Елисеев.
«К утру всех перебьют», - раздраженно, что удивило его самого, ответил Нарыков, взглянув на майора Киселёва. Киселёв угрюмо молчал, делая какие-то пометки в блокноте.
«Ничего, — отрубил генерал, — будете хорошо поддерживать, не перебьют. Если все будет, как положено,- он запнулся, - то дня два продержимся».
«А потом?» — спросил командир «Сметливого».
«Слушайте, капитан 3-го ранга, — Елисеев посмотрел на него в упор. — В армии не бывает «потом». В армии бывает только настоящее время, то есть последний приказ. И прошедшего времени не бывает, ибо последний приказ уничтожает все предыдущие. У вас должно быть только одно беспокойство — выполнить, как положено, поставленную перед вами задачу. Или вы считаете, что не в состоянии ее выполнить?»
«Никак нет,— ответил Нарыков.— Задачу выполним. Не впервой такие задачи выполнять. Вот уже скоро месяц, как никакими другими задачами не занимаемся. Только, товарищ генерал, не десанты теперь нужно высаживать...»
«Любопытно, - Елисеев снова склонился над картой. - Что же вы предлагаете?»
Иванов и Шиняев с испугом посмотрели на своего командира.
Нарыков молчал. Он сообразил, что и так сказал много лишнего. Не поднимая головы от планшета, генерал Елисеев, прекрасно понявший, что хотел сказать командир «Сметливого», проговорил: «Наше дело выполнять приказы. А решения у нас принимают... Я даже не знаю, где их сейчас принимают. Где-то очень высоко. Так высоко, что флота оттуда просто не видно. Ненужным оказался флот в этой войне... Бесполезным. Поэтому о нём и забыли...»
Маршал Советского Союза Шапошников — начальник Генерального штаба РККА и член Ставки Верховного Главнокомандующего — просматривал последние сводки, поступившие с фронтов, сверяя их с огромной картой обстановки. Карта занимала целую стену его обширного кабинета. Среди многих ничтожеств в мундирах, окружавших Сталина, маршал Шапошников был, пожалуй, единственным, кого можно было назвать глубоким военным профессионалом, выскочившим живым из-под смертельной косы тридцатых годов.
Полковник Генерального штаба царской армии, выпускник Московского военного училища и Николаевской Академии Генерального штаба, начальник штаба казачьей дивизии в Первую мировую войну Шапошников, казалось бы, был первым кандидатом на расстрел, если принять во внимание, что расстрелы так называемых «военспецов» начались сразу же после ликвидации Фрунзе, то есть в 1925 году, достигнув кульминации в 1937 году. Но капризы судьбы непредсказуемы. Шапошников не только не был расстрелян или превращен в «лагерную пыль», как многие тысячи таких, как он, но напротив, ходил у Сталина в своего рода любимчиках. Бытовало мнение, что Шапошников был единственным человеком из окружения Сталина, к которому диктатор обращался по имени-отчеству: «Борис Михайлович».
Сталина Шапошников боялся, боялся смертельно, до мокроты в штанах, до нервных приступов, хотя вождь неоднократно демонстрировал ему свое расположение, высшим из которых было то, что из всех родственников маршала был посажен (но не расстрелян!) только брат его жены. Подобная милость вождя была следствием не столько военных способностей Шапошникова, сколько одной скандальной истории, происшедшей еще в двенадцатых годах.
Как известно, институт «военспецов» находился под высочайшим покровительством «демона революции» и создателя Красной Армии — Троцкого, который, отдавая должное военному таланту Шапошникова и полному отсутствию у него каких-либо политических убеждений, всячески продвигал профессионала по скользкой от крови и грязи лестницы новой военной иерархии. Внезапно, в разгар советско-польской войны, в бывшем царском полковнике возродился священный дух русского национализма. Забыв, что война ведется под знаменем интернациональной помощи братскому народу Польши в борьбе против польской и международной буржуазии, Шапошников в журнале «Военное дело» опубликовал статью, где обрушился на поляков, как на нацию гнусную и преступную, не имеющую никакого права на существование. Между строк статьи огнем дышал священный призыв к красноармейцам перерезать всех поляков до последнего человека.
Интернационалист Троцкий пришел в ярость. Чуть было лично не пришлепнув Шапошникова, как некогда адмирала Щастного, Троцкий выгнал Шапошникова вон, закрыв и разогнав заодно и журнал «Военное дело», обвинив его в шовинизме и скрытом монархизме. Это и определило судьбу Шапошникова. Как жертву троцкизма, его пригрел Иосиф Виссарионович и даже присвоил ему звание маршала как раз тогда, когда в Мексике по приказу вождя был убит Троцкий.
Подобная жизнь источила интеллигентно-дворянскую нервную систему Шапошникова. В отличие от своих каменно-дубовых коллег из кавалерийских университетов вроде Будённого, Тимошенко, Жукова, которые едва владея грамотой, нервы имели тем не менее железные, крестьянские: «убьют — так убьют, а не убьют — так слава Богу», Шапошников всё происходящее переживал скрытно, но очень остро. К 1941 году он уже был очень больным человеком, уверенно идя к могиле, куда и сошел менее чем через четыре года. По ночам его мучили кошмары: он-то знал, как казнили Тухачевского, Якира, Уборевича и других. Это только в газетах написали, что они были расстреляны, а на самом деле... Глаза сами закрывались, и не хотелось жить, думая об этом, и страх, страшный страх подкатывался к горлу, отдавался молотом в висках и покрывал лоб холодной испариной. Каждый вызов к Сталину стоил столько, что маршал сам удивлялся, как он еще живет в этом змеином клубке интриг, доносов и провокаций. Но приходилось не только жить, но и работать...
Война с Финляндией показала Сталину, до чего довели армию такие умники, как Тимошенко и Ворошилов, превратив самую огромную армию в мире в плохо обученную, плохо вооруженную и в практически неуправляемую толпу. Говорят, что Сталин уже сам пытался спасти уцелевших военных теоретиков, и взял Шапошникова под свое личное покровительство, несмотря на то, что материалов на маршала, хоть тот и сидел тише мыши, было выше головы, и НКВД давно на него нацелился.
Увы, чудом уцелевшие профессионалы, хотя и смогли теоретически извлечь уроки из зимней войны, но практически сделать не успели ничего.
День 22 июня застал Шапошникова в штабе Западного особого военного округа. Всего неделя понадобилась немцам, чтобы в двух огромных котлах — Белостокском и Минском — уничтожить всех, кто не успел попасть в плен или скрыться в лесах. Маршал Шапошников с тяжелым приступом болезни печени лежал на шинели под сосной, с ужасом глядя на то, как командующий округом генерал армии Павлов ползал на коленях перед прибывшим из Москвы Ворошиловым и, целуя пыльные сапоги бывшего наркома, плача, кричал: «Товарищ маршал! Простите меня, дурака, ради Бога!» «Ага,- злорадно кричал в ответ первый красный офицер. - Видишь теперь, чего ты стоишь! А кто на меня жаловался товарищу Сталину? Округ ему дали! Да тебе дивизию нельзя было давать!»
Павлова расстреляли вместе со всем
