Едва ли И.Б. Пестелю и его помощникам было приятно читать такие выражения. Но гораздо больше их волновала реакция начальства. Оказывалось, что тайна перлюстрации уже и не тайна для тех, за кем следят. Поэтому И.Б. Пестель старался оправдаться перед начальством. В лучших традициях бюрократии почт-директор доказывал, что Московский почтамт тут ни при чем. Он писал А.А. Прозоровскому:
Ваше Сиятельство из письма Кутузова усмотреть изволите, что он крайне недоволен, что его письма весьма неосторожно распечатываются. Сие подозрение недавно обнаруживается и, по примечанию моему, с тех только пор, когда в Берлине возбуждаются тревоги и делаются военные приготовления. Я начинаю сомневаться, не распечатываются ли там [в Берлине] сии письма столь неискусным образом, ибо клеем подлеплять не есть способ, употребляемый в России. Хотя и после меня рижский почтмейстер свидетельствует письма, но я уверен, что он свое искусство знает и не подает сомнения корреспондентам. Сверх того служит доказательством, что не здешние места тому виною, [и то,] что корреспонденты московские г. Кутузова подобного неудовольствия не обнаруживают1163.
Говоря о клее, Пестель имел в виду фразу из письма А.М. Кутузова в мае 1791 года Н.Н. Трубецкому: «Последнее ваше письмо распечатано было и бесстыдным образом замазано клейстером»1164. У нас нет точных данных о том, кого подозревали в перлюстрации Кутузов и его друзья: Москву или Берлин. Но ясно – перлюстрация, как отмечалось выше, далеко не всегда оставалась незамеченной.
Аресты московских масонов и близких к ним людей также были связаны с использованием перлюстрации. Так, Екатерина II предписала 6 февраля 1792 года рижскому генерал-губернатору Ю.Ю. Броуну задержать московских студентов Василия Колокольникова и Максима Невзорова, возвращавшихся после четырех лет обучения в Геттингенском университете. Студенты подозревались в масонстве и связях с Н.И. Новиковым. В указе требовалось: «…в случае проезда сих людей через Ригу, под видом таможенного осмотра» отобрать все имеющиеся у них бумаги и письма и посмотреть содержание «оных известным способом в Рижском почтамте». В ответ губернатор 18 февраля сообщал, что студентов задержали под видом необходимости просмотра латинских книг, которые они везли в Академию наук, а все отобранные у них бумаги он направляет на усмотрение императрицы. В результате 27 февраля государыня приказала доставить студентов с приставом в столицу. Здесь в Алексеевском равелине Петропавловской крепости они были допрошены знаменитым С.И. Шешковским. Он, в частности, интересовался у молодых людей, «отчего произошла французская революция»1165.
13 апреля 1792 года Екатерина II направила указ А.А. Прозоровскому провести обыск у Н.И. Новикова. 24 апреля Николай Иванович был арестован и 17 мая отправлен в Петербург, где его допрашивал Шешковский1166. Дело московских масонов закончилось обысками, ссылкой ряда из них, арестом и заключением в Шлиссельбургскую крепость Новикова, сожжением по приказу духовной цензуры 18 656 экземпляров «вредных» книг. В 1794 году, когда в Москве было обнаружено еще одно помещение с ранее неизвестными книгами, часть их также была сожжена. В.Я. Колокольников и М.И. Невзоров в крепости тяжело заболели и были переведены в Обуховскую больницу. Колокольников вскоре умер, а Невзоров был признан душевнобольным1167.
Иногда перлюстрация использовалась для усиления обвинения лиц, уже находившихся под подозрением. В этом плане характерно дело братьев Массон в конце 1796 года. Старший из них, подполковник Андре Пьер, жил в России с 1781 года и был в прекрасных отношениях с А.А. Аракчеевым. Младший, Шарль Франсуа, проживал в Петербурге с 1786 года и с 1795‐го служил секретарем великого князя Александра, будучи в чине премьер-майора. Но взошедший на трон Павел I имел устойчивое предубеждение против младшего из братьев. В результате оба брата в декабре 1796 года были арестованы. А.П. Массону была устроена очная ставка с графом Пиаченцей, служившим в Кадетском корпусе. Тогдашний генерал-директор полиции Н.П. Архаров, держа в руке перлюстрированное письмо графа, задал именем императора вопрос: почему в письме приятелю Пиаченца пишет, что полковник Массон шутил о запрете императором круглых французских шляп? В итоге братья были высланы за границу1168.
