– Только что в «АСТ» вышло пятое переиздание вашей книги «Последний год Достоевского». Чем дорога вам эта работа? И что вы готовите ещё?
– Уже не раз приходилось говорить, что судьба писателя сценарна, и в конце срабатывает тайная мысль сценария. Финал Достоевского – переломная точка русской истории. Пик подпольного и правительственного террора, «национальная охота» – серия покушений на Александра II, смертные казни… И одновременно – забрезживший свет в конце тоннеля: лорис-меликовская оттепель, Пушкинский праздник в Москве и т.д. «Последний год» долго не хотели печатать, и только после в высшей степени лестных отзывов Д. Лихачёва и Н. Эйдельмана книга увидела свет (1986). Я писал её свободной рукой, «не желая угодить», и позднее – в отличие от некоторых, эволюционирующих вместе с «генеральной линией» авторов – ни на йоту не изменил своих взглядов. Вообще переизданный ныне «Последний год» – первая книга моего семитомника, который, если бог даст, должен выйти в не слишком отдалённое время.
– А претерпели ли эволюцию ваши общественно-политические взгляды?
– Если иметь в виду представления о добре и зле, то вряд ли. Они, думаю, такие же, какие были у меня в 1960 г. (смеётся) , когда мы витийствовали на площади Маяковского. Свобода, равенство, братство – эти идеалы (при всей их, положим, наивности) ещё никто не отменял. И то олигархическое, отталкивающее своей несправедливостью устройство, с которым мы вынуждены мириться, меня отнюдь не восхищает. Равно как и лицемерие власти, провозглашающей социальную природу государства. Тем более что смена экономической формации произошла «по умолчанию» – без опроса заинтересованных лиц. Страстно чаемый нами крах тоталитаризма совпал с крушением государства, что вроде бы не предполагалось. Последствия этой мировой драмы ещё далеко не исчерпаны. Мы вступаем в зону исторической турбулентности, взаимной глухоты, нетерпимости, политических истерик. Неужели кровавые уроки ХХ века ничему нас не научили и мы вынуждены наступать на те же грабли?
– Ваша недавняя поэтическая книга «Персональные данные» произвела сенсацию. Е. Евтушенко включил вас в первую десятку современных российских поэтов. В февральском номере журнала «Знамя» вышла большая подборка ваших новых стихов. Почему после такого долгого перерыва вы вернулись в поэзию?
– Я не вполне уверен, что я из неё уходил. Да, поэзия не прощает измен – даже с Достоевским. Однако она никому не запрещает пребывать в ней. Как сказано, «чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь…» В какой-то момент ты чувствуешь, что то, что накопилось в душе, уже не может быть высказано на языке исторической прозы. Ибо именно диктатура языка заставляет говорящего (и пишущего) избрать тот или иной род речи. Поэзия – это кратчайшее расстояние между любыми точками пространства и времени. Она мгновенно одолевает дистанцию, для прохождения которой порой потребен весь человеческий опыт. Если поэзия – ошеломляющая догадка о тайне мира, то что может быть необходимее?
– Вы основатель и бессменный руководитель литературной студии МГУ «Луч», которой в следующем году исполняется 50 лет, а также мастер поэтического семинара Литинститута. Ваши выпускники – это несколько поэтических поколений: А. Сопровский, Е. Витковский, С. Гандлевский, Г. Красников, А. Цветков, И. Кабыш, Е. Исаева, Д. Быков, В. Павлова, В. Вишневский, М. Ватутина, А. Аркатова… А сейчас есть ли дарования подобного уровня?
– А это покажет время. Упорядоченное «высиживание» талантов – такая же иллюзия, как в 20–30-х гг. массовый призыв писателей в литературу. В стихах, как известно, должна дышать «почва и судьба». Но когда на наших глазах стремительно истончается почва культуры, то и с литературной судьбой возникают проблемы. Впрочем…
– В последние годы чрезвычайно востребована ваша авторская программа на телеканале «Россия К» «Игра в бисер» (премия «ТЭФИ» 2016 г). Это отрадное явление в нашем, прямо скажем, не столь интеллектуальном эфире. Какие задачи вы перед собой ставите?
– Да задача одна – напомнить зрителям, что они ещё и читатели. Это совсем нелишне в век всеобщей девербализации, торжества клипового сознания и т.д. У меня есть строки:
И Бог мычит как корова,
и рукописи горят.
