Может, и тем, кто затевает свару в нашем обществе, не следует раскалывать его. Все прославленные писатели, Герои Советского Союза Владимир Карпов, Михаил Борисов, известные всей стране Юрий Бондарев, Михаил Годенко, Семён Борзунов, Семён Шуртаков, Михаил Лобанов могли бы высказать своё мнение (как живущие, так и уже умершие – цитированием их высказываний). А на телевидении показывают только тех, кто поддерживает организованную провокационную кампанию. Ведь это и есть фальсификация. Я – как и тысячи людей – с Героями России и войны Владимиром Карповым, Михаилом Борисовым, Юрием Бондаревым, Семёном Шуртаковым, Михаилом Годенко.
Михаил Годенко – автор великой книги "Минное поле", сказал недавно: "Нет, мы – моряки, когда шли в атаку, не кричали "За Сталина!" Но скажи нам тогда, что Верховный – трус и предатель, мы бы посчитали, что это геббельсовская пропаганда и застрелили бы того, кто это говорил".
И ещё мы почти не говорим о гражданских потерях – жертвах войны, о великих жертвах нашего народа, принесённых для Победы. Из-за ложной толерантности мы не говорим о своих жертвах, и это притупляет нашу боль, хотя снимает вину тех, кто с мечом пришёл в нашу страну.
Вполне по-человечески мы сочувствуем погибшим при бомбардировке Дрездена, сожжённым в Хиросиме после атомного взрыва, исчезнувшим из жизни в Холокосте.
И это правильно, ибо русский человек, как говорил Достоевский, – всечеловек, ему доступны страдания всего человечества. Но почему мы в стране стали забывать о жертвах войны, не вспоминаем соотечественников, уничтоженных этой войной? Не от комплекса ли, который нам прививают в отношениях с Европой и Западом. Немецко-фашистские захватчики разрушили или сожгли 1710 городов, более 70 тысяч сёл и деревень (!), было уничтожено 6 миллионов зданий. Лишились крова около 25 миллионов человек. Были уничтожены и разрушены 31850 промышленных предприятий. Почти 17 миллионов наших граждан погибли от бомбардировок городов и сёл, на дорогах эвакуации; мирные люди были уничтожены в концлагерях, в немецком плену, погибли от рабского труда на территории Германии.
Гитлер был зловещий русофоб, он и его клика приговорили славян к уничтожению. Он патологически ненавидел Россию и русских. "Кто может оспаривать моё право уничтожать людей низшей расы, которые размножаются как насекомые… Надо взять у России всё, что нам нужно". Эти слова Гитлера взяты на вооружение всеми сегодняшними антирусскими течениями, каким бы цивилизаторскими, общечеловеческими, геополитическими словами они ни прикрывались.
Мы создали при Союзе писателей России и Всемирном Русском Народном Соборе Совет по возрождению российской деревни. Один из разделов его деятельности – память о погибших в годы войны деревнях. Белорусская Хатынь – всем нам напоминание о жертвах, в России такого – нет, а между тем в одной Смоленской области уничтожены войной и оккупантами сотни сёл, свыше 530 тысяч жителей уничтожены или исчезли из этих деревень. Это ведь 19 (!) Бухенвальдов. Мы помним Бухенвальд, но кто вспомнит русские Ивановки, Николаевки, Петровки, погибшие от рук врага. Когда я это сказал на Парламентском форуме в Костроме, мне пришла записка из зала – зам губернатора Брянщины написал, что 25 октября в сожжённой деревне Хатынь открывается мемориал в память о её жителях. Спасибо брянцам, слава Богу, "Брянский лес" снова зашумел.
Может, наше беспамятство, апатия и приводят к тому, что к нам предъявляют претензии, счёт Латвия, Польша, Западная Украина, а Западная Европа высокомерно, а может намеренно прикрывая свою вину, забывает о решающей роли Советского Союза, России в победе над фашистской Германией. Надо, чтобы лозунг "Никто не забыт и ничто не забыто" был в полной мере отнесён и к жертвам среди мирных жителей. Это наш долг.
Итак, Вера, Культура, Патриотизм, Память – наши духовные оси, держащие здание России.
