М<илостивый> Г<осударь> Владимир Дмитриевич!
Сегодня я, наконец, получил, изданную Вами по моему поручению, переданному Вам через управляющего отделом Народного Просвещения Владимира Николаевича Светозарова, «географическую карту Всевеликого войска Донского». Я считаю своим долгом принести Вам не только от себя, но и от войска Донского, представителем которого я был в то время, когда издавалась Вами карта, самую искреннюю признательность. Отличная, необыкновенно четкая карта Ваша послужит отличным пособием для донской молодежи при изучении ею истории и географии родного края. При помощи ее каждый донской казак скоро научится познавать величие и природные богатства своей земли и еще горячее ее полюбит. Карту, Вами изданную, я считаю необходимейшим пособием в той «школе патриотизма», без которой немыслима никакая ни средняя, ни низшая школа и которая есть лучшее средство борьбы с большевизмом и образования на Дону прочной ячейки русской государственности. Составлением и изданием этой карты Вы внесли в переживаемое нами <тяжелое> смутное время крупную лепту для воссоздания снова единой и великой России.
Уважающий Вас П. Краснов
Желательно самое широкое распространение этой карты по станицам, хуторам, слободам и селам, селам в школах и станичных, волостных и сельскохозяйственных правлениях. Познание родного края — первый шаг к сознательной и деятельной любви к отечеству.
Новочеркасск, апрель — июнь 1919
«Донские ведомости», № 77. 1/14 апреля 1919. С. 1[24]
В зале заседаний Войскового Круга войска Донского есть плафон, изображающий группу национальных героев казачества, прошедших крестный путь современной борьбы за Дон. На этом изображении, среди военных людей при оружии, близко и дорого знакомых нам, донцам, есть скромная штатская фигура в очках.
Может быть, впервые историческое полотно, живописующее казачью жизнь, ввело в сонм воинственных фигур штатский пиджак. И не без основания. Под этим пиджаком билось и горело сердце бойца, призывным кличем зажигавшего дух казачий тем же огнем, каким зажигал его голос боевых вождей.
Митрофан Петрович Богаевский…[25]
Год назад навеки замолк этот удивительный трибун, выдвинутый трагической русской современностью из скромной педагогической среды в центр государственных событий. Год назад он был убит большевиками. Убит гнусно-предательски, безоружный, доверчиво пришедший к этим углубителям революции с словом любви и правды, с искренним зовом к примирению и прекращению братоубийственного истребления. И все «благовестие» большевизма — пусть оно будет праздновать временное торжество свое у слепых людей — навеки запятнано этой невинно пролитой кровью героя-мученика.
М.П. Богаевский был лучшим идеологом казачества.
Разное содержание входило в это имя — казачество. На историческом своем пути термины, понятия и слова обрастают привходящими наслоениями и не всегда соответствуют чистой, первоначальной мысли, в них вложенной. На наших глазах хорошие, дорогие, светлые слова, захватанные грязными руками, были опаскужены до неузнаваемости. Ласковое, милое слово «товарищ» — до чего оно доведено ныне? А «свобода»? А «трудовой народ»?
С понятием о казачестве также происходил процесс исторического изменения. От времени, когда с казачеством сочеталось представление о зипунном рыцарстве, ушедшем от крепостной неволи и кровью добывавшем себе простор и независимость жизни, и до того момента, когда казаков трактовали как самый прочный фундамент самодержавного строя и говорили о них в неизменном сочетании с жандармерией, — легло большое расстояние. Но на том расстоянии сложился хороший, здоровый, драгоценный тип русской народности — тип боевой и трудовой, закаленный в лишениях, выносливый, утвердившийся в сознании долга перед родиной, не выносивший рабского или крепостного бытия, дороживший своим человеческим достоинством, создавший своими трудами и боевым историческим путем жизнь достаточно просторную и здоровую, которой привык дорожить и за которую не только нес жертвы государству, но и готов был постоять головой своей. Тип современно казачий.
Военное, боевое прошлое гармонично слилось в нем с трудовым и гражданским сознанием.
Идеологом этого казачества и был М.П. Богаевский.
