«В честь диковинного гостя хозяйка дома даже наготовила котлеток: „Ну он-то наверняка есть не будет, побрезгует…“ Этот прогноз не оправдался… И котлетки почти все съел. И часа четыре с половиной в гостях просидел, уморив разговорами даже самых стойких репортеров.
Я в тот день дежурила в газете и приехала позже всех, часа через два после начала встречи. Подхожу к дому, уже даже и не надеясь, конечно, застать Березовского. И тут навстречу мне из подъезда выскакивает совершенно осоловевший Пархом (главный редактор журнала «Итоги» – Авт.)… и в ужасе машет руками:
– Не-е-е! Никуда он оттуда уже не уйдет!!! Мы все помрем, а он все говорить и говорить будет…»
И это дьявол во плоти? Злой демон российской власти, безжалостный и всемогущий повелитель Кремля?
Полноте. С тем же успехом Жириновского можно считать главным отечественным фашистом…
…Никто, кстати, до сих пор не обратил внимания, как похожи два этих человека – и повадками своими, и тягой к театральщине. Жириновский, если угодно, это Березовский для бедных.
Между прочим, они даже испытывали определенную тягу друг к другу: в собеседнике, точно в кривом зеркале, каждый видел свое, хоть и искаженное отражение; не это ли высшая степень политической ловкости – обвести самого себя вокруг пальца.
Трудно поверить, но Березовскому никогда не удавалось переговорить и перехитрить Жириновского. Ветеран ЛДПР Алексей Митрофанов в красках воспроизвел мне одну их встречу, более похожую на шахматную партию. Она происходила в самый разгар выборов 1996 года; Березовский пытался убедить Жириновского подписать какое-то воззвание против коммунистов:
– Владимир Вольфович, – с придыханием изрекал Березовский, – вы самый яркий публичный политик в России… Да что в России! В мире! Вы… Вы в первой пятерке мировых лидеров. Такие, как вы, должны быть востребованы! Абсолютно точно!
– А вы, Борис Абрамович, – отвечал на это Жириновский, – самый масштабный и умный человек из всех, кого я только знал. Это счастье для Кремля, что у них есть вы. Однозначно. Потому что рядом с вами даже поставить некого.
– Тогда давайте подпишем обращение против коммунистов, – переходил Березовский в атаку. – Ваш авторитет… известность… популярность… Это так нужно сегодня народу! Абсолютно!
– С удовольствием подпишу, – Жириновский с легкостью жертвовал фигуры; одну, вторую; и как только бдительность противника была усыплена, разом ринулся в контратаку: – Только коммунисты – это что. Коммунисты – тьфу. Мелко. У вас же масштаб! Размах! Да вы… Для вас ведь дать ЛДПР десять… нет, двадцать миллионов – это ничто. Ерунда. Давайте работать вместе. Мы с вами! Ого! Такие горы свернем!
Это был редкий случай, когда Березовский остался обескуражен и предпочел ретироваться; он и не понял даже, как поставили ему шах и мат…
$$$
…Всю жизнь, с самой юности Березовский вынужден был подстраиваться, заискивать, угождать. Выработавшийся с годами комплекс неполноценности, помноженный на треклятую фрустрацию, давным-давно стал его неразрывной частью, и едва ли не самой главной.
Публичность воспринималась Борисом Абрамовичем, точно волшебный кипящий котел, из которого Иванушка-Дурачок непременно выходит Иваном-Царевичем; она помогала ему избавиться от многолетних комплексов, хотя в том-то и заключалось как раз высшее их проявление.
Березовский – это типичный волшебник Изумрудного города, великий и ужасный Гудвин, являвшийся посетителям то в облике многоглазого чудища, то огнедышащего шара, хотя на самом деле был он маленьким, толстеньким коротышкой в забавных штанах с помочами.
Ровно полвека ждал он того счастливого момента, когда из гадкого утенка можно будет обернуться прекрасным лебедем. После президентской кампании 1996 года Борис Абрамович искренне поверил, что этот долгожданный миг наконец-то настал: в награду за выборы он получает на кормление всю Россию.
Образ серого кардинала Кремля тешил его самолюбие. Он был уверен, что ненависть – это почти страх, а страх неизменно ходит под руку с уважением: боятся – значит, уважают.
Его старинный знакомец, зам. гендиректора «АвтоВАЗа» Александр Зибарев, придавший когда-то Березовскому начальную скорость, как-то откровенно спросил бывшего питомца:
«В чем твоя цель? Ты хотел стать богатым – ты им стал. А что дальше?»
