К тому времени в битве при Бау гольштейнские и немецкие добровольцы были наголову разбиты датскими войсками, а многие из них попали в плен. Удивительно, насколько быстро после этого обычно мирное население Шлезвиг-Гольштейна прониклось военным духом и идеей национальной ненависти. Ярче всего это проявлялось у женщин. Я тому был непосредственным свидетелем.
Во время одного из собраний некая молодая симпатичная девушка попросила меня объяснить принцип действия подводных мин, которыми был защищен город. Узнав, что в случае удачи целый корабль со всем экипажем взлетит на воздух, она тут же взволнованно спросила: неужели найдется человек, который сможет вот так просто, одним движением руки, погубить сразу сотню человеческих жизней? Я ответил, что, конечно, найдется, оправдывая это военными действиями. После этого она с негодованием отвернулась и в дальнейшем старательно меня избегала. В следующий раз я встретил ее уже после битвы при Бау. Возглавлявший прусские войска граф Врангель[61] уже подходил к границе Шлезвиг-Гольштейна, и воинственный дух в стране был на самом подъеме. К моему искреннему удивлению, хорошенькая оппонентка, завидев меня, не только не отошла в сторону, но, наоборот, первой подошла и спросила, в исправности ли пребывает мое минное заграждение. Я заверил, что все мины в порядке, а поскольку датский флот был уже близок, вскоре все смогут убедиться в их эффективности. Я желал таким резким ответом вновь возбудить ее негодование, которое так шло ей. Ненависть и правда проступила на ее лице, но сопровождалась она неожиданной фразой: «Ах, я была бы рада увидеть, как сотни этих извергов будут извиваться в воздухе». Оказалось, что ее жених, участвовавший в битве при Бау, был ранен и, попав в плен, теперь находился на корабле «Droning Maria», команда которого обращалась с пленными весьма сурово. Этим и объяснялось такое резкое изменение ее гуманных чувств.
В городе говорили, что Копенгаген приказал начать бомбардировку Киля, не дожидаясь, пока его займут немецкие войска. Я опасался за оборону города, поскольку при тщательном изучении фарватера оказалось, что для среднеразмерных судов он шире, чем предполагалось ранее. Кроме того, датский флот мог спокойно встать на якорь возле Фридрихшорта, откуда начать неторопливый и обстоятельный обстрел города. Поэтому мне казалось важным захватить крепость. Сделать это было не сложно: датский гарнизон состоял из небольшого числа солдат-инвалидов, бояться которых было просто стыдно.
О своих опасениях я доложил вновь назначенному коменданту Киля, ганноверскому майору. Он был со мной всецело согласен, тем более что ему недавно стало известно, что датская эскадра как раз и имеет первой целью занятие и укрепление Фридрихшорта, но у него не было достаточного числа людей для захвата крепости. В ответ на это я напомнил коменданту, что для содействия в таком благородном деле вполне можно задействовать силы народной милиции. Хоть комендант и сомневался в этой моей затее, тем не менее он приказал трубить сбор народных сил самозащиты, чтобы довести до них мое предложение. Очень быстро собралось значительное число граждан. Обратившись к ним, я попытался доказать, что их жизнь и благополучие сейчас в большой мере зависят от того, кто первым займет Фридрихшорт, что сегодня сделать будет легко, а завтра – невозможно.
Мое выступление пришлось гражданам по душе. После короткого совещания бойцы милиции согласились в ту же ночь штурмовать крепость при условии, что командовать штурмом буду я, на что я, естественно, ответил согласием. При поддержке коменданта, который хоть не имел команды, зато предоставил в наше распоряжение городской арсенал, мы быстро снарядили из 150 мужчин экспедиционный корпус, усилив его резервом из 50 человек.
Уже ближе к полуночи отряд выдвинулся в направлении района Хольтенау, откуда планировали начать штурм. Наш милицейский отряд тихо и бесстрашно подошел к укреплению, спокойно прошел по оказавшемуся, к нашей радости, опущенным подъемному мосту и с громким криком «ура!» быстро овладел фортом. К сожалению, датчане не оказали нам никакого сопротивления. В комендантской я устроил свой штаб, куда вскоре были доставлены плененные солдаты гарнизона, состоявшего всего из шести, по-видимому, совершенно забытых датчанами престарелых сержантов и пиротехников. Все они были взяты мной под стражу как первые военнопленные и на следующее утро отправлены в Киль. Коренные шлезвиг-гольштейнцы, все они были очевидно довольны тем, что их освободили от датской службы.
