103
«Confessio Amantis», стих 7065 и далее.
За исключением особых случаев, таких, как сборники валлийских или гэльских преданий. В таковых истории про «Прекрасное Семейство» или народ ши порою выделяются в особую группу «сказок про фэйри» в отличие от «народных сказок», повествующих об иных чудесах. В этом значении «волшебные сказки» либо «волшебный фольклор» — это обычно короткие рассказы о появлениях «фэйри» либо об их вмешательстве в дела людей. Но это различие — лишь следствие перевода.
И это тоже чистая правда, даже если эльфы — лишь создания человеческого разума, «правда» как способ отражения одного из представлений Человека об Истине.
См. ниже, стр. 142–143.
«Беовульф», 111–112.
См. Примечание А в конце (стр. 157).
«Глостерский портняжка», пожалуй, ближе всех прочих. «Миссис Тигги–мигл» тоже оказалась бы не дальше, если бы не намек на объяснение через сон. К сказкам о животных я также отнес бы «Ветер в ивах».
Таковы, например, «Бессердечный великан» в «Скандинавских народных сказках» Дейзента [32]; или «Русалочка» в «Народных сказках западных нагорий» Кэмпбелла (№ iv, ср. также № i) [33]; или менее к ним близкий «Die Kristallkugel» [34] у братьев Гримм.
Бадж [37], «Египетские тексты для чтения», стр. xxi.
См. Кэмпбелл, там же., т. i.
«Скандинавские народные сказки», стр. xviii.
За исключением разве что особенно благоприятных случаев; либо отдельных эпизодических подробностей. В самом деле, куда проще распутать одну–единственную нить — эпизод, имя, мотив — нежели проследить историю целой картины, определяемой множеством нитей. Ведь вместе с картиной в гобелен вплетается новый элемент: картина — это нечто более великое, нежели сумма составляющих ее нитей, и через таковые не объясняется. Здесь–то и заключен врожденный недостаток аналитического (или «научного») метода: посредством него выясняется многое касательно элементов повествования, но мало или вообще ничего касательно их влияния на отдельно взятую историю.
Например, Кристофер Доусон [45] в книге «Прогресс и религия».
Это подкрепляется более тщательным и чутким изучением «первобытных» народов, т. е. народов, что по сей день живут в унаследованном язычестве и не являются, как мы говорим, цивилизованными. Поверхностный обзор выявляет лишь наиболее фантастические из их сказок, исследование более углубленное выявляет космологические мифы; но лишь терпение и знание народа «изнутри» обнаруживают философию и религию: истинное поклонение, где «боги» совсем не обязательно выступают воплощением чего бы то ни было, а если и выступают, то с переменным успехом (что зачастую зависит от решения самого индивидуума).
А избавлять не надо бы — разве что всю сказку отложить на потом, когда дети окрепнут настолько, чтобы суметь ее переварить.
См. Примечание B в конце (стр. 157).
В том, что касается сказок и прочего детского фольклора, срабатывает еще вот какой фактор. Зажиточные семьи нанимали для своих детей нянь, и те рассказывали детям сказки, отчасти близкие к деревенскому и традиционному фольклору, позабытому их «господами». Этот источник давным–давно пересох, в Англии, во всяком случае; но некогда он играл немаловажную роль. Но опять–таки, это отнюдь не доказывает, что дети — наиболее подходящая аудитория для восприятия этого исчезающего «фольклора». Няням с тем же успехом (или даже с большим) можно было бы поручить выбирать картины и мебель.
См. Примечание С в конце (стр. 158).
Сам Лэнг и его помощники. Большая часть содержания сборников в своей исходной форме (или в древнейших сохранившихся вариантах) такому определению не соответствует.
Гораздо чаще дети спрашивали меня: «А он добрый? А он злой?». То есть им было важнее правильно обозначить стороны Добра и Зла. Ибо этот вопрос одинаково значим как в Истории, так и в Фаэри.
