Так рассказывал Бутинов, называя адреса, не утаивая ничего из того, чему он был свидетелем на радениях и беседах в «соборе» на Ковенском.
Он вспоминал все слышанные им «пророчества» и «распевцы», в которых, как мы видели, откровенно проявляется контрреволюционная антисоветская сущность современного скопчества.
Он раскрывал смысл их песнопений про «царей», «престолы», «короны», ярко отражающих монархическую закваску скопчества; недаром же скопческие предания неизменно связывали имена своих основоположников и «героев» с именами русских царей, отождествляя Селиванова — с Петром III, Акулину Ивановну — с царицей Елизаветой, Александра I со старцем «Федором Кузьмичем», который-де тоже был скопцом и т. д.
«Предательство» Бутинова и других молодых скопцов было больше, чем мужественный поступок раскаявшихся одиночек, — оно знаменовало собой начало «кораблекрушения», начало внутреннего раскола секты, пережившей себя и свое время, утратившей свои классовые и социальные скрепы. Оно предвещает начало массового отхода и конец того религиозного дурмана, в котором кучка торгашей и паразитов пыталась держать порабощаемых ими трудящихся «собратьев»: неграмотных желябовских ткачих; рабочий и крестьянский молодняк, вроде Силина, Лаврикайнена, Бутинова; деревенскую бедноту, как старика Григорьева, Андрея Пивдунена и других.
Сектантский «заговор молчания» нарушен, «нерушимая страшная клятва» потеряла свою власть над прозревшими людьми.
Но — не всем легко дался выход из заклятого круга…
* * *
В одной из ленинградских психиатрических больниц есть девушка…
Днем она напоминает человека, скованного каким-то непонятным оцепенением. Она молчит. Это молчание лишь изредка прерывается слезами, а когда высыхают слезы — лицо ее словно деревенеет. И она снова молчит…
К ней бесполезно обращаться с расспросами. Стоит ей лишь завидеть близко от себя незнакомого человека, как она приходит в беспокойство. Озираясь и прячась в угол, она начинает шептать всегда одно и тоже:
— Ничего я не знаю… Ничего я не помню… Боялась, что поведут и бросят в воду…
У Веры — так зовут больную — мания преследования. Когда наступает ночь, тайный недуг вдруг прорывается наружу — бессонницей, припадками страха, кошмарами… Вера вскакивает с постели и протягивает к кому-то невидимому умоляющие руки:
— Предала… Да, да, предала!.. Но пожалейте-же: хоть бросайте-то не живую… Убейте меня сперва, убейте!..
Излечима ли она? Врачи пожимают плечами:
— Будем надеяться, но…
Но пока — пока мир бредовых навождений, страшные призраки тоски и смерти еще цепко владеют ее помраченным сознанием…
Уже давно другая ткачиха стоит у того станка на Желябовской фабрике, на котором работала Вера Исакова. И не мерный стук погонялки, не шум приводных ремней стоит неотступно в ушах сумасшедшей ткачихи, а смертный гул глубокой зеленой воды, и в горле ее часто слышится странный булькающий звук, похожий на последний судорожный глоток утопающего…
Этот человек живет со смертью в глазах.
Несколько месяцев тому назад Вера Исакова рассказала следователю о том, что делалось в одной из скопческих квартир на Малом проспекте. Рассказала, как три года назад неграмотной деревенской девушкой приехала она в Ленинград, к тетке своей Василисе; как устроила ее тетка на фабрику; как учила ее молиться, и как на Ждановке торжественно принимали ее, «голубицу» Веру, в святое «братство»: горели свечи, ходили «стеночкой» люди, пели «христос воскресе»…
Так рассказала Вера Исакова… А несколько дней спустя где-то на окраине острова Голодая речной милиционер вытащил ее из воды — утопающую, полуживую.
Когда ее привели в сознание, она заплакала:
— Зачем меня вытащили? Все одно я пропала навек!..
Больше от нее ничего не удалось добиться: ее ум помутился…
На суде Ломоносову был задан вопрос:
— А если кто-либо из сектантов нарушит обет молчания, что тогда?
На это «вождь» ленинградских скопцов ответил полупритчей:
— Также как оголенные электрические провода грозят смертью — так и у нас: каждый, кто нарушит обет — или искупает вину, или — головой в Неву!..
В свете этой ломоносовской «притчи» не становятся-ли понятными гибель черкизовской чулочницы, таинственный выстрел в Лаврикайнена, попытка самоубийства ткачихи Веры Исаковой?!
