Совет бравого солдата надо помнить каждому, кто садится за шахматную доску.
Х.Доннер. Пальма-де-Мальорка
Море совершенно черно, так же как и тело человека передо мной. Мы стоим на бесконечно широком пляже, я и огромный человек, полностью заслоняющий от меня солнце; даже тоненький лучик его не доходит до меня. Я истекаю кровью, пятна ее на песке черны, как море. Я умираю бесконечно долгой смертью. Недели, месяцы. Сорок лет.
Когда я в ужасе просыпаюсь, я знаю точно, что должен играть со Смысловым и что уже без четверти четыре. Русские — трудные соперники для меня, я не понимаю, отчего так, но я еще никогда не выиграл ни у одного из них, и Смыслов для меня — самый трудный.
Страх, что он может колдовать за доской, делает меня бессильным. Никакой аргумент не может меня убедить, что его слон не сильнее моего коня, так же как его конь не лучше моего слона. «Ты слишком эмоционален», — говорят люди, желающие мне добра; они думают, что «холодный рассудок» или что-то в этом роде действительно существует.
Яне трус, но я боюсь. К вящему удовольствию представителей героического советского народа. Без всякого сомнения, именно потому, что они кого-то представляют, они и играют выше своих возможностей. Я же не представляю никого, и поэтому и мой слон, и мой конь предоставлены самим себе.
Партия против Смыслова начинается в четыре. Судья ударяет в гонг и включает часы. Пошло другое время.
Не шахматисту всегда любопытно, о чем думает шахматист, сидя за доской. Однажды я даже хотел написать книгу об этом. Просто взять пару партий и ход за ходом прокомментировать их внутренним диалогом с самим собой. Одну из этих партий я проиграл в шестнадцать ходов. Для того чтобы воспроизвести всё, о чем я думал во время этой партии, я мог бы исписать двести страниц. Далеко рассчитанные варианты, коварные ловушки, блестящие находки.
Комментарии к другой партии, которую я выиграл в шестьдесят ходов, состояли бы в основном из чистых листов. Разве что изредка какое-нибудь восклицание или ругательство, но ничего больше, никаких вариантов, потому что если ты выигрываешь, ты не думаешь. Думать ты начинаешь, когда что-то не получается, тогда включаятся бессознательное, самокритика и психология.
На Пальме не получалось ничего. Партии, которые должны были закончиться вничью, проигрывались, другие, в которых я стоял на выигрыш, кончались ничьей. Случалось, что одним ходом я отдавал целое очко. Я должен был иметь на пять с половиной очков больше в мире «если бы», и таким образом я стал бы победителем турнира, потому что Ларсен набрал в итоге тринадцать очков, а я восемь. Но разница между тем, что могло произойти, и действительностью и создает трещину, за которой лежит то, что не получилось и уже не получится.
В том турнире на Пальме не получалось ничего, но не в тот день, вечер и ночь, когда я играл со Смысловым. Сражение продолжалось девять часов, партия доигрывалась даже утром следующего дня, но в конце концов я выиграл. Это произошло на старте соревнования. Может быть, именно удивление от собственного успеха сыграло решающую роль в том, что я пустил налево весь турнир после этой победы.
Это был очень приятный турнир. Из самых различных уголков Европы, спасаясь от зимы, мы прибыли на заснеженную Мальорку; снег—очень редкое явление для Болгарских островов. Гостеприимные хозяева пригласили вместе с гроссмейстерами жен и детей. Когда мы играем в турнирах, мы мало говорим о домашних делах, и мне было неизвестно, что многие обладают статусом отца семейства, но неопровержимые доказательства пищали и кричали на всю гостиницу, в то время как на Пальме лежал снег и столбик ртути в термометре опустился ниже нуля.
У Боры — сынишка, который делает ноздрями те же движения, что и его отец, свою жену он встретил в Аргентине, в тот год, когда она завоевала титул «Мисс Аргентина». Семейство чемпионов, одним словом.
Рамон нашел в Испании жену, которая не уступает ему в длине и сантиметра. Она блондинка и колоссальна. У них три дочурки, он не допустил в свой дом другого мужчину. Смущаясь, они представились: Мерседес, Марта и Джемма. Джемма ?
Пятнадцать лет тому назад Рамон и я, много худее и красивее, чем сегодня, путешествовали вместе по северу Испании из казино в казино, играя в маленьких турнирчиках и давая сеансы одновременной игры. Барселона, Тар-рагона, Берга, Bumopua, Бильбао, Сан-Себастьян. Мы делали ничьи — он с президентом клуба, я с казначеем, и мы обзавелись многочисленными друзьями. Наш путь, вычерченный на карте, изгибался причудливой дугой, в действительности же мы держались твердого курса, причудлива была только звезда, к которой мы стремились.
