Дед Елисеев – у него и крылья при себе.
Дельтапланеризм – явление новое, но уже и привычное. Уже есть внушительные рекорды полетов на необычном летательном аппарате. Продолжительность – более суток, дальность – более сотни километров, высота – под семь тысяч метров… На волжских и окских откосах рекорды пока что скромные – сотни метров, минуты. Но четыре десятка энтузиастов клуба «Олимпик» с каждым месяцем набирают дальность и высоту. И дерзость. На их тренировки и состязания собирается много людей. Среди них был и дед, Леонид Степанович Елисеев.
Как и почему на седьмом десятке лет человека не покидает желание делить с молодыми хлопоты разных дел, риск путешествий или это вот удовольствие не без риска? Ответить на это непросто. Все дело, видно, в натуре людей. Есть такие неугомонные старики, которых годы не сажают на скамеечку перед домом. Леонид Степанович именно этой закваски старик.
Пойдя на пенсию и получив много «праздного времени», он стал присматриваться к спортсменам, но не в качестве болельщика. Тщательно расспросив знающих о купании в проруби, дед решил, что именно этим надо ему заняться для укрепления здоровья. И он стал завзятым «моржом».
Леонид Степанович родом из крестьян.
К полетам он подошел основательно. Он не стал просить на откосе: «Дайте попробовать…» Дед появился сразу со своим аппаратом. Аппарат этот не очень и сложен: четыре сочлененные дюралюминиевые трубки, тросы-растяжки, деревянные гибкие рейки, спрятанные в материю, ну и сама материя – двадцать квадратных метров ткани «болонья». Однако, чтобы эта штука летала, сделать надо ее в согласии с законами аэродинамики. По чертежам журнала «Техника – молодежи» Леонид Степанович сначала сделал метровую модель дельтаплана и опробовал ее на шнурке. Полетела! После этого старик купил разноцветной «болоньи», добыл трубы, тросы, винты, гайки, застежки. С месяц сидел то за швейной машиной, то сверлил, точил. Все сделал сам – планер, лямки, на которых планерист повисает под летящим крылом, и стал ходить на занятия. По средам в «Олимпике» (это подвальное помещение жилого дома на окраине Горького) – теоретические занятия.
– Да, аэродинамику надо знать… – вздыхает дед, в жизненном багаже которого лишь семилетка. И он не пропустил ни одного занятия. Он также бегает, занимается вместе со всеми в гимнастическом зале, делает даже кувырок-сальто. «Со страховкой, конечно, с большой страховкой», – спешит расставить все точки над «i» сам старик.
Присутствие столь необычного летуна в «Олимпике» дисциплинирует нетерпеливых и успокаивает матерей и отцов летунов – «Очень уж непривычное дело, такое летанье!»
Группа дельтапланеристов в «Олимпике» не убывает, но очень и не растет. Летать хотели бы все. Но сколько хлопот с этим планером! Надо его везти на откос, собирать, после каждого приземления забираться снова на гору. «Ничего. Любишь кататься – люби и саночки возить», – говорит дед, не пропустивший ни одного воскресенья полетов.
– Это праздник! Не только тело летит. Летит душа!
Во время полетов при неизбежной толкотне любопытных, болельщиков и зевак положение у деда особое. Борода его – в центре внимания. Одни глядят с восхищением, другие с насмешкой: «Ну, дед, давай! Чего медлишь!»
Старик всегда остается спокоен. Он не может себе позволить азарта, хорошо понимая, что кости в его возрасте срастаются значительно хуже, чем у тех, кому нет еще двадцати. А если кто-нибудь пристанет особо настойчиво, он отвечает с покоряющим простодушием:
– Э-э, браток, жить-то ведь хочется…
Леонид Степанович родом из крестьян Пензенской области. В юности он ходил за сохой. Служил в армии на Дальнем Востоке. Более двадцати лет работал потом пожарником. Полинявшая куртка из белого грубого полотна – это наследство от его неспокойной профессии. В этой куртке, стянув ремнями суховатое тело, он и летает теперь.
Живет Леонид Степанович сейчас один. Есть у него три взрослые дочери и четыре сестры. Все они, конечно, не против развития дельтапланеризма в стране, но категорически против участия в нем деда. А дед и тут хладнокровен: «Живем один раз. И если мне радость от этого, так почему же не полетать…»
На самолете Леонид Степанович летал всего один раз – «Для пробы слетал из Горького в Арзамас».
– Ну-у! Самолет – совсем другое дело. Там не летишь, а едешь. А тут летишь!