Одна из ждановских скопчих, Агафья Ермакова, на допросе по этому поводу ответила с истинно-евангельской кротостью:
— Раз бросилась, стало быть, ейное дело! А почему с моста Декабристов? Чорт ее знает — есть и ближе мосты: Тучков, Уральский…
Она, Агафья, «ничего не знает» и ничего не скажет.
Но мы-то знаем теперь, что накануне самоубийства к Вере приходили скопчихи со Ждановки и о чем-то долго кричали… Легко представить себе, каким «судом» грозили они ей и какого искупления требовали.
Над Верой свершился — может быть, в последний раз — древний закон «корабля»:
— Отступнику — смерть.
Темная, запуганная, измученная девушка поверила, что и впрямь нет для нее в жизни пути.
Мысль о неизбежной мести охватила ее ужасом смерти… И, спасаясь от нее, Вера кинулась «головой в Неву» — в смерть.
* * *
Койка в сумасшедшем доме, физическое и душевное увечье, страшные воспоминания, которые человек обречен тащить за собой двадцать шесть долгих мучительных лет — вот те трагические тупики, куда приводит скопчество Исаковых, Силиных, Григорьевых…
Это тот «счет жизни», который пролетарская общественность и советское правосудие могут предъявить скопцу из меняльной лавочки, банкирскому выкормку, зловещей старухе-процентщице и другим «героям» этого судебного процесса.
Суд над скопцами-контрреволюционерами в Ленинграде в Выборгском Доме Культуры.
Не «за веру» судил главарей лениградских скопцов Областной суд в зале Выборгского Дома Культуры, где за эти дни на процессе перебывало до 10.000 рабочих. Не за религиозные убеждения, а за то, что они создали целую организацию для того, чтобы вовлекать в свои ряды новых приверженцев и калечить их физически и нравственно.
Их судили за то, что под видом религиозной свободы они использовали в целях личной корысти и эксплоатации религиозные предрассудки темных и экономически-беспомощных тружеников, которых им удавалось вовлекать в секту.
Их судили за то, что в героические дни социалистического строительства они пытались вырвать из рядов строителей социализма пролетарскую молодежь, пытались затянуть ее обратно в болото обывательской «отрешенности от мира», уничтожить своим классово враждебным мертвящим влиянием растущую творческую активность масс.
Скопцов судили, как классовых врагов, которые в стенах своих «сионских горниц» сеяли ядовитые семена антисоветской контрреволюционной пропаганды, осуществляя этим свои тайные политические цели и чаяния.
Ломоносов приговорен к десяти годам лишения свободы со строгой изоляцией, к конфискации имущества и высылке на поселение в отдаленные местности на 5 лет.
Алексеев и Петров осуждены на восемь лет, Ковров — на семь лет лишения свободы с последующей ссылкой.
Скопцы-контрреволюционеры. Скамья подсудимых.
Тупикова, Жаркова и Бутинова приговорены каждая к двум годам лишения свободы со ссылкой на разные сроки, та-же мера применена и к Маркову.
Григорьев оправдан.
* * *
Повестью о гибели ленинградского «корабля изуверов» завершается полутора-вековая история омерзительной скопческой секты, выросшей, точно поганый гриб, где-то на тайных затворках былого капиталистического общества и чудовищным пережитком уцелевшей до наших дней.
Это была повесть о последних преступлениях скопчества и — о последних жертвах его.
Но общественное значение этого дела далеко не исчерпывается рамками судебного приговора.
Секту скопцов-изуверов судили не только судьи за красным столом, — их судила сама совесть и разум класса, строящего социализм, их судила и осудила — как врагов жизни и революции — вся пролетарская общественность. И беспощадное острие этого приговора направлено не только против скамьи подсудимых.
Ибо за уголовными и политическими преступлениями этой кучки фанатиков и паразитов скрывается нечто большее: религиозное мракобесие вообще, «духовная сивуха» всякой веры и всяческого суеверия, тот «спрут религии», который своими щупальцами опутывал быт и сознание, труд и свободу широких трудящихся масс всех стран и времен.
Мы живем во времена великих разоблачений… Самые глубокие исследования религиозных движений и самые едкие безбожнические статьи не в состоянии вскрыть вековые обманы религии с той убийственной очевидностью, с какой разоблачает их — сама живая социальная действительность наших дней.
