– Значит, за фамилией автора сценария скрывается целая команда так называемых негров – безымянных людей, которые сочиняют диалоги и получают за это деньги?
– Деньги небольшие, а сценаристы – люди молодые, как правило, студенты. Конечно, они не знают советского времени. Поэтому они и описывают тот период, исходя не из знаний, не из собственного опыта, а уже из того мифа, который им привили. Тем, кому сейчас 25, в 90-м году было пятнадцать-шестнадцать лет, поэтому их отношение к советской власти сформировано уже антисоветским периодом. Это то же самое, если бы я стал сейчас писать о царском времени, исходя из учебников моего детства: ну очень плохое, ну никакое было царское время!
Слава богу, есть у нас очень хорошие писатели, которые жили в Советской стране, которые могли бы писать честные, объективные сценарии о тех годах. Они переосмыслили бы в художественном единстве и светлые, и темные стороны советской власти. Но им никто этот заказ не дал.
– Заказов-то много, но все они предполагают антисоветскую начинку.
– Именно. И это совершенно неправильно, потому что за этим стоит разрушительная идея: не только разорвать страну территориально и пространственно, но и разорвать ее во времени, отделить дореволюционную эпоху от революционной, советскую от постсоветской. А это самое страшное, когда распадается связь времен. И, если я правильно понимаю, это идет вразрез с теми целями, которые ставит перед собой Путин. На мой взгляд, он все-таки настроен на собирание во всех направлениях. Но что получается? Государство наконец-то пытается страну поднимать, восстановить связь поколений, сплотить ее территориально. А наша интеллигенция – такое впечатление, словно она вообще из другой страны приехала. Продолжает работать на разрыв, причем губительный.
– Почему?
– В основном наша интеллигенция воспитана на абстрактном и глупо-прозападном гуманизме. Она не задумывается: почему, например, наши журналисты лихо брали интервью у чеченских боевиков, охотно показывали наши сожженные танки, с готовностью, чуть ли не с радостью первооткрывателей сообщали об очередных погибших русских солдатах? Прошло чуть ли не сорок минут, как они были убиты, еще неизвестны их имена, обстоятельства гибели, а экраны уже полны репортажами. И не приходит в голову нашей интеллигенции задуматься: а почему американцы, которые сейчас в Афганистане, отказываются признавать фактически все жертвы, которые им приписывают разные агентства? Я вас уверяю: пройдет три-четыре месяца, и выяснится, что эти жертвы действительно были. Но пока они воюют. Во время войны не может быть достоверной информации. Во время войны может быть только достоверная дезинформация! И никакие претензии к свободе слова и правам человека американцев не смущают. Никто из американских журналистов не позволит себе затеять в телешоу или прессе диспут, правильно или неправильно они воюют.
– Там такая дискуссия в принципе невозможна.
– Иначе сразу уйдешь с работы. Тебе быстренько объяснят, где свобода слова, а где интересы Америки. Я не понимаю, почему наша так называемая медийная интеллигенция не удосужится применить эти принципы к себе, к своей стране. Спрашивается: если вы во всем равняетесь на Америку, почему же в этом-то отстаете? Наши военные в Чечне уже готовы кинокамеры им на головы надеть, потому что понимают, что ничего хорошего стране от их репортажей не будет.
– Вы не допускаете, что есть некий кукловод, «руководитель сценарной группы», который дает свои установки таким репортерам?
– То, что у нас были телеканалы, руководимые людьми, которых меньше всего интересовала судьба России, для меня совершенно очевидно. Но при этом меня поражает еще вот что. Я смотрю на одного и того же человека, который при советской власти, будучи в чем-то несогласным с ней, лез на рожон, становился чуть ли не антисоветчиком, за ним КГБ следил… Он с радостью об этом рассказывал, он готов был сесть за идею. Но теперь, даже если он не согласен с политикой руководства и она претит ему, он добросовестно отрабатывает положенное. Я говорил со многими журналистами, недоумевал: почему не уходят из таких изданий? Они мне: «Ты ж понимаешь, такой курс газеты, а у меня семья, дети, карьера…» – «А когда ты пятнадцать лет назад партбилетом рисковал?!» – «Ну, ты вспомнил…» Просто поразительно, насколько у людей за эти годы переменилась психология. Теперь ради денег они готовы делать то, что не позволяли себе при советской власти.