И Борис Абрамович столь же честно (насколько это возможно, конечно) ответил:
«Ну да, состояние я заработал, мир посмотрел. Но уезжать из России я не хочу, а к власти меня никогда не пустят, потому что я еврей. Значит, исподволь нужно влиять на политику в стране».
Другие люди самореализовывались посредством карьеры, творчества, семьи, стакана, наконец. Березовский – за счет тщеславия.
Его просто распирало от осознания собственной значимости; при этом было абсолютно неважно, что о нем говорят, – лишь бы говорили побольше.
Если, не дай бог, внимание к Березовскому вдруг ослабевало, он сам подкидывал поводы напомнить о себе.
Об одном из таких излюбленных им приемов «самопиара» рассказывал как-то Борис Немцов:
«Допустим, он узнает информацию, которая станет известна гражданам страны завтра, и запускает ее сегодня. И люди потом думают, что исполнилось сказанное Борисом Абрамовичем. Вот такой элементарный, дешевый трюк».
Дешевый не дешевый, но ведь срабатывало!
Когда весной 1998-го Березовский узнал, что президент решил отправить в отставку премьера Черномырдина, он мгновенно полез на экран: слишком засиделся Виктор Степаныч, мышей не ловит – «израсходовал свой потенциал» – пора его, наконец, снимать. (Хотя всего-то двумя неделями раньше публично заявлял, что все российские предприниматели «должны поддержать Виктора Черномырдина не только как кандидата на пост президента в 2000 году, но и как человека, способного сплотить вокруг себя демократические и реформаторские силы в России».)
А назавтра прогремел указ, и получилось, что премьера уволил Борис Абрамович; и пойди докажи обратное.
«Так и происходит демонизация образа Березовского, – подтверждает черномырдинский сменщик в Белом доме Сергей Кириенко. – Каналы информации у него хорошие. За день-два до принятия решения наверху он получает информацию об этом. И за день до его объявления с пафосом заявляет, что требует принятия именно этого решения».
…Едва ли не в каждом своем интервью Березовский воспроизводит слова, слышанные им как-то от академика Сахарова: «Жизнь – это экспансия».
Он действительно существовал в точном соответствии с этим принципом: вечно куда-то мчался; старался везде поспеть, быть в каждой бочке затычкой; всюду опаздывал (полуторачасовая задержка не считалась даже за таковую, это было в порядке вещей).
Ему нравилось ощущать свою причастность к большой политике, давать советы, глубокомысленно поучать, не важно, на какую тему: главное – сам процесс. И когда придуманная им комбинация или интрига приносила результат, чувствовал он себя просто сверхчеловеком, Гулливером в стране лилипутов.
Березовский безмерно любил такие минуты триумфа. Когда по телевидению объявляли какую-нибудь новость, к созданию которой приложил он свою руку, Борис Абрамович, точно Архимед из ванной, выскакивал в приемную, восторженно хлопал себя по коленям и едва не подпрыгивал от избытка чувств. «Видите, – кричал он всем, кто находился рядом: секретарям, помощникам, официантам, даже случайным посетителям, – как мы их! Ого!»
Люди, окружавшие его, откровенно не понимали, когда же он спит. Березовский постоянно, 24 часа в сутки, находился в движении. («У Бориса отсутствует точка покоя», – метко подметил однажды олигарх Михаил Фридман.)
Спокойное, размеренное существование органически было чуждо ему; он и дня не мог прожить без врагов и интриг; вся жизнь как один сплошной марш-бросок.
(Не менее сочный образ довелось мне услышать от людей, знавших Березовского еще по старой жизни: он все время бежит по реке в ледоход, перепрыгивая с льдины на льдину. Причем бежит не поперек, а исключительно вдоль берега.)
Тот же Юлий Дубов, зиц-председатель «ЛогоВАЗа», откровенно признает, что истинной стихией Бориса Абрамовича являлся кризис:
«Он один из тех людей, которые чувствуют себя спокойно и комфортно только в чрезвычайных ситуациях, в которых любой другой почувствовал бы себя не в своей тарелке».
Такие люди, как Березовский, незаменимы в эпоху революций и всяческих катаклизмов – я прямо-таки воочию представляю себе его в кожанке, поскрипывающей ремнями: ни дать ни взять – Лев Давидович Троцкий.
Эти свои особенности, кстати, Борис Абрамович и не думал даже скрывать.
«Куда я бегу? – интересничал он перед журналистами в минуты редкой откровенности. – Конечно, мог бы остановиться, ничего не делать. Но это было бы искусственное торможение, мне пришлось бы делать насилие над собой. Не могу сказать, что мне становится скучно, едва я поднимаюсь по трапу самолета, летящего за границу. Нет, мне нравится в Европе, в Америке, но того ритма, которым живет Россия, там нет.
