Они говорили о том, как повлиял на каждого из них Лавкрафт: на кэмпбелловские глючные и опасные городские сказки, на мускулистый хоррор Ламли, на гладкие, мечевые, колдовские, современные истории Вагнера. Они говорили о психологии Лавкрафта, о его кошмарных видениях, о том, как каждый из них нашел в нем что-то такое, что отозвалось его душе, что сумело вдохновить – три очень разных автора с тремя очень разными подходами к творчеству.
Худой пожилой джентльмен в зале встал и спросил группу, размышляли ли они о собственных теориях Лавкрафта: что Великие Древние, эти славные многогласные чудища, просто использовали беднягу Говарда Филлипса, чтобы говорить с миром, сеять веру в них, готовя людей к их грядущему возвращению.
Честно, не помню, что группа на это возразила. Впрочем, и чтобы она с этим согласилась – тоже.
Потом их спросили, почему они любят Лавкрафта. Они принялись толковать о полете его воображения, о том, как его проза служит метафорой для чего угодно, чего мы не знаем и боимся: от секса до иностранцев – обо всех этих глубоких вещах.
Потом микрофон добрался до Дэйва Карсона, который художник.
– Да ну вас со всем этим! – радостно объявил он, уже изрядно приняв на грудь и потому отметая разом все эрудированные психологические теории и переходя непосредственно к сути вопроса. – Лично я люблю Лавкрафта, потому что просто люблю рисовать чудовищ.
Аудитория заржала, а потом заржала еще пуще, когда несколькими секундами позже голова Дэйва мягко стукнулась об стол, а Карл Эдвард Вагнер принял микрофон у него из рук и поинтересовался, каков будет следующий вопрос.
(Ныне, через десять лет после тех событий, Дэйв Карсон все еще с нами. Последний раз его видели удящим рыбу с пирса в Истбурне – возможно, в ожидании, когда на крючок попадется одно из странных лавкрафтовских созданий, которых он с такой сноровкой выуживал из глубин Ла-Манша. А вот беднягу Карла успела унести бутылка.)
Впрочем, всё правда. Лавкрафт успел повлиять на таких разных людей как Стивен Кинг и Колин Уилсон, Умберто Эко и Джон Карпентер. В нашем культурном ландшафте он буквально повсюду: отсылки к Лавкрафту и его идеям изобилуют в кино, на телевидении, в комиксах, ролевых и компьютерных играх, в виртуальной реальности…
Лавкрафт – гулкая волна, далеко расходящаяся в эфире. Лавкрафт – это рок-н-ролл.
Я представляю вам сборник, который познакомит вас со сновидческой прозой Лавкрафта, свивая ее в обширный гобелен, раскинувшийся меж берегами Фэнтези и Хоррора.
Вот вам «Модель Пикмана» – чистый ужас и самый что ни на есть винтажный Лавкрафт – а следом сам Ричард Аптон Пикман, продирающийся через «Сновидческие поиски неведомого кадата»… Хронологическое расположение историй само по себе ткет причудливые узоры. Сны и кошмары… Вампиры и кошки…
Есть в прозе Лавкрафта, в его мирах нечто смутно влекущее для всякого, кто пишет в жанрах фэнтези и хоррора. Я сам написал три лавкрафтианских вещи. Одну скрытно вставил в «Сэндмена» – это тихая, сомнамбулическая история (первая в сборнике «Конец света»). О том, что она лавкрафтианская, можно судить по тому, что в ней встречается слово «циклопический». Вторая – круто заваренная версия «Мальтийского сокола» с оборотнем в качестве главного героя (в чудесной антологии Стива Джонса «Тени над Иннсмутом»). А третья – отрывок из автобиографии Ктулху – написанная, когда я был гораздо моложе, представляла собой неуклюжую пробу пера в юмористическом жанре. Если я когда-нибудь снова вернусь к Лавкрафту (уверен, до конца своих дней я еще это сделаю), это будет для чего-то совершенно иного.
Что же в Лавкрафте заставляет меня возвращаться? И не только меня – любого из нас? Я не знаю. Может быть, просто то, что он дает нашему воображению всласть порисовать монстров.
Если это ваш первый визит в мир Лавкрафта, дорога поначалу может показаться вам довольно ухабистой. Не обращайте внимания. Продолжайте идти.
Вскоре вы окажетесь на улице, что бежит насквозь через два города-близнеца и дальше, в раскинувшуюся за ними тьму.
Это при условии, что литература – и правда целый мир.
А она – определенно да.
Это было мое предисловие к сборнику «Круговорот грез Г. Ф. Лавкрафта: сны ужаса и смерти» (1995).
О «Тринадцати часах» Джеймса Тёрбера[86]
Что-то очень похожее на то, чего еще никто никогда не видел, просеменило вниз по лестнице и пересекло комнату.
