Оно заложило основу для следующего, более опасного антибольшевистского восстания. В июне эсеры убедили Чехословацкий корпус помочь им захватить Самару. Затем было объявлено, что в городе находится законное русское правительство, состоящее из делегатов Учредительного собрания (главным образом, правых эсеров), собравшихся в Самаре. Вскоре это правительство расширило сферу влияния, захватив родной город Ленина Симбирск, а в августе еще один город, связанный с семьей Ульяновых, – Казань.
Вот что написал об этом периоде Троцкий:
«Невольно возникал вопрос, хватит ли у измученной, разбитой, отчаявшейся страны жизненных сил, чтобы продержаться до тех пор, когда новый режим укрепит свое положение. Не было продовольствия. Не было армии. Повсюду вспыхивали заговоры. Чехословацкая армия вела себя на нашей земле как независимая армия. Мы почти не могли оказать ей сопротивления».[365]
В результате восемнадцать мятежных правительств составили конкуренцию большевистскому правительству в Москве.[366]
На первый взгляд ситуация выглядела безнадежной. Центральные и северные территории находились в полном смысле в окружении соперничающих «правительств». Немцы еще оставались на западных границах, когда началась интервенция. Франция и Англия, по всей видимости, не испытывали никаких угрызений совести, пытаясь избавиться от правительства, выказывающего откровенную враждебность в отношении Запада, заключившего мир с Германией, аннулировавшего долги Западу и лишившего собственных граждан права на частную собственность.
Даже в течение этого тяжелейшего периода Гражданской войны Ленин сохранял непоколебимую уверенность и невероятное хладнокровие. Уверенность основывалась отчасти на том, что большевистское правительство уже продержалось дольше, чем предполагалось до Октября, а значит, способно выжить благодаря собственным усилиям. Кроме того, он все еще возлагал надежды на всемирную революцию. В ноябре 1918 года произошла революция в Германии, а в 1919 году в Австро-Венгрии.[367]
Но в основном уверенность Ленина основывалась на трезвой оценке физической и психологической слабости врагов коммунизма. Решение русского вопроса требовало существенного расширения интервенции. Как бы могли объяснить демократические правительства Запада своим гражданам, что после четырех лет кровавой войны им вновь потребовалось собрать огромную армию для ведения военных действий в далекой стране, на огромных территориях?
Кроме того, союзники в силу различных причин (соперничество, разногласия по ряду вопросов) не могли выработать единой стратегии в отношении России и большевизма. Франция желала, чтобы в воссоединенной России установился «приличный» режим и она вновь играла роль восточного союзника. Британия одобряла сепаратистские тенденции народов Кавказа. Некоторые политики, рассматривая Россию в качестве потенциального рынка, просто хотели, чтобы в бывшей царской империи «улеглись страсти». Некоторые видели в большевизме угрозу западной цивилизации. Черчилль заявил, что нужно «задушить большевистского младенца в колыбели». Кто-то считал коммунизм, породивший в России хаос, меньшим злом, чем царский режим с его страстью к экспансии.
Большевистская дипломатия мгновенно воспользовалась соперничеством «империалистических бандитов». Ленин понимал, что Советское государство, как и любое другое, должно принимать участие в дипломатических играх и говорить об «упразднении» внешних отношений – не более чем глупость. Всемирная революция теперь казалась делом далекого будущего. В марте 1919 года Владимир Ильич сказал: «Мы живем не просто в государстве, а в системе государств, и существование Советской республики вместе с империалистическими государствами в конечном счете совершенно исключено». Самыми важными в этой фразе являются слова «в конечном счете». А тем временем он уже начал отрабатывать приемы советской дипломатии, эдакую смесь из обещаний, угроз и лести, рассчитанную на то, чтобы привести в замешательство не только политиков, но и западных избирателей.
