасно знаете, во Франции и франкофонной Швейцарии положено пить ни в коем случае не фабричные, для лохов, дижестивы, но деревенские, семидесятиградусные самогонные. Их присылают серьезным людям родственники из сельской местности. Ну или друзья. И это считается шиком. А кто покупает в магазине… Горе тому! Это все равно что все в Levi’s, а вы в болгарских техасах… Нехорошо.
В общем, все очень просто: чтоб развести публику на бренд, надо людей долго готовить, надо разогревать их и лелеять, втирать им и втюхивать с детства.
