Антология формируется в тесном взаимодействии с региональными редакционными советами, специально созданными для отбора и рекомендации авторов и произведений. Каждый совет может рекомендовать в антологию не более пяти авторов. При этом отобранные произведения должны быть написаны и опубликованы на языке оригинала не ранее 1991 года – года создания новой России.
Представляем подборку новых переводов современных бурятских поэтов, как вошедших в антологию (Д.-Д. Очирова, Сандже-Сурун (Г. Раднаевой), Г. Базаржаповой, Т. Гомбожапова и А. Будаева), так и не вошедших в неё.
Перед всяким переводчиком бурятской поэзии стоит мучительная, практически неразрешимая задача: либо пытаться адекватно передать просодию обладающего качественно иным мелосом языка, либо изложить содержимое стихотворения привычными средствами отечественной поэзии. Бурятское стихосложение рифм лишено – оно держится на анафорах, параллелизме родственных звуковых сочетаний в начале строки. И на богатейших аллитерациях. Попытка сымитировать их приведёт – с большой долей вероятности – к тому, что перевод будет восприниматься как некая экзотическая поделка. То есть фактом отечественной поэзии не станет по определению. Не менее опасна другая крайность: переводить исключительно содержание подстрочника, размер и строфику подбирая произвольно.
Я пытался избрать некий срединный путь: следовать числу слогов в строке, передавать по возможности аллитерационный узор – но вместо анафор ставить привычные отечественному стихосложению рифмы. Это тем более оправдано, что некоторые современные бурятские поэты осознанно вводят образцы европейской версификации в свои стихи. В качестве примера хотел бы обратить внимание на подборку Галины Раднаевой (Санджэ-Сурун) – влияние поэтической техники Цветаевой, на мой вкус, у неё весьма ощутимо. Но эта европейская прививка сделана столь деликатно и бережно, что никоим образом не нарушает ни традиционного бурятского мелоса, ни присущей её стихам буддийской картины мира.
Я счастлив, что за время своих посещений Бурятии не только открыл для себя поразительную красоту этой земли, подружился с редкостно щедрыми, глубокими, праздничными людьми – но и сумел прикоснуться к удивительной, ни на что не похожей поэзии. Любой опыт соприкосновения с иной языковой стихией является для переводчика зеркалом. Я ощущаю себя перед Бурятией в долгу: такого красивого, редкостного, оригинального зеркала в моей практике ещё не было.
Предлагаемые переводы – попытка посильно начать выплату этого волшебного долга.
Виктор Куллэ
Булат Жанчипов
Родился в 1939 году в улусе Зун-Ульдурга Еравнинского аймака Бурят-Монгольской АССР. Окончил вечернюю школу сельской молодёжи, филологический факультет Бурятского пединститута им. Д. Банзарова в Улан-Удэ. Работал редактором и ведущим программы художественного вещания республиканского телевидения. Автор многих книг стихов, рассказов и очерков. Перевёл на бурятский стихи М. Лермонтова, Ф. Тютчева, А. Фета, А. Майкова, А. Плещеева, И. Бунина, С. Есенина и др. Член Союза писателей России, Союза журналистов. Заслуженный работник культуры РФ, лауреат Государственной премии Бурятии по литературе. Живёт в Улан-Удэ.
Вечерний пожар
Сверкающее солнце ввечеру
с небес спускалось, срок свой отслужив.
Слегка задело боком о скалу –
раздался взрыв.
Пожар был ослепителен, жесток.
Весь мир увидел, как закат багрян –
но после небо пеплом заволок
туч тяжких караван.
После грозы
Ливень степь лупцевал наугад.
Но едва отшумела гроза –
в небе дивные трели звенят.
Это жаворонков голоса.
Одуванчик мгновенье спустя
жадным жёлтым бутоном воскрес:
в каплях – влажных серёжках дождя –
внемлет песне небес.
* * *
Чёрный плащ распластав
по степи, словно тать,
ночь настала стремглав –
мир со звёзд увидать.
Но землёй не смогла
любоваться она –
лишь бездонная мгла
с неба звёздам видна.
Благо месяц-старик
не таил, аксакал,
серебристый свой лик –
землю им показал.
