На Ее вопросы: «Как это случилось, могло случиться? За что друг друга и всё уничтожили». Я поясняю, а Она — не понимает. Всё так нелепо — аргументы людей, требовавших вражды и вооружения, казавшиеся им когда-то убедительными.
Всегда было, что все себя считали во всем правыми, а других — всегда обидчиком. Вот и ты — разве ты не способна себя оправдать во всем? Они слишком долго жили племенем, родом, народом, нацией и т. п. и слишком мало — человечеством. Не успели настолько же ощутить самоценность себя как человечества. И когда подошел момент — ни те, ни другие, ни третьи не ощутили действительно, что, убивая другого, во имя справедливости, конечно, и каждый был прав и уверен, что начал не он, а начал потому, что другой его вынудил, — так вот, нажимая нацеленное в другого, не ощущали, что это — в меня самого нацелено… И каждый старался, готов был заранее убить не меньше, чем другой — самого себя. Человечеством — по психологии — как были народом, нацией, так и не стали. Не успели…
… Потом будет логика и будут страсти: когда втроем! И весы — что победит. Разум? Страсти?
Они станут к барьеру, целиться будут, его колебания, героя моего, на этом оборвать. Кто выстрелит и выстрелит ли вообще. На этом!
… Вот испытание своих же слов о том, что чел/овек/ считает важнее: свое личное или всего человечества касающееся. Как поступить? Оборвать на том, что целятся?
Дать:
радость любви,
радость работы,
радость думать,
радость просто видеть мир,
радость и т. д., и т. п.
И заглавие: Дети Авеля, или Счастье жить.[178]
… Она — между двумя. И все мысли мои меняются. Радость, что нас трое, сменяется тревогой, потом ревностью и уже соперничеством.
Она его, Третьего, ненавидит. Вроде бы я уговариваю: ну не столько нас на земле, чтобы позволять такую роскошь — ненавидеть кого-либо…
… Нужна фраза-рефрен, равная: «Да святится имя твое!..» Со словом «брат»… Или: ты и я — мы одних кровей!
Ты и я — мы одно.
Брат, без тебя мир пуст… меня нет… я себе не нужен… останься хоть ты.
Брат, оставайся хотя бы ты!
Брат-враг, хотя бы ты оставайся, и я — в тебе!
— Ты мой убийца, Каин, но в детях твоих, внуках я возникну снова!.. Ты моя единств/енная/ теперь надежда…
Каин, ты брат мой! Живи хоть ты, Каин! Роди и моих детей, брат мой Каин!
Роди детей моих, Каин!..
Что вмешается? Цветы? Они, должно быть, объективизация чего-то, что в самих нас. Они и союзники, и враги наши…
… Да, через цветы. Вначале — это просто цветы. Хотя и зловеще непонятные, как бы из «фантастики», но и «генетика» атом/ного/ века, мутация.
Потом в них, через них — то, что происходит в людях, с людьми. «Объективизация» или лучше — экран в них происходящего.
Первый намек: они появились в ту ночь. (Что это — Ее внутр/еннее/ состояние, вначале ей непонятное?)
Они «аукнутся», когда появится Третий…
Он тоже выстрелил и с последним ужасом просит: не надо! Не надо! Смотрит, упадет ли — с мольбой, ужасом: «Ну, хоть ты не падай!» Падая, молчит. И еще: «Боже, роди моих детей!»
Я и сам иногда гов/орил/ с Нею на этом языке — на этом и др/угих/. Какие-то фразы. Мы тем, м.б., неосознанно разрывали кольцо полного одиночества. Одиночества народа — пусть из Адама и Евы состоящего — на пустой земле. В Библии: как Адам почув/ствовал/ себя одиноким и Бог создал Еву.
Но они не помнили, что уже были — что уже 6 млрд. было. Мы знали, помнили.
Как мешали порой друг другу: народы, соседи! Потому что не верили, что можно в недавней «коммуналке» остаться в один миг — одинокими…
Да, нас теперь трое. Отныне — трое. И всё изменилось. Я это чувствую, хотя он еще не сказал ни слова. Не сделал ничего.
История началась с третьего. Пока двое, истории нет, не было и в Эдеме.
Нужен кто-то, смотрящий посторонним взглядом…
14.10.82 г.
Вторую часть в третьем лице?…
… В третьем лице интересно и потому, что никаких желтых цветов не видно нигде. Островной пейзаж.
Чел/овек/ занят у костра, угли. А на др. конце — двое. Заняты семейной трапезой.
Начать с эпически обстоят/ельного/ описания этого самого острова.
И потом только свести с тем, о чем в первой главе — что это и есть те, трое.