(из выступления на Парламентском форуме "Историко-культурное наследие России" 27 марта в Костроме)
Валерий ГАНИЧЕВ
Материалы полосы подготовил Леонид Кутырёв-Трапезников
Юрий ВОРОБЬЕВСКИЙ УДИВИТЕЛЬНЫЙ "МАСТЕР"
Дело было в 1905-м. Однажды ночью проснулся мальчик. Разбудил сестру: "Знаешь, где я был сейчас? На балу у сатаны!" Звали мальчика Миша Булгаков. Пройдет время, и другой революционный год, 1917-й, принесет ему новое видение. Случится это в селе Никольском Смоленской губернии. В морфинистском "прозрении" земский врач Булгаков увидит огненного змея, сжимающего в смертоносных кольцах женщину. Это видение поразит. Потребует излиться на бумагу. И он возьмётся за ручку…
ПОСВЯЩЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРУ
Огненный змей… В комнате, где Булгаков жил до 1915 года, на стене была сделана надпись: "Ignis Sanat ("огонь излечивает") – прямая ассоциация с масонской аббревиатурой INRI. Она означает "огнём природа обновляется" и одновременно пародирует надпись на Голгофском кресте, где латинские слова Itsus Nasjrentis Rex Iudaeo- rum складываются всё в то же INRI.
Морфий. Шприц с однопроцентным раствором. Укол – и забыты тревожные вести из больших городов, отступают тоска и одиночество.
Но дозы становились всё больше. Двухпроцентный раствор он назовёт потом чёртом в склянке. Булгаков осунулся, постарел. Смерть уже стояла на пороге.
Позже, в рассказе "Морфий", он напишет: "Я меряю шагами одинокую пустую большую комнату в моей докторской квартире по диагонали от дверей к окну, от окна к дверям. Сколько таких прогулок я могу сделать? Пятнадцать или шестнадцать – не больше. А затем мне нужно поворачивать и идти в спальню. На марле лежит шприц рядом со склянкой. Я беру его и, небрежно смазав иодом исколотое бедро, всаживаю иголку в кожу. Никакой боли нет. О, наоборот: я предвкушаю эйфорию, которая сейчас возникнет. И вот она возникает. Я узнаю об этом потому, что звуки гармошки, на которой играет обрадовавшийся весне сторож Влас на крыльце, рваные, хриплые звуки гармошки, глухо летящие сквозь стекло ко мне, становятся ангельскими голосами, а грубые басы в раздувающихся мехах гудят, как небесный хор. Но вот мгновение, и кокаин в крови по какому-то таинственному закону, не описанному ни в какой из фармакологий, превращается во что-то новое. Я знаю: это смесь дьявола с моей кровью. И никнет Влас на крыльце, и я ненавижу его, а закат, беспокойно громыхая, выжигает мне внутренности. И так несколько раз подряд, в течение вечера, пока я не пойму, что я отравлен. Сердце начинает стучать так, что я чувствую его в руках, в висках... а потом оно проваливается в бездну, и бывают секунды, когда я мыслю о том, что более доктор Поляков не вернётся к жизни..."
Но Булгаков не погиб тогда. Случилось... нечто. Страсть к наркотику ослабевала. Демона Азазеля, который обучил допотопное человечество "силе корней и трав" (см. Синопсис свт. Димитрия Ростовского), вытеснило что-то другое. Более сильное. Он писал! Оставлен был не только морфий, заброшена была врачебная практика. Он писал! "Огнём природа обновилась"?
"Происшедшее с доктором Булгаковым было именно посвящением в литературу, совершившимся по всем правилам древних мистерий. Здесь присутствовали все три их составляющие: опыт соприкосновения с иным миром для получения мистического озарения, опыт смерти, умирания и, наконец, возрождение в ином качестве. Морфий "убил" врача Булгакова и родил – гениального писателя"... (см. статью иеромонаха Нектария (Лымарева) в журнале "Русский дом" №2 за 2002 год).
Постойте, постойте! Нечто подобное было ведь и с другим гением: "Будучи студентом юридического факультета, Гёте серьезно заболел: болезнь казалась неизлечимой… "Я, – писал об этом Гёте, – был потерпевшим кораблекрушение, и душа моя страдала сильнее, чем тело". Родители препоручают юношу заботам д-ра Иоханна Фридриха Метца, о котором говорят, как о "человеке загадочном […] настоящем медике розенкрейцеровской традиции, для которого исцеление тела должно привести к исцелению души".
Д-р Метц спасает Гёте и передаёт его заботам Сюзанны де Клеттенберг, в доме которой собирается кружок пиетистов и оккультистов. Здесь Гёте читает Парацельса, Василия Валентина, Якоба Беме, Джордано Бруно и прочих. Его справочной книгой становится Aurea Catena, произведение алхимическое".
Впрочем, вернёмся к Михаилу Афанасьевичу. Кто же потеснил Азазеля в душе этого "Мастера"?
"Его первая жена вспоминала, что в середине 20-х годов он часто изображал на листках бумаги Мефистофеля и раскрашивал цветными карандашами. Такой портрет, заменив собой икону, всегда висел над рабочим столом писателя".