Советская дипломатия научилась играть на основных недостатках и слабостях правящих классов ведущих капиталистических стран. Что касается Франции, то это была жадность французского рантье. Летом 1919 года, когда дела у коммунистов шли из рук вон плохо, Ленин сделал французам заманчивое предложение относительно внешнего долга. Если «мы получим настоящий мир», сказал он в беседе, то правительство России готово отдать Франции все долги.[368]
Теперь относительно Соединенных Штатов. Большевики давно поняли, что американцы легко «ловятся» на демократическую фразеологию и утешительные заверения. В декабре 1918 года член коллегии Наркомата иностранных дел Литвинов в ноте, направленной президенту Вильсону («старый лицемер Вильсон», как его иногда называл Ленин), ни словом не обмолвился о всемирной революции, зато отдал дань восхищения президентскому «чувству справедливости и беспристрастности». В интервью «Chicago Daily News» Ленин открыто заявил, что советский режим «гарантирует» невмешательство во внутренние дела других государств.[369]
В собрание сочинений входят письма к итальянской, французской и немецкой коммунистическим партиям. Ленин собирал и любил показывать благоприятные отклики иностранной прессы о большевистском режиме. Красный террор? Но ведь даже американский буржуазный журналист Стюарт Чейз писал в «New Republic», что куда более террористическим, чем советское, было правительство Маннергейма в Финляндии.[370]
Как при его занятости в тот страшный для большевиков 1919 год Ленин умудрялся выкраивать время для чтения «New Republic»?
К британскому правящему классу Ленин относился с большим уважением за его практичность и стойкую враждебность к коммунизму. Ленину было известно о возрастающем влиянии рабочего класса на британскую политику, но лейбористская партия, как таковая, вызывала его глубочайшее презрение. Марксисты приходили в отчаяние от британских рабочих: они отказались поддерживать классовую войну и боролись только за улучшение условий жизни и демократию. Однако еще большее раздражение вызывала у Ленина небольшая группа британских коммунистов, которые никак не могли понять, что они принесли бы больше пользы Советской России и всемирной революции, если бы объединились с лейбористской партией. В мае 1920 года в Советскую Россию приехала делегация английских рабочих. Во время беседы с ними нервы Ленина не выдержали. Лейбористы задавали невероятно глупые вопросы и требовали подробнейших ответов. Например, что важнее: иметь Британскую коммунистическую партию или бороться за мир с Россией?[371]
Или такие вопросы. Почему в России террор, преследуют меньшевиков, запрет на свободу печати и тому подобное? Вот тут-то Ленин и потерял терпение. «Я так часто объяснял причины, что мне уже надоело повторять одно и то же». Во время беседы и в «Письме к английским рабочим» Ленин заклеймил реакционных вождей тред-юнионов как «верных слуг капиталистов», показал, что они поддерживают империалистическую политику английского правительства, закрывают глаза на интервенцию Англии против Советской республики. Тем не менее интервенция была прекращена в значительной степени под давлением тред-юнионов.
Без вмешательства иностранной интервенции Гражданская война в России могла закончиться поражением большевиков только в том случае, если бы противник (Белое движение) имел лидера, обладающего высокими организаторскими способностями и особой притягательностью Ленина, и политическую партию, обладающую единством и сплоченностью коммунистической партии. Белое движение не отвечало ни одному из этих условий, именно поэтому успех белых носил кратковременный характер.
Обычно военные приводят следующие причины, объясняющие победу большевиков. В их распоряжении была центральная часть страны с относительно короткими внутренними коммуникациями. Их противникам приходилось преодолевать огромные расстояния, чтобы сразиться с Красной армией. Белые несли серьезные потери, проходя через территории, занятые партизанами. Нехватка продовольствия и ресурсов, эпидемии (особенно сыпной тиф) наносили тяжелый урон Белой армии. Между основными центрами Белого движения, расположенными в Сибири, на юге России и в Прибалтике, не было практически никакой согласованности действий. Ленина в очень редких случаях волновал военный аспект Гражданской войны. В феврале 1918 года, когда казалось, что немцы вот-вот окажутся в Петрограде, он был почти что в панике, а вот в конце 1919 года, когда Юденич подошел к бывшей столице, Ленин был абсолютно спокоен. Чем большие территории оккупируют белые, рассуждал он, тем они станут слабее. Немецкая военная машина была «гигантом», а Белая армия просто вооруженной толпой, не слишком отличающейся от большевистской армии, но не имеющей политической организации и всех тех качеств, которые характеризуют коммунистическую партию.