Давно думаю, что назвать можно и так: «Желтые цветы». Чтобы не так в лоб прямо, как «Дети Авеля».
Представляет, что убьет полчеловечества, ведь их только двое! Но понять это мешает боль, обида, чувство правоты. А если я стерилизован — то и всё человечество. Но правота!
Кончить, б/ыть/ м/ожет/, так: «Этого, конечно, не было. Но главное и быть не может: не уцелеть, не спастись от радиац/ионной/ смерти даже двоим-троим не удалось бы!»
Помнит, что читал: взорвать одну водород/ную/ бомбу, и на Земле генетичес/кие/ уродства так же стали бы распространенными, как и рак сейчас.
Это — одну!
Стоят друг против друга. Внезапный страх, что убьет! Не его, а он убьет. Его — но как кого-то. И звука боязнь. Снова впервые прозвучит. И сейчас после всего, что уже было, какой это страшный звук — выстрел.
Из «Песни Песней» — в повесть. И — Купалы. Они как бы перед целым миром, которого нет.
Читает ей стихи — «Она и Я».[179] На бел/орусском/. И Дездемону — на английском.
Эпиграф к повести: «Дети Авеля»: «Прежде всего запомните: мы будущего не описываем — мы его предотвращаем» (Рэй Брэдбери).
А если устроить второй апокалипсис. После дуэли, когда Он всё же стреляет и…
Сообщить: на дне моря установка (одна из немногих), мстительный разум создал их, чтобы каждые 20 лет они взлетали, снова и снова, и рвались над победителями. Установили их как раз сами победители, но снять не сумели, не смогли, потому что вымерли от послеатом/ных/ последствий.
(Питаются Он и Она — насекомыми, травой — и всё).
Дж. Шелл. Судьба Земли.
Сначала тысячи солнц, а затем — тьма кромешная. Остаются — трава и насекомые (пища). Тихие процессии, безумные. Огненный шторм над лесами. Радиация съедает и растения (деревья, травы).
Разруш/ена/ противосолн/ечная/ защита, и все ослепли. Животные, люди. Планета слепых!
(А не этим [ли] кончить [повесть]: готовится к дуэли, и тут — приходят оба, ищут его — ослепли. И сам, чувствует — слепнет. И с насекомыми то же происходит — слепнут. Этим и кончить.)
А что если повесть назвать «Героическая кровь Каина»[180] (из Гердера[181])?
Ева дала начало (биологическое) роду человеческому, потому что не умела и не хотела думать о последствиях — т. к. была женщиной. И эта, моя, не думает и готова закрыть род человеческий, и тоже потому, что женщина. Так кто же они и что? Из «антимира» и т. п. бреда.
… Теперь — атомная тема. Но довольно других уговаривать словами (публицистикой), надо делом, самому (повестью, которая залежалась в столе).
Возвращайся, друг, к «Героической крови Каина».
8.8.84 г.
«Атомная зима» — лед, снег. «Марсианская» пыль, буря над землей покроет лед плотной подушкой.
На этом «ландшафте» жизнь острова, где Он и Она.
Похолодание на острове запоздало на 2 месяца. (За счет океана).
14.1.85. 9.35 утра.
Эврика!
Не так повесть! Всё это в бредовом сознании подводника, залегшего на дно, пока там наверху творится. И остров, и всё остальное — вся пастораль.
Ему положено дать последний залп. Ему кажется, что по тому острову. По себе.
И он дает!..
И с этого началась война. С этого!
14.05.85 г.
Повесть — бред, бред — пастораль, пастораль — сон и т. п. Вот форма повести. Всё это рисуется в затуманенном удушьем сознании капитана ядер/ной/ подлодки, легшей на дно и ждущей своего часа: дать залп 3-ой мировой войны, когда противник уже весь потратится.
Но это поймет читатель лишь дочитав всю историю Его и Ее и Третьего. Он — это и есть капитан в его сне-бреду, Она — она, а Третий — не русский ли?
И вот он дает залп — возможно, по тому самому последнему очажку жизни.
И вот Она — старуха. Их работа. Оба они — Каины. Монолог об этом!
Прокляни день твоего рождения и умри! (Из книги Иова.)
Если бы мне было, кого проклясть, кроме себя! Нет же, все они, все спрятались в небытие, в смерть, меня оставили — мстить. Кому, за что?.. Ей? Себе?.. О, Каины, что мы творим, натворили? Создали всё, самого Бога, чтобы было что рушить. Да, таким Каинам надо было раньше выстроить Вавилон, чтобы чувствовать/ себя всеГеростратом!..
