Часть вторая
Фискалитет
Первые доносы на Демидовых
Своим «единонаследником» Никита выбрал старшего сына Акинфия, это было ясно всем. А наследовать постепенно становилось все больше чего. 26 января 1713 года Никите вернули его старый, отобранный в казну десять лет назад, тульский завод. На предприятии, оборудованном по последнему слову тогдашней техники, было две, работавшие, как правило поочередно, домны, на которых выплавлялось от 9000 до 38 000 пудов (от 150 до 620 тонн) чугуна в год. Руду для плавки брали с той же Малиновой засеки, которую царь Петр пожаловал Никите в самом начале века.
Спустя пару лет Никита, при поддержке Акинфия, начал интенсивно строить новые уральские заводы. В 1716 году он запустил в действие Шуралинский молотовый, в 1718 – Бынговский молотовый, в 1720 – Верхнетагильский молотовый, а в 1722 – Выйский доменный, молотовый и медеплавильный и Нижнелайский молотовый. Последний завод Никиты Демидова, Нижнетагильский доменный, молотовый и медеплавильный, заработал в 1725 г. через месяц после его смерти.
Многая собственность – многие хлопоты, с этим спорить никто не будет. У Демидовых их было не просто много, а нереально много. Крайне несовершенное и запутанное законодательство тех времен дело жизнь любых предпринимателей крайне сложной, и чем крупнее был предприниматель, тем сложнее было ему вести свое дело. Одних только налогов и податей приходилось платить с одного товара больше десятка. Кроме обязательной «десятины» – 10-процентного налога с продукта, заводчики и купцы должны были платить внутренние таможенные пошлины, перекупные, весовые, мостовщину, отчальные, причальные и даже налог с найма подвод. Точных тарифов никто не ведал, поэтому платили столько, сколько скажут. И тут было даже не так страшно, когда брали много, как когда брали мало, потому, что тогда плательщика могли подвести под «утайку» или «неплатеж», что каралось самым строжайшим образом – штрафом с конфискацией. Вся эта система более-менее нормализовалась лишь в 1719 году, когда недавно созданная Берг-коллегия, в обязанности которой входило управление горнорудной промышленностью, приняла наконец первый в России «горный закон» – так называемую «берг-привилегию», в которой вся система расчетов сводилась к строгой и понятной схеме. Привилегия давала геологам и металлургам XVIII века значительные льготы, благодаря которым в отрасль сразу потянулись новые предприниматели. Заводчиков она освобождала от обязательной службы, им давались налоговые послабления, разрешался и даже поощрялся свободный поиск руды, а всем, чинившим в этом деле препятствия, она сулила весьма крупные неприятности. Напротив, губернскому и прочему начальству предписывалось не только блюсти все пункты «привилегии», но и оказывать заводчикам и поисковикам прочую, не упомянутую в ней, посильную помощь, «дабы и другие, видя такую государеву милость всяких чинов и народов люди с вящею охотою и безопасно в компании вступали». За открытие новых месторождений полагалось крупное вознаграждение, что тут же привело к образованию целой касты «рудоискателей» и «рудознатцев». Дошло до того, что те же беглые каторжане бросились искать залежи, надеясь на амнистию в случае успеха. Впрочем, довольно скоро Сенат издал поправку к закону, запрещающую верить «таким ворам».
Но пока государство шло другим путем. Более привычным, не допускавшем вольности на местах.
2 марта 1711 года Сенат издал указ, в последнем пункте которого говорилось: «учинить фискалов по всяким делам, а как быть им пришлется известие». И уже спустя трое суток в России была учреждена должность «фискала». В его обязанности входило тайно следить, что-бы что-либо плохое, что реально «во вреду государственному интересу быть может», не укрылось от государева ока. Фискалы обязаны были смотреть, а точнее – подглядывать за тем, чтобы не учинился где неправедный суд, чтобы не было шельмования «в сборе казны и прочего», а если «кто неправду учинит» – немедленно доносить на такового в сенат. Тайному надзору подлежали все, «какой высокой степени ни есть», с той лишь оговоркой, что в отношении высокопоставленных лиц дозор могли вести не любые рядовые фискалы, а начальство – обер-фискалы. Если добытые сведения подтверждались, нарушителя ждал крупный штраф, четверть которого отписывалась фискалу в качестве премии сразу, а четверть распределялась между его коллегами по данному объекту или населенному пункту. Разумеется, при таком изумительном финансировании система доносительства расцвела в государстве самым наипышнейшим цветом. Один раз удачно уличив солидного предпринимателя и написав на него справедливый или не очень справедливый донос можно было вполне обеспечить потом себе много лет безбедного существования. Тем паче, что если сведения, описанные в бумаге не подтверждались, фискалов и прочих доносителей не наказывали, руководствуясь старым принципом, что лучше перебдеть. В указе про это было сказано прямо и недвусмысленно: «буде же не уличить (то-есть, не доказать вину, – В. Ч.), то отнюдь Ф. в вину не ставить ниже досадовать, под жестоким наказанием и разорением всего имения».
