Я не знаю, через какие испытания, несчастья, неудачи нам еще предстоит пройти. Никому не дано это отгадать. Выход из того тяжелого положения – морального, социального, экономического, политического, – в которое мы сами себя загнали, не может быть легким. И он не будет легким. И не может быть быстрым. Это будет выход поколений.
Я мог бы высказать несколько простых мыслей – банальных, но тем не менее они лежат в фундаменте всякого здорового человеческого общежития.
Среди этих простых мыслей я выделил бы первую: упаси нас Бог от любой крови. Ни одна проблема в мире никогда не решалась кровью, кровь всегда порождала гораздо больше проблем, чем она могла решить. Неважен вопрос, из-за которого пролита кровь.
В национальных всплесках маячат не только правовые выяснения отношений между собой, но и, скажем, стремление некоторых людей с крайними взглядами выйти, отделиться. Не вижу возможности без каких-то диких эксцессов решить этот вопрос, скажем, в прибалтийских республиках – Латвии, Эстонии, где половина или чуть меньше половины населения иноязычная. Если не будут учтены интересы этой половины, которая совсем не хочет рвать с тем, к чему приросла корнями, то что ж, будет кровь? И мой призыв к той и другой стороне – найти компромисс, он в конечном счете полезнее для всех, чем попытка выяснения отношений силой. Когда надо защищаться от внешнего вражеского нападения – дело святое. Я также оставляю за собой право не верить в эффект смертной казни, но я понимаю и те 80 процентов людей нашей страны, которые считают, что смертная казнь должна еще оставаться. Но это индивидуальный случай. Я боюсь крови под любым предлогом. И в этом смысле я – соглашатель, готов уступить любые позиции, если только запахло где бы то ни было кровью. Хотя, честно говоря, не хотелось бы уступать никаких позиций, которые принесло новое время.
Второй момент: на чем базируется социально-экономическая жизнь. Здесь мало будет загадочного, если опираться на обычный здравый смысл и считать жизнеспособным только то, что полезно, эффективно, вне зависимости от идеологической окраски. Сейчас не очень модно цитировать такого серьезного человека, как Дэн Сяопин, скажем, но разве он не прав, отсылая нас к вечной мудрости: «Не важно, какая кошка, белая или черная, важно, чтобы она ловила мышей»?
Так же и в отношении нравственных проблем: мы все что-то ищем, все что-то усложняем. Но сколько люди живут, ничего сильнее десяти заповедей и Нагорной проповеди, по крайней мере в истории христианской цивилизации, в истории индустриальных народов не было. Можно это развивать, обдумывать, но ничего сильнее не придумано. Конечно, это идеал, достижимый лишь частично, но в обыденной жизни – полезная человеческая мораль, очень четко сформулированная. И достаточная, если поколения, следующие за нами, в своей моральной ориентации будут пользоваться ею.
Ю. П. Мне кажется, мое поколение обладает таким нравственным мироощущением.
Н. Ш. А не торопитесь, Юрий Михайлович? Насчет такого мироощущения? Меня кое-что пугает. Например, стремление нажать на гашетку при решении конфликтных вопросов…
Ю. П. «Рожденные в года глухие пути не знают своего…» Вот это незнание пути – одновременно и наша слабость, и наша сила. Незнание «своего пути» заставляет быть терпимым и восприимчивым к другим точкам зрения, к чужим нравственным оценкам. Лучше не знать своего пути, чем быть слепым поводырем. Это честнее по крайней мере.
Н. Ш. Должен вам верить, но у меня есть одно, я сказал бы, капитальное сомнение. В 1968-м французская молодежь вышла на улицы, начала громить витрины, магазины, бузить, что называется, самым безобразным образом, причем бузить без цели и без смысла. Через десять лет из этих бунтарей получились нормальные люди. Так же как из тех, кто громил кампусы в США, через десять лет получились нормальные, спокойные граждане. Честно говоря, мне кажется, что количество добра и зла в каждом поколении более или менее в одной пропорции и количество мерзавцев и порядочных людей примерно одинаково. Но те, кто согласен нажать на гашетку и решить тем самым все вопросы, сейчас, мне кажется, как-то виднее. Может быть, я круто поставил вопрос? Все-таки у меня есть ощущение, что эти ребята жестче, чем вы, чем мы. А так ли на самом деле?