– Что это? – слабым голосом спросил герцог.
– Не знаю, что это, – ответил Чуй, – но это единственное, что было здесь всегда.
Книга, которую вы сейчас держите в руках, «Тринадцать часов» Джеймса Тёрбера, – это, наверное, самая лучшая книга на свете.
Но даже если и нет, она все равно очень похожа на то, чего еще никто никогда не видел, – и, насколько я могу судить, так и остается единственной в своем роде.
Как-то вечером ко мне заглянула одна моя приятельница, вся в слезах. Она поругалась со своим бойфрендом и с родителями, у нее заболела собака, и вообще жизнь рушилась прямо на глазах. Я попытался ее успокоить, но что бы я ни сказал, от этого становилось только хуже. Тогда я взял с полки «Тринадцать часов» и начал читать ей вслух. И не успел я и глазом моргнуть, как моя подруга уже смеялась, изумлялась и радовалась, начисто забыв о своих проблемах. Так что, по большому счету, мне все-таки удалось сказать ей что-то годное.
Вот такая эта книга. Она уникальная. От нее люди становятся счастливее, как от мороженого.
Ее автор, Джеймс Тёрбер, был знаменитым юмористом (писавшим в основном для взрослых) и художником-карикатуристом (рисовавшим в неповторимом и легко узнаваемом стиле – таких толстеньких человечков, словно набитых ватой и вечно озадаченных, затюканных или чем-то расстроенных). Проиллюстрировать эту книгу ему уже не позволяло зрение, так что он обратился за помощью к своему другу и коллеге Марку Симонту. А в Англии книга вышла с иллюстрациями карикатуриста Рональда Сирла, и именно в английском варианте я прочел ее впервые, когда мне было лет восемь. Я остался в полной уверенности, что это самая лучшая книга из всех, что мне довелось прочитать. Она была забавной, причем в самых неожиданных местах. И она была битком набита словами. Понятно, что в любой книге слов хватает – но не в этом смысле. «Тринадцать часов» были полны самыми волшебными, чудесными и вкусными словами. Они перетекали из прозы в поэзию и обратно, так что неудержимо хотелось читать их вслух – просто чтобы послушать, как все это звучит. И я читал их своей младшей сестре. А потом и собственным детям – когда стал уже достаточно взрослым.
На самом деле «Тринадцать часов» – это не волшебная сказка и не история о привидениях. Но ощущение от этой повести – как от сказки, и действие ее происходит в сказочном мире. Она короткая – но не слишком, а в самый раз. Идеально. Когда я был молодым писателем, я воображал, что не получаю деньги за каждое написанное слово, а, наоборот, плачу кому-нибудь за него. Так я приучал себя к дисциплине, учился использовать только самые необходимые слова. И вот я снова смотрю, как искусно и компактно Тёрбер упаковал в слова свою историю – и в то же время как ловко он жонглирует всеми этими потрясающими словами, сверкающими и блестящими, как он подбрасывает и ловит их снова, точно счастливый безумец, и не устает при этом то объяснять, то открывать тайны, то морочить читателю голову. Это просто чудо. По-моему, по одной этой книжке можно научиться всему, что должен знать рассказчик историй.
Нет, вы только послушайте! В ней есть принц и принцесса. В ней есть самый злодейский герцог из всех, что только могут встретиться вам в книгах. В ней есть Тс-с-с и Ш-ш-ш (и Слышь). О счастье, в ней есть Ведьминия, которая плачет драгоценными камнями! О ужас, в ней есть Тодал! А еще, и это – самое чудесное и невероятное, – в ней есть Голукс в неописуемой шляпе, который предупреждает нашего героя:
– Половины мест, в которых я побывал, никогда и на свете не было. Я их выдумал. Половины вещей, о которых я говорю, где они спрятаны, никто никогда не найдет. Когда я был молод, я рассказал сказку о золотом кладе, и люди на многие лиги вокруг принялись копаться в лесу. Я и сам копал.
– Но зачем?
– Думал, что моя сказка о сокровищах может оказаться правдой.
– Ты же говоришь, что ты ее выдумал!
– Теперь-то я это знаю, но тогда не знал. К тому же я многое забываю.
В каждой сказке должен быть свой Голукс. И, к счастью для всех нас, в этой книге он есть.
Бывают такие истории, которые нуждаются в предисловии: прежде чем приступить к повествованию, необходимо объяснить те или иные вещи. Предисловие возводит декорации и освещает темные места, чтобы история засияла ярче, – как драгоценный камень, отполированный и красиво оправленный, выглядит лучше, чем когда пылится в углу или напрасно пытается украсить грязную перчатку какого-нибудь злодейского герцога.