Он не хуже нахамкесов и прочих курчавых брюнетов знал Маркса. Он лучше их знал цену революционным словесам о свободе, равенстве и братстве. Он болезненнее их чувствовал несовершенство старого порядка. Он был не худшим гражданином мира, чем эти паразиты, питавшиеся в революционных щелях подачками из охранного отделения самодержавия.
Но у него была Родина, родной народ, к которому крепко прилепилось его честное, правдивое сердце. Он любил его беззаветной любовью верного сына, он болел его несовершенствами и невзгодами, он был горд его славной историей. Он прежде всего хотел и добивался, чтобы народ этот был таким, каким сложился он в том идеальном представлении, которое создалось у него путем исторического изучения его великого прошлого. Он знал, что у этого народа были боевые и мозолистые руки. Знал, что верхний его слой и слой нижний слиты естественно и прочно, что дворянство казачье, ведущее начало от Емельяна Пугачева, едва ли имело другие привилегии, кроме тех, которые давали иному донскому аристократу право подмахнуть какую-нибудь жалобу мировому судье: «из дворян урядник Лихобабин…» В целом — это была единая, однородная, гранитная глыба.
Вот к этой группе русского народа, воплотившей в своей боевой общине и истинное равенство, и подлинное братство, боевое, и исторически воспитанную свободу, и достоинство личности — к ней было крепко, невидимыми бесчисленными нитями привязано сердце М.П. Богаевского, за нее оно горело неугасимым огнем любви, тревоги и заботы.
Революция должна была дать казачеству хотя бы крошечное улучшение жизни. Смести наносное, дурное, унижающее, вернуть то лучшее, что было в историческом прошлом. Равенство? Но равенство не по оголенному смерду, привыкшему гнуть спину перед палкой, в каких бы руках она ни оказалась. Свобода? Но если она простирает виды на трудовое и боевое историческое достояние казачества, основу его самобытного уклада, если она стремится стереть исторически сложившийся облик с здоровым государственным сознанием, облик казака, — долой такую свободу международных проходимцев…
Это был общий голос, единая мысль всего не ослепшего казачества. И ярче всех выразил ее М.П. Богаевский.
В самую трудную пору, пору отовсюдного натиска на казаков как реакционную силу, пору клеветы, инсинуаций, слепой злобы, — выступил Богаевский на борьбу за родной Дон, за родное казачество — и сколько боевого энтузиазма проявил он в этой неравной, трагической борьбе.
М.П. Богаевский погиб. Но искра его благородного воодушевления, его вера зажгла великий костер, который не потухнет, пока не завершится великое дело казачества.
И пока живет казачество, пока суждено ему жить, не умрет имя вождя, будившего самосознание казачества. Когда-нибудь благородный зов этого лучшего сына Дона дойдет до самых глухих уголков родных степей — и имя его будет звучать в песнях казацких рядом с именами славнейших его героев.
«Донские Ведомости», № 82. 7/20 апреля 1919. С. 1[26]
Христос Воскрес!..
Как ни зияют раны распятой родины, как ни полита слезами родная земля-кормилица, как ни напоено смертельной горечью зрелище каждодневной смерти на боевых полях, в знойном бреду ужасной эпидемии, — все-таки неугасимо горит вера и твердит сердце: страданием и смертью побеждена смерть и Христос воскрес…
Никакие доводы угрюмого, холодного, скептического рассудка не победят этой с детства укорененной, радостной веры сердца, жаждущего жизни, солнца, тепла и света, веры в то, что воскресший Учитель войдет в грязь и смрад нашего безумного бытия и светом радостной надежды озарит бесприютных, бездомных, осиротелых, упавших духом. Придет к народу, потерявшему облик человеческий, разложившемуся, издающему аромат трупа и тления, — и коснется язв и струпьев его растерзанной души и воззовет ее к разумной человеческой жизни…
Есть нечто непобедимое в этой вере. Усталое и удрученное сердце все-таки бьется радостным трепетом, дожив до красного весеннего солнышка, до нежного золота клейких тополевых листочков, до изумрудной зелени далеких луговин среди разлившихся ериков, — и безмолвным восторгом отзывается серебристому звону в голубой высоте — крику летящих к северу диких гусей… Есть неистребимое тяготение к жизни, есть неугасимое упование, что жить будем…