Майская ночь
Давно, совсем мальчишкой, чей покой
был юношеских комплексов лишён,
шёл майской ночью по степи домой –
ещё в шальных девчонок не влюблён.
Их стайка озорная не могла
души бесхитростной смутить ничуть.
В свой домик на окраине села
той майской ночью я держал свой путь.
Там, где-то за рекой, в ночи звенел
протяжный колокольчик табуна.
Той кроткой ночью я считал, пострел:
иная музыка мне не нужна.
Ночь – без предчувствия иных ночей,
когда был светел, счастлив, не влюблён.
Из всех сокровищ юности моей
она – мой самый драгоценный сон.
Святая воля
В лесу поляна, а на ней –
могильный холм. Я вижу: тут
куда привольней и пышней
ромашки жёлтые цветут.
Тянуться к солнцу, как трава,
как жёлтый крохотный цветок, –
святая воля такова
того, кто под землёю лёг.
Единственный напев
Над ширью моей стороны родной,
сколь можно выше к небу взлетев,
жаворонок, как заводной,
тянет единственный свой напев,
захлёбываясь от восторга, – расплав
музыки всё горячее… И вдруг,
песню на полузвуке прервав,
мёртвым упал на зелёный луг.
Певец мой, ты был, несомненно, мил –
но крыльев размах оказался мал.
А ты дирижировать ими решил,
Ты новой мелодии возжелал.
Степь необъятная – вечный мотив,
в котором без счёту нотных значков.
Но ты, постоянство не возлюбив,
камнем разбиться оземь готов.
* * *
Птиц разномастных звонкий гам
на все лады пропеть готов
те песни, что примчали нам
из тёплых, из чужих краёв.
Распался утренний туман,
и солнце катится в зенит.
Гора бурят – седой Саян –
от птичьих голосов звенит.
Лишь хан всех птиц – орёл-старик –
в всеобщем гвалте ни при чём.
Он с высоты Мунку-Сардык*
крылом поводит, как плечом.
Далёкие молнии
Р. Ж.
Я сижу у окна, наслаждаясь покоем ночным.
Вот и окна в деревне погасли – одно за другим.
Воздух душен и влажен предчувствием будущих гроз.
Дымокура далёкого ветер горчинку принёс.
А во мгле, у истоков далёкой Хааги-реки,
опаляя иззубренным скалам седые виски,
как клинки, вспышки яростных молний скрестились вдали,
но – сломались. И, мир озарив, мирно в землю ушли.
Я сижу у окна, я к тебе свою память тяну.
Как антенною, сердцем я чутко ловлю тишину.
В схватках молний далёких я нашу любовь узнаю.
Сожаленье и грусть точат исподволь душу мою.
Я сижу у окна, бодрым воздухом ночи храним.
Вот и окна в деревне погасли – одно за другим.
Вспышки молний на небе схлестнулись опять и опять.
Это – память, любимая! Мне от неё не удрать.
* Мунку-Сардык – высочайшая вершина Саян, высота 3491 м.
Огонь в очаге – наш оберег
Огонь в очаге – наш оберег
Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Поэзия Бурятии
Даши-Дондоб Очиров
Родился в 1948 году в местности Ботолло Курумканского района Бурят-Монгольской АССР. Окончил физико-математический факультет Московского горного института, аспирантуру философского факультета Ленинградского государственного университета. Работал переводчиком в районной газете «Баргузинская правда», горным мастером подземных разработок рудника Холтосон. В настоящее время – преподаватель в Восточно-Сибирском государственном университете технологий и управления. Автор трёх поэтических сборников. Член Союза писателей России. Живёт в Улан-Удэ.
Спасение
В бою, когда было так тяжело,
когда меня одолевало зло, –
от пули, от хищной могилы
колечко любимой меня спасло.
Она его обронила.
В драке, когда, закусив удила,
пьянка у праздничного стола
в поножовщину перерастала, –
серёжка любимой меня спасла,
она её потеряла.
Бурная Селенгá страшна:
чуть не захлебнулся в то лето,
но спасся – а позже узнал, что она
лишилась в толпе браслета.
Когда, ослеплённый желаньем, я мог