Структура такого «подсмотра» была выстроена просто и коротко. Рядовые фискалы не починялись никому, кроме своего непосредственного начальника – обер-фискала. Тот, в свою очередь, держал ответ перед «коллежским фискалом», которых было по одному на «коллегию» – предшественник министерств. И во главе этого аппарата стоял Государственный фискал. Согласно указу, он был «надсмотрителем, дабы никто от службы не ухоранивался и прочего худа не чинил». Но вседозволенность всегда приятна, поэтому не стоит удивляться, что первыми же «делателями худа» стали те, кто обязан был с ним бороться. И обличать их было практически некому. Разве что церкви, каковая тогда выступала в тесной сцепке с государством, и, вместе с тем, этого государства не боялась. В 1712 году 2-ой местоблюститель патриаршего престола, то-есть, лицо, временно исполняющее обязанности Патриарха, митрополит рязанский Стефан Яворский произнес по этому поводу специальную проповедь, в которой сказал: «закон Господень непорочен, а законы человеческие бывают порочны; а какой-то закон, например, поставити надзирателя над судами и дати ему волю кого хочет обличити, да обличит, кого хочет обесчестити, да обесчестит…». Результатом его слов была конкретизация области деятельности фискалов. По новому постановлению они должны были следить и всячески разоблачать нарушение указов, отлавливать взяточников и предотвращать казнокрадство. При этом им запрещалось вмешиваться в дела суда, а если удавалось доказать, что неправедный донос был удуман с корыстной целью, фискал нес наказание в том же объеме, какой был бы наложен на объект доносительства в случае, если бы его вина была доказана.
Как на Никиту, так и на Акинфия Демидовых писались десятки и сотни доносов, якобы они не платят надлежащих пошлин, утаивают железо и слишком задирают цены. Особенно отличился фискал Нестеров, который вообще просил отобрать у Демидовых их заводы и передать ему, дабы он, Нестеров, мог «порадеть» за Россию «для царского величества». За каждый такой донос Никите приходилось лично держать ответ перед Сенатом. И каждый раз ему удавалось оправдаться.
Но поток доносов не уменьшался, и государственные мужи решили, чтобы покончить с делом раз и навсегда, учредить «розыск». Сиречь – разбор дела. Поручили его не кому-нибудь, а самому начальнику розыскной канцелярии лейб-гвардии капитан-поручику Ивану Плещееву[81]. Для последнего это было настоящим подарком судьбы. Он допрашивал демидовских рабочих, заковывал их в кандалы, сажал в карцер, выбивая необходимые показания. А выбивать особо ничего и не надо было: все знали, что и Никита, и Акинфий вовсю используют не только дешевую крестьянскую рабочую силу, но и вовсе почти бесплатную силу беглых крестьян и каторжан, которые стекались к Демидовым не только со всей Сибири и Урала, но и со всей Руси.
Несмотря на то, что государство передало им своих крестьян, рабочих для выполнения крупных заказов все равно не хватало. Переселять купленных крестьян из центральной России на Урал было нерентабельно. И Демидовы уже в начале своей уральской эпопеи решились на крайне опасный шаг. По всей Руси был пущен слух о том, что на их заводах с радостью принимают всех, кто не в ладах с законом. Денег дают, правда, немного, зато кормят, по праздникам – поят, дают крышу над головой и, какую никакую, а защиту от властей. И на заводы потянулись сотни и тысячи уставших прятаться беглых крестьян, разыскиваемых преступников, раскольников, дезертиров и каторжан. Условия, которые они получали на заводе, с трудом можно было назвать человеческими, но, все-таки, это было значительно лучше, чем каторга или рекрутчина. Демидовы же в их лице получали настоящих рабов. В их руках были не только сила и воля этих людей, но и их жизнь и смерть. Все они были «вне закона», они даже теоретически не могли никому и ни на что пожаловаться, потому, что их просто не было на свете. Они существовали до тех пор, до каких нужны были Демидовым.
