Обращает на себя внимание еще одно обстоятельство – «Prodromus» был завершен к началу осени 1633 года. Учитывая небольшой объем этого сочинения и то, что для его написания автору не требовалось проводить каких-либо новых научных изысканий, логично предположить, что книга была написана летом 1633 года, и работа над ней началась либо сразу после вынесения приговора Галилею, либо накануне. Видимо, Шайнер решил воспользоваться подходящим моментом1455. Но возможно, что дополнительным стимулом для него (кроме застарелой неприязни к Галилею) стал если и не прямой заказ от курии или руководства Общества Иисуса, то по крайней мере пожелание со стороны некоторых прелатов («an official investiture», как выразился Фантоли1456) иметь сочинение, опровергающее идеи Галилея и Коперника с научной (или, точнее, натурфилософской) точки зрения. Действительно, в упомянутом выше письме Кирхеру (от 16 июля 1633 года), спустя три недели после окончания суда над Галилеем, Шайнер заявляет: «Когда “Prodromus” будет завершен, я смогу, с Божьей помощью, защитить традиционную (communem) астрономию от Галилея в своей книге от начала до конца, как то было рекомендовано папой, нашим генералом, помощниками и всеми, кто следует лучшим путем (ita hortatur Pontifex, Generalis noster, Assistentes, omnes meliora secuti)»1457.
Однако когда работа над «Prodromus» была закончена, руководство Общества Иисуса не дало разрешения на ее публикацию, и труд Шайнера вышел в свет только в 1651 году, спустя год после смерти автора1458. По мнению Блэквелла, причина, заставившая иезуитов воздержаться от публикации «Prodromus», может быть связана с тем, что в руководстве Общества Иисуса начали подозревать, что Галилей, возможно, был прав1459. Вряд ли. Скорее дело в другом.
В 1615 году генералом ордена иезуитов стал Вителлески, который сменил Аквавиву и при котором последовали новые ужесточения орденских порядков. В частности, вводилась цензура переводов ранее одобренных работ отцов-иезуитов, кроме того, последним с 1621 года запрещалось издавать свои труды анонимно или под псевдонимами1460, а предписание 1623 года требовало, чтобы экземпляр любой книги, опубликованной членами ордена, направлялся в библиотеку Collegio Romano. И хотя эти требования исполнялись далеко не всегда1461, сам факт их появления свидетельствует об ужесточении позиции руководства ордена по отношения к novatores и о стремлении всеми силами сохранить «il ben commune e pace della Compagnia»1462.
В этих условиях руководство ордена, по-видимому, сочло нецелесообразным опровергать доводы Галилея с помощью учения или по крайней мере опираясь на данные наблюдений, которые в свою очередь, мягко говоря, не вполне вписывались в традиционную аристотеле-птолемеевскую космологию1463. Кроме того, Шайнер в «Prodromus» сосредоточился главным образом на обсуждении солнечных пятен, а также на том, что их движение недопустимо толковать с позиций учения Коперника, тогда как в курии (и в Обществе Иисуса) ждали другого – научного ниспровержения Галилеевой теории приливов, главного аргумента тосканского ученого в пользу гелиоцентрической космологии.
Итак, изящную идею ватиканского истеблишмента нанести Галилею, так сказать, тройной удар – юридический (инквизиционный процесс), теологический (трактат Инхофера) и натурфилософский (трактат Шайнера) – удалось реализовать лишь отчасти. Слабым звеном оказался отец Шайнер.
Инквизиционный процесс над Галилеем вызвал широкий резонанс в европейском интеллектуальном сообществе, особенно во Франции. Прежде всего следует принять во внимание, что во Французском королевстве решения римских конгрегаций вступали в силу только после их одобрения профессорами Сорбонны и «людьми с острова Сите», то есть Парижским парламентом1464. В 1635 году Ришелье пытался получить согласие Сорбонны на осуждение гелиоцентрического учения, но безуспешно. Более того, как уже было сказано выше, протестант Элиа Диодати, друг Галилея и адвокат Парижского парламента, добился публикации в 1635 году «Dialogo» (в переводе на латинский язык), а в 1636 году – «Письма Кристине Лотарингской». Таким образом, во Франции осуждение учения Коперника и, следовательно, осуждение Галилея не были формально легализованы1465.