Ей не было еще шестнадцати, и она пела и танцевала фламенко. Маленькая, с профилем, который я видел только на старинных камеях. Ее звали Джемма, и Рамон был влюблен в нее. Дикие волосы молодости, как говорят испанцы. Джемму охраняла мать, высокая, крепко сложенная женщина, которая ни на минуту не оставляла ее без внимания. «Эту мы отвлечем товарами табачного или парфюмерного магазина», —уверенно говорил Рамон.
Контакт между влюбленными в действительности состоял только из писем. Рамон читал мне их все вслух. Свои собственные он считал более изящными, чем письма Джеммы, и необычайно гордился ими. «Если бы я был солнцем, я хотел бы, чтобы ты была морем, тогда я мог бы целовать тебя всюду». Он полагал, что это не уступает Шекспиру. Ее письма были более деловые. Иногда она упрекала его за то, что он в последний вечер был рассеян во время ее второго шоу, тогда как во время первого был весь внимание. Но она была и много находчивее Рамона по части отвлечения внимания матери, для того чтобы они могли встречаться. Развязка этой любовной истории происходила не на моих глазах.
Два года спустя я снова встретился с Рамоном в Южной Америке. Он поклялся никогда больше не возвращаться в Испанию. Только несколько недель спустя я понял, что произошло. Сочетанием невероятного терпения и неутомимого усердия ему удалось-таки усыпить внимание матери и найти свое счастье с Джеммой. Когда у них родился сын, он, как человек чести, тут же предложил ей свою руку, но она отвергла его предложение, сказав, что это никогда не было ее целью.
«Она никогда не хотела меня, она хотела только ребенка», — говорил Рамон, уязвленный в своей гордости. Своего сына он видел только в газетах; Джемма сделала колоссальную карьеру, и теперь все могут любоваться ее на редкость красивым лицом, улыбающимся с афиш каждого кинотеатра. Она стала звездой экрана в Испании.
Жена Рамона во всех отношениях диаметральная противоположность Джемме: добросердечная, очень значительных размеров блондинка. Сыновей у них уже не будет, но он простил жену в своей младшей дочери.
Журнал «Авеню», апрель 1968
Г.Сосонко. Вариант Морфея
Доннер пишет, что проснулся только за пятнадцать минут до начала партии со Смысловым. Не приходится сомневаться, что вечер перед этой партией закончился для Хейна только под утро и что он провел его, так же как и другие вечера, за игрой в бридж или в бесконечных разговорах за стойкой бара. Тем более что в том турнире играл и постоянный тогда собеседник голландца Бент Ларсен, режим дня которого ненамного отличался от дон перовского. Датчанин вел ежедневную шахматную колонку в газете, еженедельную — в журнале и писал регулярно о бридже; стрекот его пишущей машинки затихал обычно только под утро.
Доннер и Ларсен, конечно, не единственные шахматисты, отправлявшиеся спать очень поздно. Андрэ Лилиенталь вспоминает, что во время московского турнира 1935 года Капабланка нередко засиживался в ресторане «Прага» далеко за полночь: там царило веселье, пели цыгане, и знаменитый кубинец нередко возвращался в гостиницу, когда уже начинало светать.
Конечно, в эпоху отложенных партий у шахматистов был совсем иной режим дня. Длительный ночной анализ, кончающийся под утро, был нормой, в молодые годы к нему прибегал даже Ботвинник, в течение всей карьеры придерживавшийся железного распорядка дня. Были шахматисты, настолько увлеченные анализом, что могли сутками обходиться вообще без сна. Таким был, по рассказам, американский гроссмейстер Николас Россолимо.
Что же касается соперника Доннера, то Смыслов — типичный «жаворонок». Знаю, что в советские времена он, живя на даче, начинал свой день однообразно: ранним утром выслушивал программу Би-би-си, после чего, любуясь просыпающейся природой, совершал часовую прогулку, по завершении которой снова выслушивал ту же самую программу — на этот раз в записи.
В годы, когда Василий Васильевич регулярно играл в турнирах, он крайне редко засиживался по вечерам, спал без просыпа и сновидений, но в последнее время ему снятся порой шахматные сны, причем чаще всего это какие-то запутанные позиции с причудливым расположением фигур. Снятся и люди. Почти всех их уже нет в живых. Он говорил несколько раз с Левенфишем, а однажды ему приснился Эмануил Ласкер, с которым Смыслов играл на редкость напряженную партию, результат которой не отложился в его памяти...
