В какой-то момент Катаев, потянувшись кружкой за новой порцией разливаемой водки, в кругу оперских кулаков не заметил рябининского. Подняв, тяжелеющие глаза, он не увидел за столом и самого Сергея. Алкоголь еще не замыл память о его словах, потемневших глазах и злобы, биоволны которой шатали даже опытного подполковника ФСБ.
— А Рябина где? — обратился Костя к столующимся.
Кто-то пропустил его вопрос мимо ушей, кто-то пожал плечами. Долгов неуверенно кивнул на выход:
— Перекурить, по ходу, вышел…
Как будто кого-то смущал табачный смог, повисший в кухонном помещении. Катаев аккуратно выпростал ноги из-под стола и вышел в спальник.
Койка Рябинина была нетронута. В самом же помещении вообще никого не было.
В слабой надежде, что Сергей курит при входе, Катаев вышел на пандус. И здесь мимо.
Уже холодея и понимая, что непоправимое вот-вот произойдет, он побежал к штабному корпусу, на втором этаже которого проживало руководство Центра.
Катаев, из обрывков разговоров Бескудникова, да и одного своего знакомого из штаба УВД, слышал, что карьерная лестница для Рябинина была заколочена давно и наглухо. Причина тому принципиальная прямота в решении скользких и конъюнктурных вопросов, перманентное озвучивание, несмотря на должности и звания, мудаков мудаками, собственное мнение, не всегда совпадающее с линией начальства. Да и того, что Костя насмотрелся здесь, было достаточно для прогнозов на ближайшие пять минут. Разговор явно назрел. Мудака назовут мудаком.
Катаев, в душе этого желая и ощущая себя утлой посудиной, плыл по фарватеру агрессии, оставленному Рябининым. Он безошибочно, при входе в здание, повернул на лестницу второго этажа, уже услышав тяжелые шаги и хлопающие двери.
Рябинин, не знал в какой комнате квартировал Жо-ганюк, поэтому грубо дергал все двери подряд. Рванув ручку, он, не заходя окидывал чугунным взглядом, присутствующих и, не узрев искомого, шарахал обратно.
Когда Костя появился в коридоре, Сергей стоял на пороге последнего кубрика.
— Где Жоганюк?! — не увидев объекта розыска, рявкнул тот вглубь.
Оттуда что-то невразумительно мяукнули. Это как раз и было спальное помещение штаба.
— Бл… ь!!! — грохот захлопываемой двери заглушил финальную реплику.
— Серег, пойдем домой… — Катаев, с трудом пробирался сквозь стену злобы, окружившей товарища.
Рябинин вскинул глаза на друга, коротко сплюнул себе под ноги и повернулся на выход.
В это время скрипнул люк, ведущий на крышу, к зенитной установке. Сначала показались уставные тапочки на босу ногу, затем, висящие мешочком на заду, камуфляжные штаны и, наконец, по лестнице вниз, соскользнул начальник Центра Содействия Фрунзенского района города Грозного Николай Иванович Жоганюк. Очевидно, полковник проверял посты на крыше здания и, так кармически сложилось, появился на арене за секунду до ухода Рябинина.
Сергей резко развернулся на звук хлопнувшего люка. Суровый полковник, разом взбледнул и свялил свою начальственную поступь.
— Ты чего, Рябинин, пьяный что ли? — попытался сохранить хорошую мину при плохой игре Николай Иванович, — распорядок нарушаешь…
— Слышь, пи… р, — Рябинин вплотную приблизился к начальнику. Тот уже на явном испуге отпрянул, — ты на хера все это затеял?…
— Рябинин… Ты эт… — Жоганюк через плечо Сергея испуганно затаращился на Катаева, — ты чего…
Первое желание молодого опера было продиктовано так называемым «инстинктом ППС-ника» — вмешаться. Однако суровая жизненная правда быстро скрутила этот неуместный порыв, и Костя отвел глаза от тонущего взгляда когда-то грозного полковника.
Жоганюк попытался отшагнуть от страшных тихим бешенством глаз майора, но не успел. Тяжелый, как омоновская кувалда, кулак Рябинина впечатался в скулу начальника.
Хрясь!
Полковник акробатически неверно исполнил фляк назад, провернувшись через левую сторону. Реально гремя всеми костями, он отлетел в конец коридора, точно под чердачную лестницу, по которой только что триумфально спустился.
Рябинин решительно двинулся в сторону отлетевшего тела, но тут уж Катаев, как более трезвый, понимая границы зла, прыгнул на литую станину серегиной спины. Наверное, семьдесят пять килограмм живого веса на плечах не стали бы препятствием для стокилограммового старшего опера, однако на шум из кубриков начал выходить встревоженный люд. Штабные робко жались ближе к дверям, наблюдая поверженное руководство, а мобовцы, знавшие Рябинина лично, бросились на помощь Катаеву, представляя, что может наворотить вошедший в такой кураж взвинченный опер.