В царствование Павла I повышенное внимание к перлюстрации иногда приводило к трагикомическим последствиям. Так, в начале 1801 года перехватывают письмо из Москвы дипломату И.М. Муравьеву-Апостолу, которое содержит фразу: «Я был также у нашего Цинцината в его имении» (Цинцинат, или, вернее, Цинциннат, – римский патриций, которого предание считало образцом скромности, доблести и верности гражданскому долгу). Любимец Павла, умный и циничный граф Федор Ростопчин, решает использовать эту ситуацию для очередной политической интриги. Он представляет императору дело так, будто автором письма является выдающийся государственный деятель, тридцатилетний граф Никита Петрович Панин. У этой интриги была своя предыстория. Осенью 1799 года молодой дипломат стал вице-президентом Коллегии иностранных дел, заместителем Ф.В. Ростопчина. При взбалмошном Павле всякое было возможно, и «сумасшедший Федька» – я уже говорил, что так называла Ростопчина Екатерина II, – начал игру против возможного соперника. Осенью 1800 года Панину было объявлено «царское неблаговоление». Ему предписали поселиться в селе Петровско-Разумовском под Москвой. Но Ростопчин помнил немало случаев, когда император внезапно отказывался от прежних решений и опала мгновенно сменялась фавором. А он хотел «утопить» Панина окончательно.
Итак, по версии Ростопчина, автор письма – Н.П. Панин. «Цинцинат» же – князь Н.В. Репнин, генерал-фельдмаршал, один из главных в то время русских полководцев. И раз опальный дипломат и отставной фельдмаршал встречаются частным образом – тут уже видится пугающий заговор. В таких случаях государь скор на решения. 29 января 1801 года Павел I пишет московскому военному губернатору графу И.П. Салтыкову:
Открыл я, Иван Петрович, переписку… Панина, в которой титулует он князя Репнина Цинцинатом, пишет о некоторой мнимой тетке своей (которой у него однако же здесь никакой нет), которая одна только из всех нас на свете душу и сердце токмо и имеет, и тому подобныя глупости. А как из сего я вижу, что он все тот же, то и прошу мне его сократить, отослав подале, да… чтобы он вперед ни языком, ни пером не врал. Прочтите ему сие и исполните все.
Изумленный Панин заявляет Салтыкову, что ничего подобного не писал. Московский губернатор докладывает императору. Взбешенный Павел через неделю, 7 февраля, вновь пишет Салтыкову: «В улику… посылаю к вам копии с перлустрированных Панина писем, которыми извольте его уличить. И, как я уже дал вам и без того над ним волю, то и поступите… как со лжецом и обманщиком»1169.
Между тем слухи об этой истории начинают гулять по Москве. И тогда скромный чиновник коллегии иностранных дел Петр Иванович Приклонский обращается к другому любимцу императора – графу Ивану Кутайсову, бывшему брадобрею и камердинеру Павла. Чиновник объясняет, что автор крамольного письма – он, а «Цинцинатом» назвал именно Панина, поскольку многие называют графа «римлянином». Кутайсов, естественно не питающий особой любви к Ростопчину, своему сопернику по фавору, докладывает государю. Московская почта подтверждает, что письмо писано не рукой Панина. Разражается скандал. За три недели до убийства Павла в опалу попадает сам Федор Ростопчин. Уже 16 февраля графу Панину разрешают въезд в обе столицы. 18 февраля начальство над почтовой частью империи поручается графу П.А. Палену, главе реального заговора. 20 февраля следует указ императора Сенату: «Действительного тайного советника графа Ростопчина всемилостивейше увольняем от всех дел по прошению его». Затем Ростопчина высылают в Москву1170. Кажется, эта история была специально разыграна, чтобы служить иллюстрацией пословицы «Не рой другому яму…». Если же говорить всерьез – она вновь показала опасность использования перлюстрации в собственных целях людьми, неразборчивыми в средствах.
Выше я уже отмечал, что страдавший любовью к либеральным высказываниям Александр I также широко пользовался услугами «черных кабинетов». Насколько широко при нем сеть перлюстрации накрывала подозрительных лиц, видно, в частности, по делу Сперанского. Государственный секретарь М.М. Сперанский 17 марта 1812 года был уволен от должности, в тот же день арестован и отправлен в ссылку в Нижний Новгород. Одновременно был сослан в Вологду один из ближайших его друзей и сотрудников в 1810–1812 годах – М.Л. Магницкий. Через две недели, 31 марта, А.Д. Балашов, потерявший накануне пост министра полиции, но оставленный при императоре для поручений, писал санкт-петербургскому почт-директору Н.И. Калинину: «Получил я высочайшее повеление… чтобы вы… доставляли ко мне, для доклада Его Величеству, все пакеты, которые будут в получении на имя… Сперанского и… Магницкого, хотя б Его Величество и в отлучке из С. [анкт] – Петербурга изволил находиться»1171. 12 апреля 1812 года Балашов сообщал нижегородскому гражданскому губернатору А.М. Руновскому:
