В памяти жителей участка остался также Михайло Гук, который, выйдя из кабака, останавливал каждого встречного словами:
– Вижу благородство лица и достоинство в осанке, но фамилии не знаю.
И когда кто-то, не подозревая, с кем имеет дело, останавливался и называл себя, с той минуты он попадал в крепкие объятия пана Гука и должен был выслушать историю его жизни, а бывало, ещё и откупиться кружкой пива. Спастись можно было только бегством без промедления.
Но не эти в целом мирные личности стали героями легенд Лычакова, а знаменитые на весь город батяры. Имена некоторых из них дошли до нас в пересказах.
Первым батяром и силачом, о котором мы узнаём, был Куба Пельц, который играючи ввязывался в первую попавшуюся потасовку, но всегда выходил из неё победителем. Куба – сокращенное имя от Якуб. Однажды, в воскресенье 1848 года, когда во Львове на всех участках несли стражу австрийские воины, боясь нового восстания, Куба гулял себе в корчме «Бабский Корень» за лычаковской рогаткой. Такое интересное название корчма получила из-за того, что поздно вечером сюда сходились женщины и забирали своих пьяных мужей, выдергивая их, словно корни, из-за столов.
Куба был исключением. Он сам вставал из-за стола. В то воскресенье, когда он возвращался домой, мурлыкая себе под нос веселую песенку пьянчуг, его остановила стража на рогатке. Кубе это не понравилось:
– А какого это чёрта меня на моем Лычакове кто-то должен останавливать? Ну-ка, кыш!
Однако гренадёры, которые тоже были здоровыми ребятами, преградили ему дорогу, и Кубе не оставалось другого выхода, как сбросить всех девятерых гренадёров в колодец вниз головой.
По правде говоря, Куба был совсем не похож на Геркулеса. Он был среднего роста, приземистый и даже вежливый, пока не выпьет. Под градусом он мог вспыхнуть в один миг, сорваться с рыком раненого льва и лупить всё, что под руку попадалось. Когда в субботу он возвращался домой с недельным жалованьем и возле церкви Петра и Павла традиционно издавал громкий рёв, то слышно его было аж за рогаткой, и все, что двигалось навстречу, предпочитало исчезнуть с дороги, прижаться к забору, нырнуть в тёмные закоулки и кусты.
Долгое время для Кубы не существовало достойного соперника, никто его не мог побороть, какие бы соревнования не проходили. А однако нашла таки коса на камень, и Кубу отметелил Каспер Смоленский. С тех пор Пельц потерял свой титул короля Лычакова. И Касперу тоже не пришлось долго оставаться на троне, потому что он столкнулся с достойным соперником, Антином Плецёном, который и стал грозой участка.
Плецён был перекупщиком и перегонял в Россию свиней. Там же, в России, он находил убежище после каждой крупной авантюры или во время очередного призыва в армию. Когда полиция о нём забывала, Антось снова появлялся на Лычакове и наводил ужас на местную охрану, которая караулила все львовские рогатки.
Как-то, когда Антось перегонял с Кривчиц телят, дорогу ему преградила стража. Это привело перекупщика в такое негодование, что он поломал им карабины и сильно избил, но при этом один дежурный пробил ему штыком бедро насквозь. Из-за этого досадного ранения Антось попал в госпиталь и долго лечился, пока снова не смог взяться за любимое дело.
Последним подвигом Антося было избиение двух полицейских, после чего он целых два года отсиживался в России.
Славу Антося Плецёна через полтора десятка лет затмил необычайно мощный скотобоец Гринер. Антось по обыкновению приставал к каждому новому посетителю кабака и, увидев Гринера, проверил и на нём остроту своего языка. На этот раз неудачно. Парню его шутки пришлись не по душе, и Антось был жестоко избит. Да и нет ничего странного, потому что Гринер шутя пробивал головой двери. Его любимым занятием было пойти на выступление какого-нибудь странствующего цирка и согласиться на соревнования с цирковыми атлетами. В то время, как атлеты выглядели довольно грозно, потому что мышцы их выпячивали от ушей до щиколоток, наш скотобоец был худым и жилистым. Зато клал он тех атлетов, будто снопы, одного за другим.
История донесла до нас имена ещё двух авантюристов и завсегдатаев кабаков – скотобойца Теофиля Берлинского и каменщика Томаша Ивановского. В отличие от упомянутых разбойников, эти двое действовали в паре. Увидев большую компанию людей, которые могли собраться с вполне мирной целью, они стремительно врывались в неё и начинали молотить налево и направо. И пока ошарашенные люди успевали прийти в себя и дать отпор, наши герои театрально раскланивались и исчезали, будто произошло какое-то недоразумение.
В одно дождливое утро в магазин музыкальных товаров пана Айзика на улице Легионов забежал бедно одетый студент, пряча под плащом скрипку.
– Прошу пана, сделайте одолжение, спасите мою скрипку от дождя. Я боюсь, что она намокнет. А когда дождь перестанет, я её заберу.
– Ой, и где я тут место для неё найду? – покачал головой торговец. – Ты видишь тут место? Тут нет места.
– А вы положите её рядом с другими инструментами. Ничего с ней не будет. Прошу вас…
Пан Айзик махнул рукой, и скрипка в старом потёртом футляре оказалась рядом с другими скрипками. Студент выбежал из магазина, а через каких-нибудь полчаса туда зашёл высокий худой молодой пан с усиками и в очках. Пан был явно простужен и покашливал. Он некоторое время внимательно осматривал полки и вдруг обратил внимание на старую скрипку:
– Прошу вас, пан, покажите, пожалуйста, эту скрипку.
– Эту? – удивился пан Айзик. – Да это какой-то хлам. У меня здесь есть замечательные новенькие скрипки. Есть из Чехии, из Голландии, есть и итальянские… М-м-м, первый класс.
– Но я бы хотел взглянуть именно на эту скрипку. Только взглянуть.
Торговец подал пану футляр, тот открыл его и ахнул:
– Бог мой! Не может быть! Что я вижу! Нет, не верю своим глазам! Это невозможно!
– А что? Что там такого? – удивился хозяин.
– Эта скрипка! Бог мой! Неужели это мне не снится?! Сколько?
– Прошу прощения, но она не продается.
– Но я заплачу за неё любые деньги!
– Мне жаль, но…
– Сто гульденов!
– Что? – У пана Айзика пересохло во рту.
– Триста!
Сердце пана Айзика забилось, будто заяц в силке.
– Это не моя скрипка.
– Хорошо, даю пятьсот.
– Я поговорю с владельцем.
– Поговорите, уговорите его! Я вам накину ещё сотню. Бог мой! Подлинный Страдивари!
И пан, охая и ахая, покинул магазин.
Тем временем распогодилось. Пан Айзик все это время нервно мерил магазин шагами, время от времени заглядывая в футляр и стараясь увидеть то, что увидел там посетитель. Скрипка как скрипка, нет никаких признаков, что её сделал великий Страдивари, но если кто-то считает иначе, то ничего не поделаешь. Где же этот студент ходит? Пан Айзик уже терял терпение и даже несколько раз выбегал на улицу и вглядывался в прохожих.
Наконец-то! Наконец он пришёл. Пан Айзик сразу перешел к делу:
– Слушайте, пан студент! Продайте вашу скрипку.
– Да нет, что вы! Эта скрипка мне досталась от деда, а мой дед играл в цесарской капелле.
– Но я дам вам пятьдесят гульденов.
Студент прижал скрипку к груди и в глазах его заблестели слезы.
– Я и в самом деле без денег, но эта скрипка – самое дорогое, что у меня есть.
– Даю сотню!
– Ой! Как бы мне эти деньги помогли!
– Двести! Держите.
Пан Айзик чуть ли не силой всучил деньги парню и вырвал у него из рук скрипку. Он очень торопился, пока не появился покупатель.
Юлько Спухляк, а это был он, громко всхлипывая, вышел из магазина.
Пан Айзик, осторожно держа скрипку, положил её на полку. Он уже подсчитывал прибыль.
А Юлько быстрым шагом торопился к прилавкам на Рынке. В глазах его блестели слезы. Но это были слезы смеха.
По дороге он вынул из кармана старые очки своего деда и бросил их в мусорник. За очками полетели и чёрные усики. И осталось ещё только вывернуть плащ, потому что изнанка была такая протёртая, ну точно – бедный студент.
Когда-то на Старых Збоисках жил отставной жолнёр австрийского войска Антон Бараба. У него была жена, трое детей, он был музыкантом, играл на басу и пел, как тогда говорили, баритонским голосом. Бараба был высокого роста, дородный, отличался чрезвычайной силой и был первым батяром на все Збоиска. А ещё любил плотно поесть. Однажды он на спор съел копу (шестьдесят) вареников, запив их кувшином сметаны. Кроме того, Бараба любил пошутить с людьми и вечно попадал в какие-то истории, о которых потом становились известно всему Львову.
Однажды жалуется Бараба своему приятелю:
– Ты знаешь, что-то мои ребятишки в последнее время так много стали есть! Вот вчера жена сделала полкопы вареников, так я только 27 съел, а остальное дети расхватали.
– Ну надо же! Это они, вероятно, все в отца пошли, – давясь от смеха, ответил приятель.