Вначале было не Слово,
а клип и видеоряд.
Неслучайно в присутствии президента я предложил ввести выпускной экзамен по русскому во всех без исключения вузах страны. «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово…» – не пора ли подтвердить ахматовскую клятву?
– Но не будем о грустном. У вас юбилей.
– Думаю, что день рождения – не повод для массовых ликований. Это событие сугубо интимное, личное. Встречать его позволительно, как говорит М. Булгаков (правда, по прямо противоположному поводу), «под звуки струн, окружённым хмельными красавицами и лихими друзьями». (Смеётся.) Заранее благодарю всех, кто почтит меня своей приязнью.
Беседу вела Екатерина Писарева
«ЛГ» поздравляет своего давнего автора с 75-летием и желает успехов на всех творческих фронтах!
Возле Распутина было теплее…
Возле Распутина было теплее…
Литература / Литература / Эпоха
Писатель на 95-летнем юбилее Сергея Михалкова. Большой театр, март 2008 года
Фото: Фёдор Евгеньев
Теги: Валентин Распутин
Валентин Григорьевич обладал врождённым чувством ответственности
Как «сочинители» картошку сажали
От девяностых годов прошлого века остались воспоминания, в которых бытовая жуть фантастически перемешалась со смешными приключениями. К примеру, взлетевшие цены на продовольствие заставили нашего брата перейти на «подножный корм». На одном из собраний иркутские писатели решили взять участки и сажать картошку. Валентин Григорьевич присоединился ко всем. Я был тогда руководителем писательской организации. Мы с ним пошли за помощью к начальнику Управления сельского хозяйства области. Хозяин кабинета радушно встретил Распутина и с ходу решил пустяшную для него задачу: включил писателей в список управленцев, тоже решивших взять участки. А уж для его подчинённых земля выделялась отлично удобренная и вблизи города. К тому же наш благодетель обещал, что писателей, как и управленцев, на поле будут доставлять ведомственными машинами. И семена для посадки привезут, и урожай доставят каждому на дом, и пропалывать да окучивать картошку свозят на автобусе.
И вот ранней осенью мы сидим на мешках, затаренных картофелем (а урожай выдался отменный!), ждём, когда до нас дойдёт очередь грузиться на управленческую машину. И только неугомонная Эля, завхоз нашего Дома литераторов, суетится:
– Неужели мы будем ждать дотемна? Я пойду к распорядителю, попрошу, чтобы нас отвезли в первую очередь!
– Ну, сходи, сходи, вид у тебя представительный, – смеясь, говорит ей Распутин.
Эля направляется к дороге, где уже стоит небольшая колонна грузовиков и автобусов и где, по её расчету, должен быть «распорядитель». Через несколько минут она возвращается с видом триумфатора:
– Договорилась, сейчас подъедут! – и, обращаясь к Распутину: – Правда, пришлось козырнуть вашим именем, Валентин Григорьевич.
– И как же ты козырнула?
– А я сказала: «Отвезите писателей в первую очередь. Не может же Валентин Григорьевич Распутин быть в вашей очереди последним!»
– Не по-божески, конечно, но что с тобой поделаешь?.. – примирительно ответил писатель. И продолжил: – Тут мне рассказывали, как один знакомый отправлял из дачного посёлка родственника. Оба пришли на остановку «под градусами». Автобус был последним. Дачников у машины столпилось много. Н. толкал вперёд своего гостя и кричал: «Товарищи, товарищи, давайте посадим сначала Валентина Распутина, а уж потом – сами…»
Под смех кто-то спросил Валентина Григорьевича, вправду ли был ещё и такой случай. Будто бы он пришёл к глазному врачу, занял очередь и сел в сторонке. Три-четыре старушки, ожидавшие приёма, перешли на шёпот. Одна из них спросила на ухо соседку:
Соратники: В. Белов и В. Распутин
(фото: Генриэтта Аверьян)
Классик с любимой внучкой Настей
(фото: Борис Дмитриев)
– Это, кажется, Распутин?
– Да что вы? – прошелестела та. – Будет Распутин сидеть в очереди! Стоит ему позвонить врачу – его встретят и проводят. Нет, это не он!..
Рассказчик повторил:
– Было такое?
– Наверно, было, – пожал плечами Валентин Григорьевич. – Не все же сочинители, как мы…
