– В нашем писательском мире я не то что имею какие-то богатства, но, наверное, наиболее благополучен с материальной точки зрения. Бог меня наградил широкими жанровыми способностями. Я могу писать и пьесы, и прозу, и публицистику, и телесценарии. Но у писателя в России чувство гражданского долга всегда обострено до предела, и кто говорит, что литература – это личное, домашнее, просто врет. Он не сумел в своем творчестве затронуть струны народной души. Тебе не дан талант глаголом жечь сердца людей – ну и сиди помалкивай.
Согласился я на эту должность, потому что воспринимал ее в первую очередь как миссию. Потому что я сам переживал, когда замалчивались мои вещи… Я был единственным, кто в 93-м году публично выступил против расстрела Белого дома. После этого моя фамилия в «Литературной газете» не упоминалась 5 лет. И я мечтал сделать такую газету, чтобы писатель, деятель культуры печатался в ней не из-за политических убеждений, а в силу своего таланта и литературного дара. Лимонов – пусть Лимонов, Аксенов – пусть Аксенов. Это крупные писатели. Их творчество важно для нашей культуры – они будут в «Литературной газете». Как и многие другие. Не важно, каких взглядов они придерживаются. За одним исключением – газета не трибуна для шизофреников и экстремистов.
– Наряду с ломкой в обществе меняется и наш язык. Его коверкают все кому не лень – от безграмотных чиновников до «просвещенных» литературоведов…
– В обычные времена из бездарного графомана классиком не станешь. Но сейчас, в эпоху цивилизационного слома, можно все. Ходит, например, такой, как я его называю, литературный проходимец Пригов. Представляется публике чуть ли не литературным гуру. И его серьезно обсуждают. Хотя читать то, что он пишет, невозможно. Я в Индию прилетаю, читает девочка доклад – «Образ милиционера в поэзии Дмитрия Александровича Пригова». Бред сивой кобылы. Я подхожу, спрашиваю: как вам не стыдно? Чего вы индусам-то голову морочите? Она мне отвечает: «Я понимаю, ерунда все это, но у нас завкафедрой – его знакомый, он мне тему доклада и определил». Что здесь еще добавишь?..
Плюс в язык входит огромное количество новой лексики, связанной с подвижками информационными. Но русский язык настолько могуч, что он переболеет, все это переварит, а ненужное отторгнет. Вот для этого существует классическая литература. Она и дает эталон языка в его существовании на данный период. Формирует вершинную норму. Но есть еще практическая норма. Практическую норму формируют средства массовой информации. Прежде всего – телевидение. И это уже задача государства, чтобы люди, которые допущены до вещания в эфире, устраивались туда не как брат, сват, жена, друг, любовница, а проходили серьезнейшую аттестационную комиссию. Чтобы ведущий владел русским языком, чтобы было нормальное литературное произношение, определенный культурный уровень. Чтобы, слушая его, зритель поправлял свою речь.
Я помню, у нас в школе было два класса литературы. В нашем классе учительница говорила «их». И все мы говорим до сих пор «их дом», «их дело». А в соседнем классе была учительница – она говорила «ихний». Вот я встречаю этих бывших школьников – они до сих пор говорят «ихний». И они до смерти будут говорить «ихний»! Вот что такое практическая норма. Это очень важно и для газет, и для телевидения.
– Ты, Юрий Михайлович, поподробней, пожалуйста, объясни, что еще важно для нашего брата?
– Мы потихоньку начинаем выбираться из цивилизационного кризиса. Сейчас, мне кажется, наша задача – и журналистов и писателей – начать вызволять народ из того комплекса национальной неполноценности, в который мы сами его и ввергли.
Люди и так растеряны, а их загоняют в полный тупик. И мне действительно приятно, когда говорят, что вот прочитали вашу книгу, и хотя она грустная, но все-таки не оставляет чувства безысходности.
– Нынешний год считается годом Козла. А по «Козленку в молоке» выходит четырехсерийный фильм, потом опять же новое переиздание. Не усматриваешь в этом некоего знака?
– Знак только один – хватит с нас козлов! Налюбовались на них досыта. Уж пусть лучше будет год Козленка. По крайней мере, звучит безобиднее. И моя книга здесь совершенно ни при чем.
Приложение к газете«Московский комсомолец», № 1, 2003 г.«Литературная газета» – одна из самых известных и читаемых газет в России. Когда-то ее создавал еще А. С. Пушкин, и, несмотря на все перипетии истории, она продолжает выходить уже много десятков лет. Читают ее и в Эстонии. Нам показалось интересным познакомить наших читателей с ее главным редактором, к тому же известным писателем Юрием Поляковым. С ним беседует Николай Хрусталев.