На другое утро мне доложили, что на рейде перед крепостью появился датский военный корабль. Спустя короткое время в штаб приволокли шпиона, подававшего из крепости какие-то сигналы. Старый человек, он весь трясся в руках державших его крепких молодых парней. После подробного допроса выяснилось, что старик был гарнизонным пастором. Напуганный шумом в обычно тихой старой крепости, он пытался привычными знаками дать понять рыбакам из расположенной на другом берегу гавани деревни Лабоэ, чтобы они прислали за ним лодку.
Небольшое датское военное судно спокойно стояло на якоре в ожидании возвращения отправленной в Лабоэ шлюпки, после чего опять ушло в море. Я распорядился срочно поднять над фортом черно-красно-золотой флаг и расставил на стенах караулы, с тем чтобы на судне поняли и доложили командованию, что морская батарея Фридрихшорт захвачена немецкими войсками. И правда, вскоре весть об этом появилась в датских документах и газетах.
Так началась моя веселая жизнь в крепости. Милиционеры прилежно выполняли свои обязанности. К своему удивлению, я обнаружил среди них даже представителей довольно известных в Шлезвиг-Гольштейне дворянских фамилий и почетных граждан Киля. Несмотря на знатность, все они беспрекословно выполняли приказы избранного ими самими командиром молодого прусского артиллерийского офицера. Я распорядился поправить земляные валы, отремонтировать бойницы и расставить на уцелевшие помосты найденные старые пушки. В порядок был приведен пороховой склад, а кильские мастера построили плавильную печь для отливки пуль. Во всем этом мне помогал добровольно следовавший за мной еще из Берлина денщик по имени Хемп. Человек это был хорошо образованный и деловой, впоследствии сопровождавший меня во всех моих телеграфных работах и получивший наконец пост главного инженера Индо-Европейской телеграфной линии, который он занимал вплоть до прошлого года. С его помощью нам удалось обучить нескольких человек худо-бедно обращаться с пушками и уже на третьи сутки после захвата форта устроить пробные стрельбы, которые далеко разнесли весть о нашей первой победе.
Вскоре нас начали навещать жители Киля. Среди посетителей были комендант Киля, члены временного правительства, супруги и близкие моих милиционеров, желавшие увидеть, в каких условиях они живут. Через неделю после начала посещений мой отряд изрядно поредел, поскольку приходившие жены убеждали своих мужчин в том, что их отсутствие наносит семье ощутимый урон. Было понятно, что долго мне не удастся сохранять свой отряд, состоявший из мирных граждан, не желавших отказываться от своих частных дел. С другой стороны, в Гольштейне еще почти не было своей армии, если не считать маленьких отрядов, самоотверженно сражавшихся с датчанами на севере страны.
Теперь передо мной стоял выбор: либо отказаться от завоеванной крепости, либо заменить гражданскую милицию более постоянными силами. По моим рассуждениям, наиболее подходящими для такой замены были молодые крестьяне, жители расположенного напротив форта, на южном берегу кильской бухты, большого прихода. Не теряя времени, я, взяв с собой часть милицейского отряда, с флагами и барабанным боем отправился в главное селение прихода – Шенберг. Там созвал старейшин и объяснил им, что ради собственной безопасности им следует отрядить своих взрослых сыновей на защиту крепости. Начались длинные, тяжелые переговоры, самое живое участие в которых помимо старейшин принимали еще и стоявшие за ними жены. Старые крестьяне говорили, что, если «господа», как они называли правительство, пожелают, чтобы их дети воевали, они должны приказать, и тогда будет понятно, что и как делать, а пока такого приказа не было. Если же датчане и правда нападут на их приход, тогда они смогут и без команды дать им достойный отпор и вступиться за свою землю, а «идти на ту сторону бухты» добровольно они не согласны.
Крестьяне упорно стояли на своем, что вызывало неизменное одобрение их жен, а меня искренне раздражало. На нижненемецком наречии, знакомом мне еще с детства, я объявил им, что все они упрямые и тупые ослы и трусы и что во всей Германии женщины храбрее, чем здешние мужчины. Чтобы не остаться голословным, я показал им статью в газете, где рассказывалось о том, что в Баварии для защиты от датчан был создан женский боевой отряд, поскольку у мужчин не хватило мужества сделать это. «Мне остается, – добавил я от себя, – дождаться этих женщин, чтобы они помогли мне защитить крепость».