– Получается, деньги сейчас – главный стимул и двигатель «прогресса». Но при этом в некоторых изданиях все-таки ищут и истинную национальную идею, полемизируют относительно патриотизма. Не миновала чаша сия и возглавляемую вами «Литературную газету». Думаете, найдете?
– Смысл моего прихода главным редактором в «Литературную газету» и в том, чтобы на ее страницах вновь появился весь спектр мнений, существующих в обществе. А национальная идея сейчас не может быть сформулирована однозначно. Объясню почему: все прошедшее десятилетие в России главенствовали три направления нашей мысли: либерально-западническая, консервативно-белая и красная идеи. Они существовали, как бы замкнувшись в своих интеллектуальных гетто. Между ними не было серьезного диалога, речь шла о нюансах.
– Ничего себе «нюансы», когда и почвенники, и либералы, и державники так оголтело обрушились на коммунистов.
– Ну а на кого им еще обрушиваться, если до этого власть принадлежала коммунистам? Естественно, всегда ругают тех, кто был в предшественниках. Сейчас в народе уже ругают и Горбачева, и Ельцина.
Мы в своей редакционной политике хотим представить самые разные бытующие в обществе мнения и позиции, давая слово и трудовой интеллигенции: учителю, библиотекарю, врачу, инженеру. А «Литературка» всегда была газетой для интеллигенции. Национальная идея отражает уровень элиты в обществе. Ленин ведь тоже не от станка пришел. Тут не надо впадать в рабфаковский раж. Другое дело, народ для того и кормит свою элиту, чтобы она потом транслировала настроения самого народа, их оформляла, обдумывала, формулировала и т. д.
– Мы столько говорили о власти – политической и духовной. А как власть к вам относится?
– Совсем недавно я стал лауреатом литературной премии «России верные сыны» в номинации «Драматургия». А перед этим последнюю свою литературную премию Ленинского комсомола получил за повесть «ЧП районного масштаба» в 1986 году. Прошло пятнадцать лет. У меня за это время вышло около 30 книг, идут спектакли, снято несколько фильмов, я писал публицистику, принимал участие в нескольких серьезных проектах… Вот вам и ответ. Кто ж любит, когда ему говорят правду?
– Но тем не менее именно за эту правду при советской власти вам дали премию Ленинского комсомола. Что за противоречие?
– Дали. В те годы советская власть тоже уже начинала довольно серьезно трансформироваться и изменяться. И если б не произошел переворот 91-го, неизвестно, как бы развивались события. Просто советской власти не дали довести преобразования внутри себя. Да и происходили они под улюлюканье, подталкивания в бок и т. п.
При всем при том при советском строе работала обратная связь: писатель – власть. Как это теперь ни странно звучит, советская власть (если, конечно, с ней не шли на откровенный конфликт, как диссиденты), в общем-то, инакомыслящих иной раз и поощряла. Разве «Прощание с Матёрой» было хвалебным для советской власти произведением? Но Валентин Распутин получил за нее Государственную премию. То же можно сказать и о творчестве Астафьева, Искандера… Но чтобы нынешняя, демократическая, власть поощряла инакомыслящих или критически к ней относящихся – я такого не знаю. И спокойно к этому отношусь. Считаю, что о регалиях писатель должен думать в последнюю очередь. Для меня самая настоящая награда – это полные залы в театрах на моих спектаклях. Это – постоянное переиздание книг и их быстрое исчезновение с прилавков. Это – постоянные вопросы на встречах с читателями: «А почему в нашем городе нет ваших книг?» Оказывается, они расходятся быстрее, чем справляются с заказами книготоргующие организации.
– Скоро Новый год. С какими надеждами, настроением вы его ждете? Ваши личные планы?
– Личных планов особенно нет. Настрой, внимание – «Литературной газете». Минувшие десять лет я был в глухой оппозиции к ельцинскому режиму, не скрывал этого: писал о своих взглядах в книгах, статьях, когда удавалось, говорил на телевидении, на радио. Это морально тяжело – быть в оппозиции к своему государству. Но я же не виноват, что во главе государства встали люди, место которым или в тюрьме, или в дурдоме, или на интеллектуально-духовной инвалидности. Я ни за кого из них не голосовал, был в оппозиции как гражданин.