– Юрий Михайлович, возможно, для начала стоит вспомнить, что ваше имя в течение ряда лет вообще не упоминалось на страницах издания, которое вы сейчас возглавляете?
– И не только в нем. Это случилось в конце 93-го года, когда «Комсомольская правда» опубликовала после октябрьских событий в Москве мою статью «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!». К тому времени оппозиционная печать уже была закрыта, и это была, пожалуй, единственная публикация, в которой давалась резко отрицательная оценка расстрела Белого дома. Остальные его или поддержали, или промолчали. Надо сказать, что на читающую публику эта статья произвела сильное впечатление. Из-за нее «Комсомольскую правду» чуть не закрыли, вообще вышел большой скандал. К тому же статья шла вразрез с позицией тогдашней «Литературной газеты», и действительно, пять лет мое имя в ней не упоминалось. И когда я пришел туда на работу, то собрал всех сотрудников и сказал: дорогие друзья, давайте исходить из того, что писатели – люди гибкие, их политические взгляды меняются, и с сегодняшнего дня для нас не будет существовать политических оценок писателя, его надо принимать таким, каков он есть. Если это, скажем, Бакланов, то – Бакланов, если Проханов, то – Проханов, их политические воззрения нам не должны быть важны, интересны или неинтересны только их произведения. А чьи идеи в конечном счете победят и выведут Россию на какой-то путь – этого никто не знает.
– Не так давно в программе «Культурная революция» Михаила Швыдкого прозвучало, что сегодня в России есть немало литературных имен, но нет литературы. Как вы относитесь к подобной точке зрения?
– В известной степени это верно и связано с тем, что писатели бросились в политику. Возьмите Анатолия Приставкина, который долгое время возглавлял комиссию по помилованию, а сейчас – советник президента по этому вопросу. И он – далеко не единственный. На мой взгляд, все это – результат чрезмерной политизации. Меня всегда это сильно беспокоило, в том числе и в связи с собственной писательской биографией. В свое время, когда еще занимался поэзией, отказался от многих официальных постов, понимал, что если влезу здесь в серьезную работу, то заниматься как следует другой уже не смогу, мозги-то одни… Другая же проблема заключается в том, что старшее поколение сейчас не столь активно в творчестве, как раньше, а у молодежи, если можно так выразиться, сбита мушка, сбит прицел.
Когда-то была советская система книгопечатания, при которой какого-то литературного начальника надо было обязательно напечатать. А он мог написать, мягко говоря, нечто невообразимое. Но даже тогда, каким бы начальником он ни был, подобное творение все равно не печатали в сыром виде, подряжали редакторов, и они переписывали вещь, доводя ее до хотя бы приличного уровня. С началом коммерциализации рынка на нас обрушился как раз неприличный уровень написанного.
– А вы лично не почувствовали, что и у вас время сбило мушку?
– Дело в том, что я никогда не шел на поводу у этого рынка. Роман «Козленок в молоке» я писал три с половиной года, сделал 18 редакций, прежде чем выпустил. 15 редакций было у другого моего романа «Замыслил я побег…», а это 26 печатных листов. И с «Небом падших» было практически то же. Я всегда считал, что текст надо довести до той степени, когда говоришь себе: все, улучшить не смогу. Зато горжусь тем, что «Козленок в молоке», по которому и спектакль сделан, и фильм сейчас снимается, вышел уже 15-м изданием.
– Юрий Михайлович, чувство писательской ответственности перед читателем, перед собой – это замечательно, но вы же опытный человек, кандидат наук, наконец, и не можете, если говорить начистоту, не просчитывать, что будет, извините, куплено на рынке, а что нет.
– Знаете, у меня нет такой проблемы. Почему мне не пришлось перестраиваться? Никогда не страдал синдромом, скажем, Андрея Битова: что бы ни написал – все интересно, потому что я – Битов. То же самое произошло с Владимиром Маканиным. Я с самого начала понимал, что можно заложить в написанное какую угодно сложную философию, заняться самым сложным творческим экспериментом, но при этом надо всегда помнить, что занимательность – это вежливость писателя. Обязательно необходим сюжет, жесткое построение, люди это ощущают и ценят, чувствуют уважение к себе. И тогда вдруг слышишь от Сергея Степашина: «Это про нас». И понимаешь, как это важно – многочисленные редакции, когда что-то отсекается, что-то добавляется. А молодые сейчас работают, не перечитывая себя. И не только молодые…