Жоганюк, кряхтя поднимался, зажимая, на глазах распухшее лицо. Рябинин, что-то зло выкрикивал в его адрес, перекрывая голоса успокаивающих офицеров. Общими усилиями, Катаеву и мобовцам удалось выпихнуть Сергея на первый этаж, где тот и успокоился. Не сникнув и не обмякнув, как это обычно происходит с людьми после психологической адреналиновой разрядки, майор с силой провел ладонями по лицу и, чуть подрагивающим голосом, произнес:
— Все, парни, хорош… Домой я пошел… спать…
Офицеры расступились, и Серега медленно пошел на выход.
Катаев вместе со всеми молча постоял еще с минуту, а затем, таким же медленным шагом пошел вслед за своим другом. Думать о том, что теперь будет совсем не хотелось…
* * *
ОМОН выполнять приказ вышестоящего руководства отказался. Куренной и Луковец, вызванные под опухшие очи начальника, смогли убедить последнего не делать резких движений. Слишком непредсказуемы могли быть последствия в наэлектризованном, мужском и вооруженном коллективе. Да и тот, начавший понимать свое фиаско, не горел желанием реализовать зов мести.
Все-таки двадцатипятилетняя служба в органах научила Николая Ивановича тонко чувствовать конъюнктуру. Будь то реагаж генералитета или же общее настроение коллектива. Сейчас он понимал, что общественное мнение явно не на его стороне и устраивать разбор полетов, на ночь глядя, не следует. В то время как с утра можно спокойно провести медосвидетельствование хоть всего оперсостава и выслать неугодных на родину. Ну а вот уже там…
В общем, Жоганюк повелел командирам ОМОНа лишь разоружить Рябинина и, если тот продолжит буянить, изолировать в камеру.
По итогу оба офицера пришли к операм в кубрик, где и изложили в трех словах ситуевину.
— По хер, — устало махнул рукой Рябинин и тяжело поднялся со скамьи, — я спать… Мой ствол, вон, в разгрузке, автомат на спинке… Забирайте…
— Серый… — попытался остановить его Луковец.
Рябинин, не слушая, вышел в проем. Через пару секунд под ним хрустнула койка.
— М-да… — Куренной покачал головой, — натворили дел…
Все присутствующие за столом опера хмуро молчали.
— А Серега прав… — скрипнул из своего угла всегда молчаливый Липатов, — просто он может козлу этому табло разбить, а мы нет… За «боевые» свои трясемся, да за пенсию сраную…
Он взял со стола кружку и опрокинул в себя оставшуюся на дне водку.
— Ну и кому от этого легче-то стало? — горько усмехнулся омоновец, — ему? Так ведь завтра с волчьим билетом на родину вышлют… Или пленному вашему, погибшему?..
— Нам всем… — Липатов также тяжело, как и Рябинин поднялся из-за стола, — И если его завтра домой вышлют, то я тоже рапорт накатаю…
Это было единое решение. Молчун Липатов озвучил то, что так долго и мучительно вертелось у всех на языке. Да, опера уже ничем не могли помочь своему другу. Неминуемость начальственной расправы была очевидна и прогнозируема. Но Серега был цементом, скрепившим их коллектив, он был единой идеей. У них гибли друзья, в них стреляли «духи», их разрабатывали «фэйсы», но они, как шнекороторный вездеход, перли и перли по трясинам ненависти, страха и предательства. И когда, казалось бы, выползли на сушу, та, вдруг став очередной кочкой, ушла под воду и потянула на дно их товарища. А бросить его они уже не могли.
Омоновцы ушли. Только Куренной дежурно напомнил о мерах безопасности при обращении с оружием при алкогольном опьянении — «на хер не трогайте». Мрачные, как не пожравшая саранча, опера расползлись по своим койкам.
Так закончился еще один день командировки.
* * *
Тусклое утро. Оперативники угрюмо пробуждались, автоматически выполняя стандартный набор утренних движений. Кто-то ушел в туалет — умывальник, кто-то готовился к построению. В вялой тишине оперского законырка, не к месту зазвучали четкие, регламентированные шаги нескольких человек в тяжелой обуви. Предвходное пространство заполнилось. По-уставному затянутая портупеями, с оружием, на пороге нарисовалась штабная бригада, так сказать, ответственная за депортацию «залетчиков» на родину. Старший — майор Калугин, за его спиной пара рыбин помельче, кадровик и особист, начальник медчасти и кто-то еще, теряющийся в сумраке коридора.