Не вдаваясь в детальное рассмотрение откликов французских мыслителей на осуждение Галилея римской инквизицией (это потребовало бы специального исследования и анализа взглядов широкого круга французских интеллктуалов: Мерсенна, Гассенди, Ферма, Роберваля, Aнри Ле Теннера и других), я остановлюсь здесь лишь на реакции Рене Декарта, который, как уже отмечалось выше, обратил внимание на важную особенность выдвинутых против Галилея обвинений: гелиоцентрическое учение было осуждено инквизицией, то есть конгрегацией из десяти кардиналов, но это осуждение не было одобрено ни заявлением папы ex cathedra, ни постановлением Вселенского собора. Однако реакцию французского философа на процесс над Галилеем целесообразно, на мой взгляд, проанализировать в более широком контексте – контексте сопоставления научных и философских позиций двух выдающихся ученых и мыслителей начала Нового времени.
Почему мой выбор пал именно на Декарта? Главным образом по двум причинам. Во-первых, среди младших современников Галилея именно Декарт обладал той математической одаренностью и тем философским складом и силой ума, которые, как может показаться на первый взгляд, могли сделать его едва ли не единственным достойным идейным преемником тосканского ученого (или, по крайней мере, их интеллектуальные позиции могли бы взаимно и плодотворно дополнять друг друга). Однако этого не случилось. Почему? Далее я постараюсь ответить на этот вопрос.
Во-вторых, сопоставление натурфилософских позиций Галилея и Декарта позволит лучше понять сложность и противоречивость процесса становления классической науки Нового времени, а кроме того, осознать если не интеллектуальное одиночество Галилея (возможно, это слишком сильное выражение), то по крайней мере непонимание и неприятие его идей не только католической элитой, но и «отцом европейского рационализма».
Именно эти два соображения привели меня к мысли завершить книгу о процессе над Галилеем несколько неожиданным образом – главой, посвященной картезианской натурфилософии. Ведь в известном смысле Декарт продолжил суд над Галилеем, перенеся обвинения в адрес тосканца из сфер церковного права и теологии в сферу философии.
Часть II
АНТИПОД, ИЛИ ИСТИНА, «ВЫБРАННАЯ ПО ЖЕЛАНИЮ»
Все, воспринимаемое нами весьма ясно и вполне отчетливо, – истинно; трудность состоит лишь в том, чтобы хорошо разобраться, какие вещи мы воспринимаем отчетливо.
Р. Декарт«КОМБИНИРУЯ ФИЗИКУ И МАТЕМАТИКУ»
Летом 1618 года в нидерландском городе Бреда двадцатидвухлетний французский gentilhomme, католик Рене Декарт, окончивший в 1614 году коллегию иезуитов муниципалитета Ла-Флеш, а в ноябре 1616 года – университет в Пуатье1466, поступил добровольцем в протестантскую армию штатгальтера Республики Соединенных провинций Морица Нассауского (1567 – 1625)1467. Такое стало возможным потому, что Франция активно поддерживала Нидерланды в их борьбе с Испанией. Поэтому многие молодые французы учились в Лейденском университете или служили в армии графа Морица, которого считали выдающимся полководцем своего времени. Война Соединенных провинций с испанскими Габсбургами началась еще в 1568 году, но в 1609 году между странами было заключено перемирие, которое продолжалось до 1621 года.
Декарту было тоскливо «среди беспорядка и необразованных солдат»1468. Единственным событием, которое рассеяло скуку армейских будней, более того – повлияло на его дальнейшую интеллектуальную жизнь, стало его знакомство с голландским врачом, математиком и естествоиспытателем Исааком Бекманом, состоявшееся 10 ноября 1618 года. Прогуливаясь в этот день по городу, Декарт увидел толпу около афиши, на которой некий математик предлагал публике решить какую-то задачу. Афиша была написана по-голландски, и Декарт, который еще не вполне освоил этот язык, попросил стоявшего рядом мужчину (им оказался Бекман) перевести текст на латинский или французский язык1469. Бекман перевел на латынь и дал Декарту свою визитную карточку. На следующий день француз зашел к Бекману и сказал, что решил задачу1470. Они разговорились, и Декарт стал доказывать собеседнику, что величина любого угла в действительности равна нулю. «Француз из Пуату»1471, как окрестил его Бекман в своем дневнике (Journal) 1472, рассуждал так:
