Осенью 1955 года объявили о сокращении Вооруженных сил. На флоте теперь стали служить всего четыре года. Мы ушли с Новой Земли на последнем транспорте. В штабе с нас взяли расписку о неразглашении военной тайны сроком на 25 лет.
Пейте пенталгин — все!
Ничто так не сближает, как совместная служба в отдаленной точке. Видишь одни лица, привыкаешь. Поэтому со многими я переписывался после службы. Если не письмо, так к Новому году всегда открытку пошлешь. Но постепенно связь со всеми прервалась. Страшно подумать — все мои флотские друзья умерли.
Больше всего потрясла смерть замполита роты капитана Василия Терехова. Он был родом из Шипицыно. Встретились мы с ним на Новой Земле. Отец мой знал его родителей. Когда я, уже после окончания института, работал в Ухте, получил письмо из дома. Отец писал — домой, в Шипицыно вернулся капитан Терехов. Я тогда удивился — с чего бы? А еще через три месяца еще одна весточка — Василий Николаевич Терехов скончался.
Тогда и я стал всерьез задумываться о своем здоровье. С флота пришел со страшной головной болью, которая мучила и днем, и ночью. Но был молод, до этого никогда не болел — три медицинские комиссии с блеском прошел. Думал, временно это все, пройдет. А тут пришлось обратиться к врачам. Те смотрели как на симулянта. Выпишут пенталгин — и все. А мне — хоть умирай! До обеда еще ничего, а потом — голова разрывается. Только водка и помогала. С работы приду — граммов 100–150 выпью-только этим и спасался. Алкоголиком, слава Богу, не стал.
Уже в 80-х жена, она врач, отыскала специалиста по иглотерапии, который взялся мне помочь. Посмотрел он анализы, поговорил со мной и заключил: «Мне тебя не вылечить, но боли я сниму». Боли он снял, но шум в голове остался. Следом другие болезни пошли — в 1985-м в Москве оперировали язву желудка, еще через десять лет удалили желчный пузырь. Один профессор, мне так сказал: «Ты ведь чудом выжил. Умереть должен был. Так что скажи спасибо, что не рак».
Смех смехом, но доктора в одном были единодушны — водка помогла выжить, и рекомендовали каждое утро принимать по 25 граммов Я врачам говорю — у меня жена в коридоре, скажите это при ней, чтоб наливала. А то она ни за что не поверит. Сказали. Так лекарство мне было обеспечено.
Как получил удостоверение ветерана подразделений особого риска? Спасибо матушке — сохранила справку о том, что в такое-то время проходил службу в такой-то части. Написал в Центральный архив. Ответ: да, такая часть существовала и участвовала в испытаниях ядерного оружия, но списков личного состава не сохранилось Кому, кстати, спрашивается, надо было их уничтожать? Еще три года вел я переписку с Москвой и Ленинградом. В конце концов, посоветовали мне обратиться в Архангельск, где была организована специальная военная комиссия. Первое письмо оттуда тоже было отпиской. Пришлось подробно вспомнить имена командира части, замполитов, командира роты и даже нарисовать эскиз полигона. Если бы сделал такое немного раньше — посадили бы точно, ведь рассказал все секреты. Но срок подписки о неразглашении, видно, истек. Был внесен в список, который отправили для проверки в Москву. А потом уже пришло удостоверение — владелец документа имеет право на льготы для лиц, принимавших непосредственное участие в действиях подразделений особого риска, поименованных в подпункте «а» пункта 1 постановления Верховного Совета РФ от 27 декабря 1991 года.
Северодвинец Юрий Алексеевич Догадин в середине 50-х служил на эсминце «Куйбышев». После демобилизации работал на Севмашпредприятии. В середине 90-х годов прошлого века Юрий Алексеевич одним из первых в Северодвинске поделился в открытой печати своими воспоминаниями о службе на Новой Земле. До этого тема испытаний на атомном полигоне во многих СМИ считалась запретной.
— Эсминец «Куйбышев», на котором я служил, был старым кораблем. Перед докованием на судоремонтном заводе в Чалм-Пушке я прополз очень много междудонных и междубортных цистерн корабля, и знал состояние наружной обшивки его корпуса, изготовленного в 1917 году. Во многих местах требовался ее ремонт. К тому же эсминец одно время долго отстаивался на отмели.
В июне 1954 года после ремонта корабля на заводе в Чалм-Пушке «Куйбышев» прибыл к месту постоянной дислокации — в Североморск. Стояли мы у причала № 1. Здесь и узнали, что отныне наша бригада, состоящая из старых эсминцев — основателей Северного флота, стала именоваться бригадой опытовых кораблей. Вскоре, точную дату назвать не могу, бригаду дополнили гвардейским эсминцем «Гремящий» и двумя сторожевиками — «Кречет» и «Гриф». Флагманским кораблем стал «Гремящий», а командиром бригады назначили капитана I ранга П.А. Бердяшкина.
Рождение нового соединения я связывал с усложнением тактических задач или экспериментов, вроде тех, которые мы проводили с дивизионом подводных лодок контр-адмирала Поликарпова, мы тогда стреляли торпедами, ориентируясь на показания приборов. Но все оказалось далеко не так.
Ближе к глубокой осени, в период коротких стоянок у причала, нас стали вызывать в 3-ю каюту и знакомить с сотрудниками КГБ. Переписку с родными и близкими временно, до особого указания, нам запретили. Одновременно прошла и кадровая перестановка в офицерском составе. Вместо командира корабля капитан III ранга П. Дмитриева был назначен капитан III ранга Ю. Баранов. Старшего помощника командира корабля Смышляева заменил капитан- лейтенант Ярослав Билый.
Обогнув Кольский полуостров и миновав горло Белого моря, мы пришли к Никольскому бую Молотовска. Здесь из- за сильного шторма пришлось стать на якорь и только 28 декабря 1954 года мы подошли к причалу завода № 402.
Называли нас «смертниками»
На следующий день на корабль пришла большая группа рабочих во главе с руководителем работ Александром Денисенко (отчества его не помню). Переоборудование велось оперативно. В районе шкафута творилось что-то невообразимое, сравнимое с тем, что делается на вновь строящихся кораблях. Командиру БЧ-5 Реутову во избежание пожаров даже пришлось выставить дополнительную вахту. В 3-м котельном отделении вываривали стеллажи под аккумуляторы, а в 4-м — из стального листа толщиной около 200 мм изготовляли куб около 2–2,5 кубометров. Толщину металла я оценивал на глаз. Листы на стыках были прострожены под V-образный паз. По моим прикидкам, из всех проводимых работ эта была самая трудоемкая. Электродуговую сварку вели одновременно несколько человек в две смены. Кстати, рабочие, проводившие работы, подтрунивали над нами, моряками, называя нас смертниками. Наверное, знали о предстоящих испытаниях.
Кроме этого, на палубе и вдоль борта приваривались подобия трапов с подвижными блоками на концах. Через них с лебедок пропускались стальные тросы, на которых специальным креплением устанавливались штуцерные соединения, но без ниппеля.
Словно спохватившись, командир БЧ-5 Реутов вызвал меня в каюту и приказал срочно написать в четырех экземплярах дефектную ведомость как ремонтную для отправки в Министерство обороны. Меня предупредили, что работать я должен без перерыва на отдых и сон и что документы очень секретные, поэтому работать я должен в полной изоляции. Местом работы по моей просьбе стал пост энергетики и живучести. Чтобы я от усталости не уснул и не наделал ошибок и помарок, ко мне приставили, как они назывались, доверенных лиц из числа моряков ходовой вахты.
Цель, которая для меня была непонятна тогда, стала ясной много позже, когда после атомного взрыва мне опять поручили описывать дефекты на корабле, причем от клотика до киля, от форштевня до ахтерштевня. При сравнении двух ведомостей легко было установить, какое повреждение корабль имел до и какое получил уже после взрыва.
В посту энергетики я оказался в роли эдакого князька. Пищу мне приносили на подносе прямо на рабочее место, сюда же поставили пепельницу. А вот о мягкой подушке и пробковом матраце я мог только мечтать. По истечении суток по завершении порученной работы командир корабля приказал дежурной службе меня не будить «до самостоятельного пробуждения».
Мое «знакомство» с сотрудниками КГБ не осталось бесследным. Думаю, по их рекомендации командир Ю. Брагин меня и двух матросов с документами в начале 1955 года перевел жить на судно-отопитель, стоявшее тогда на предприятии «Звездочка».
Наконец, необычная конструкция — «куб» был готов. Между собой мы нарекли переоборудованное четвертое котельное отделение с навешенной на мощных петлях дверью такой же толщины «домом». Вскоре туда на растяжках из резиновых жгутов по углам подвесили прибор закрытого типа. И тоже в форме куба. Покрыт он был очень красивой молотковой эмалью. Соблазн заглянуть в него был велик, но мы ограничились тем, что погладили его руками. Больше я этого прибора не видел. Предполагаю, что его сняли сразу же после взрыва, перед дезактивацией.