Предисловие к «Сиреневой книге сказок».
См. Примечание D в конце (стр. 158).
Естественно, именно это дети зачастую и имеют в виду, когда спрашивают: «А это правда?» Они подразумевают: «Мне это нравится, но водится ли такое в наши дни? Могу ли я спать спокойно в своей кроватке?» И услышать они хотят: «Разумеется, нынче в Англии драконов уже нет», — и всего–то навсего.
Предисловие к «Сиреневой книге сказок».
То есть порождает Вторичную Веру или управляет ею.
Это справедливо далеко не для всех снов. В некоторых Фантазия вроде бы играет некую роль. Но такие сны — исключение. Фантазия — деятельность рациональная, а не не иррациональная.
См. Примечание Е в конце (стр. 159).
См. Примечание F в конце (стр. 159).
Кристофер Доусон, «Прогресс и религия», стр. 58, 59. Ниже он добавляет: «Полное викторианское облачение из цилиндра и фрака, вне всякого сомнения, в культуре девятнадцатого века символизировало нечто важное, символизирует и по сей день, ведь культура эта распространилась по всему миру так, как ни одной моде на одежду прежде не удавалось. Возможно, что наши потомки усмотрят в ней некую мрачную ассирийскую красоту, символ, достойный века безжалостного и великого, ее породившего; но, как бы там ни было, моде этой недостает ясной, очевидной красоты, что необходима любой одежде, ибо, подобно исходной культуре, викторианская мода утратила связь с природой, в том числе и человеческой».
См. Примечание G в конце (стр. 160).
Или в группе сходных сказок.
«Королева, желавшая испить из некоего Колодца, и Лорганн» (Кэмпбелл, xxiii); «Der Froschkönig»; «Девушка и лягушка».
См. Примечание H в конце (стр. 160).
Для колеблющихся Лэнговых весов такое весьма характерно. На поверхностный взгляд сказка подражает «придворной» французской conte с сатирическим уклоном, и теккереевской «Розе и Кольцу» [77] в частности — такая сказка, будучи неглубокой и даже легковесной по природе своей, не производит, да и не стремится произвести эффекта столь сильного; но под внешним лоском таится более серьезный дух Лэнга–романтика.
Такие сказки Лэнг называл «традиционными» и на самом деле предпочитал их всем прочим.
«Черный бык Норроуэйский».
Ибо все детали до одной могут не быть «истинными»: нечасто «вдохновение» оказывается настолько сильным и длительным, чтобы оживить все в целом и не оставить практически ничего банального, скучного и «надуманного».
Здесь Искусство представлено скорее в самой сказке, нежели в пересказе таковой; ибо Автором ее были отнюдь не евангелисты.
Некоторые его работы можно найти в рукописи B[ritish]. M[useum]. MS. Add. 31922, вместе с сочинениями Генриха и его друзей.
Имена, от которых произошли Cerdic и Ceadwalla, возможно, в позднебриттской форме выглядели как Car[a]d΄īc и Cadwallōn. В западносаксонских формах ударение сдвинулось назад на начальный слог, в соответствии с германской системой. В Ceadwalla, как и, возможно, в Cerdic, начальное c изменило артикуляцию на более переднюю и произносилось, вероятно, ближе ксовременному английскому ch, чем к c. Cerdic стоит в начале генеалогии в том смысле, что такзвали предка позднейших королей, который впервые высадился в Британии в 495 году н. э.(согласно «Англосаксонской Хронике») в месте под названием Cerdices ora. Насколько этот рассказ соотносится с реальными событиями — вопрос спорный. Однако по крайней мере заимствование имен, по всей видимости, указывает на тесные контакты. Если этот Кердикдействительно существовал, его семья вряд ли пришла в Британию впервые только в его время. Однако, когда мы доходим до Кадды [Cadda] в четвертом поколении после Кердика и Кеадваллы в шестом (в конце VII века), ситуация уже совсем другая.