Ю. П. Полагаю, истина где-то посередине… Ослепленные мнимым всемогуществом классового подхода, мы совершенно упустили ту очевидность, что юноша от старика отличается гораздо больше, чем, скажем, буржуа от пролетария… Например, в тех же неформальных объединениях участвует в основном допризывная молодежь, если говорить о юношах. А потом женитьба, дети и нормальные обывательские – в хорошем смысле слова – интересы. И мне кажется, Николай Петрович, ваш пример с французскими студентами чрезвычайно показателен. Чрезмерная политизация общественной жизни, взвинчивание страстей, натравливание социальных групп друг на друга – очень коварная уловка, в результате которой к власти приходят самые неприличные режимы, ибо всех выпороть гораздо легче, чем всех накормить. Я где-то читал, что во Франции в политических партиях участвуют всего-навсего семь процентов населения, остальные 93 процента прекрасно живут своими личными проблемами, и, представьте себе, никто их не обвиняет в аполитичности… У нас соотношение примерно такое же, если только глухую ярость от пустых магазинных полок не принимать за растущую политическую сознательность…
Н. Ш. На каких-то этапах всплески человеческих настроений – это пусть кратковременное, но тоже участие в политике. В этом смысле пример – последние выборы: как остро, как участливо люди голосовали.
Потом, вы правы, процентов пятнадцать и остается. Остальные уйдут в семью, в повседневные заботы, успокоятся. До следующего всплеска.
Ю. П. Ну, я не уверен, что эти всплески будут совпадать с выборами.
Н. Ш. И я не уверен. Всплески бывают разные. Они могут быть и организованные – пример тех же выборов, но могут быть и стихийные. Бывают же ведь крайние, переломные этапы истории – кто знает, что нас ждет, может быть, какая-нибудь пугачевщина еще до конца не исключена из нашей истории. Я хотел бы думать, что исключена, что мы достаточно извлекли уроков, чтобы не решать таким способом свои проблемы, но… То Фергана, то…
Ю. П. Разумеется, в каждом поколении примерно одинаковое количество мерзавцев и порядочных людей, каждое поколение вступает в жизнь с примерно одинаковым запасом добра и зла, но в том-то и штука, что история или, точнее, конкретная историческая ситуация к разным поколениям предъявляет различные требования. Грубо говоря, в 20-е требовалось больше одержимых и бессребреников, в 30-е – больше палачей и предателей, в 40-е – больше героев и мучеников. Именно так и формируется физиономия поколения…
Н. Ш. Очень верная мысль.
Ю. П. Эпоха формирует поколения и одновременно формируется этим поколением. Жертвы застоя и его творцы – это примерно одно и то же. От моего поколения особого героизма, если не считать государственной романтики с ее БАМами и КамАЗами, не требовалось, но и на особую подлость нас не толкали. Правда, и мы особо с эпохи не спрашивали… Вот и получилось терпимое поколение.
Н. Ш. В сущности, это прекрасное качество.
Ю. П. А вот сегодняшнее поколение двадцатилетних развивается совершенно в других обстоятельствах, в эпоху жесткого выбора, а выбор всегда идет рука об руку с нетерпимостью. И тут налицо трагическое противоречие: без нетерпимости нет движения вперед, без терпимости нет гуманизма… Кто знает, может быть, поколения всегда так непохожи именно для поддержания некоей тайной исторической гармонии… Кто знает, если б в конце XIX – начале XX века не укоренилось роковое противопоставление революционера и обывателя, то не было бы «нашего паровоза», мчащегося по костям в неизвестном направлении… Впрочем, многие писатели предостерегали, пророчили, увещевали, но политика почему-то считает литературу прикладной дисциплиной…
Н. Ш. Затронув то время, конец XIX – начало XX века, вы напомнили мне о том непреходящем сожалении, которое я испытываю давно, размышляя о тех или иных поворотах общественной жизни. Мне кажется, хотя, конечно, смешно кого-то упрекать, но все-таки на том времени есть большая вина: именно тогда в среде творческой интеллигенции родилось в презрительном толковании слово «обыватель» и в презрительном толковании понятие «мещанская мораль». И это многое нам развалило и испортило в национальном характере и в общественном взгляде. Что значит – мещанская мораль? На каких принципах она держится? Не кради, не бей жену, не пей, соседей не обманывай, не хватайся за оглоблю при каждом вопросе, не сморкайся в скатерть, когда тебя в гости позовут, и т. д. В сущности, весь набор порядочности человеческой и есть мещанская мораль. Она не руководствуется стремлением переделать человечество – ну и что же, разве только то хорошо, что ведет на баррикады? В ней заложены человеческие вечные ценности, и самое главное – здравый смысл.