Технику безопасности Леонид Степанович соблюдает без понуждений со стороны тренера. Ниже колен обвязывает ноги поролоном, а потом уже надевает видавшие виды пожарные сапоги, тщательно пристегивает под бородой ремешок шлема и ждет надежного, но несильного ветра…
Снимки я сделал в момент приземления деда и в момент, когда, не слишком довольный полетом, он прочел мне занятную лекцию, почему эта матерчатая штука все же летает. «Тут все, как у птицы, каждое «перышко» должно быть в порядке…»
После полетов планеристы несли к автобусу чехлы с тканью, трубами и тросами. Старик тоже, слегка сутулясь, нес свое самодельное сокровище.
– Спросите: что еще есть в хозяйстве? Отвечу: швейная машина, топор, долото, рубанок, бурав, тиски, напильники, шило… И еще – гармонь. С этим богатством и доживаю свой век.
Такой дед… Люди бывают разные. Иной в двадцать – уже старик стариком, с места не сдвинешь. А бывают такие вот неугомонные старики.
Фото автора. 15 июня 1980 г.
4 мая в нашей газете был опубликован очерк «Карл, друг Петра…» В нем рассказано о встрече в Швейцарии с человеком, сохранившим трогательное чувство дружбы к русскому парню, бежавшему через Рейн из фашистского плена. Жив ли Петр Билан, о котором шла речь? Отзовется ли?.. Жив! Отозвался! Сегодня – рассказ о встрече с Петром Ильичом Биланом, рассказ об интересной человеческой судьбе.
* * *
Сначала был звонок москвича. Профессор-искусствовед сказал: «Кажется, у этой истории есть продолжение. Моя дочь заглянула в справочник Союза художников СССР. Там фамилия, имя и возраст. Вряд ли случайное совпадение…»
А через день позвонили из Киева: «Петр Билан – это я… Да, живой и здоровый. Приезжайте… Да хоть сегодня!» И я побежал за билетом на самолет.
В Швейцарии, слушая Карла, на встречу с Петром я надеялся мало. Столько лет минуло, сложности жизни, возраст… И вот стою на восьмом этаже перед дверью, и от встречи отделяют лишь три секунды звонка…
– Заходите, заходите. Ласкаво просимо!..
Полный приветливый человек у порога. Встретив его на улице, я бы подумал: художник – длинные с проседью волосы, берет, внимательный взгляд за очками.
1944 год. Солдат Петр Билан.
Квартира даже глазу неопытного человека тоже бы подсказала: живет художник – в горшках и вазах сухие стебли растений, снопы кистей, на мольберте холст, повторяющий вид за окном. Поросший вишнями киевский косогор почти стеной соседствует с домом – белый цвет на холсте, белые лепестки вишен на подоконнике. Оглушительно, кажется, протяни руку – достанешь певца, щелкает соловей.
Тут живут четверо. Билан Петр Ильич, его жена Нина Викторовна, дочь Галя, зять Игорь. Все четверо – художники.
Молодых в доме сегодня нет, уехали на Десну. Петр Ильич чинит автомобиль и урывками – «не упустить запоздавшее в этом году цветенье» – пишет картину. Нина Викторовна сидела над рисунками для издательства. Но теперь сразу же все отложено, отодвинуто в сторону. Садимся за стол с самоваром и знаменитым киевским тортом. По рукам идут фотографии из Швейцарии.
– Да, Карл… Встретил на улице – не узнал бы. И он меня тоже бы не узнал. Были совсем молодые…
Нина Викторовна приносит семейные реликвии: письма Петра (размером с газетный лист и украшенные рисунками – посылались из армии перед войной), потертые, с помутневшим стеклом часы швейцарского производства, золотую десятифранковую монету – подарок Петру на память, пожелтевшие снимки.
Разговор о прожитом длится далеко за полночь и продолжается утром.
* * *
В 1940 году Петра призвали в армию. Было ему восемнадцать. Столько же было Нине Макаровой. Они учились в Одесском художественном училище. Собирались уже пожениться, но не успели.
Письма размером в газету рядовой Билан слал в Одессу из белорусского Слуцка. Писал солдат урывками ежедневно. Ставил число и начинал: «Ну вот, моя курносая, опять скажу в самом начале, что очень тебя люблю…»
Петр Билан сегодня.
Сейчас письмам четыре десятка лет. На сгибах бумага вся в дырках, карандашные строчки еле заметны. Петр Ильич под предлогом, что лучше разбирает свой почерк, с улыбкой забирает листы и надевает очки.
– Ну, тут я соловьем заливаюсь… Тут опять объяснение… Надо же, сколько чепухи я писал, – смеется он, поглядывая на Нину Викторовну.
