Бухарин. В это время не был и не мог быть.
Вышинский. А чем должны были заниматься нелегальные организации?
Бухарин. Нелегальные организации должны были заниматься собиранием сил для борьбы против партии, которая обострялась.
Вышинский. А когда вы поставили вопрос о повстанческих отрядах?
Бухарин. Переход к насильственным мероприятиям относится примерно к 1932 году.
Вышинский. Подсудимый Иванов, где вы находились в 1932 году?
Иванов. В 1932 году я находился в Северном крае.
Вышинский. Вопрос относительно организации и формирования повстанческих отрядов вами дебатировался и в какой форме?
Иванов. Дебатировался. Бухарин прямо ставил вопрос о связи с недовольными кулацкими элементами казачества.
Вышинский. Это не в Северном крае, а на Северном Кавказе?
Иванов. Да, на Северном Кавказе.
Вышинский. Это относится не к 1932 году. В 1932 году вы были в Северном крае?
Иванов. Да, в 1932 году я был в Северном крае.
Вышинский. А вопрос о подготовке повстанческих отрядов был и тогда поставлен?
Иванов. Вопрос о подготовке повстанческих отрядов был поставлен также Бухариным передо мною в 1932 году, когда ставился вопрос о создании правых организаций в Северном крае.
Вышинский. Следовательно, вы помните, что у вас были дважды такие разговоры с Бухариным — в 1928 и в 1932 годах?
Иванов. Да.
Вышинский. В связи с вашей работой и на Северном Кавказе и в Северном крае?
Иванов. Да.
Вышинский. Подсудимый Бухарин, говорили вы Иванову, что перед ним стоит задача, поставленная центром правых, — организация повстанческого движения?
Бухарин. Он мог так понять.
Вышинский. Обвиняемый Иванов, вы так и понимали?
Иванов. Директива была передана мне довольно ясно для того, чтобы понять ее простой смысл. Ставился вопрос о том, что кулачество озлоблено. Это — те социальные силы, на которые мы должны ориентироваться. Наша задача состояла в том, чтобы возглавить восстание.
Вышинский. Бухарин, вы это подтверждаете?
Бухарин. Это правильно, но не по отношению к Иванову. Я говорил это другому лицу. Я этого Иванову не мог говорить, потому что в 1932 году Иванова не было на Северном Кавказе.
Вышинский (к Иванову). Вы когда уехали с Северного Кавказа?
Иванов. С Северного Кавказа я уехал 2 или 1 апреля 1931 года.
Вышинский. Когда вы говорили, будучи на Северном Кавказе, с Бухариным?
Иванов. В 1928 году.
Вышинский. А в 1932 году были разговоры о повстанчестве?
Иванов. Да, были такие разговоры.
Вышинский. Позвольте подвести итог. Судя по показаниям Иванова и вашим (обращаясь к Бухарину), можно считать твердо установленным, во-первых, что вы с Ивановым вели разговоры относительно организации повстанчества. Так это?
Бухарин. Так.
Вышинский. Что вы ориентировали Иванова на необходимость использования в интересах борьбы с Советской властью кулацких восстаний.
Бухарин. Да.
Вышинский. Что вы имели в виду также и организацию этих кулацких восстаний.
Бухарин. Хотя прямо об этом не говорил.
Вышинский. Хотя прямо об этом не говорили, но в этом направлении его ориентировали.
Бухарин. Совершенно правильно.
Вышинский. Причем вы утверждаете, что все это относится к 1932 году?
Бухарин. Да.
Вышинский. Иванов показывает, что ему от вас стало известно о существовании блока между троцкистами, правыми группировками и националистическими группами. Вы это подтверждаете?
Бухарин. Это я подтверждаю.
Вышинский. А знали вы о переговорах Иванова и других с капиталистическими странами?
Бухарин. Да, это относится к гораздо более позднему времени. Я посвятил Иванова во внешне-политическую ориентацию правого центра, я говорил ему относительно того, что в борьбе против Советской власти можно использовать военную конъюнктуру и целый ряд других вещей.
Одним словом, я был обязан, как один из руководителей правого центра, доложить одному из руководителей периферийного центра нашу установку. В чем заключалась эта установка? Коротко, эта установка заключалась в том, что в борьбе с Советской властью возможно использование военной конъюнктуры и тех или иных уступок капиталистическим государствам для их нейтрализации, а иногда и для помощи с их стороны.
Вышинский. Иначе говоря, ориентация на помощь некоторых иностранных государств?
Бухарин. Да, можно и так сказать.
Вышинский. Иначе говоря, ориентация на поражение СССР?
Бухарин. В общем, суммарно, повторяю — да.
ДОПРОС ПОДСУДИМОГО ЗУБАРЕВАПредседательствующий. Обвиняемый Зубарев, те показания, которые вы дали на следствии в НКВД и в органах Прокуратуры, вы подтверждаете?
Зубарев. Да, подтверждаю.
Вышинский. Подсудимый Зубарев, когда вы вступили на путь преступной деятельности в контрреволюционной организации правых?
Зубарев. В 1929 году, когда я был вовлечен в организацию правых Смирновым Александром Петровичем, с которым я был знаком с 1919 года. При встрече в начале 1928 года я высказывал свое недовольство и несогласие с линией партии в отношении политики в деревне. Тогда же он меня информировал о том, что организация правых существует, и я впервые узнал в 1929 году, что он является членом этой организации. Тогда же я впервые узнал о том, что существует союзный центр этой организации.
Далее, он говорил о том, что правые придают большое значение Уралу, что они (и он, в частности) рассчитывают на мое участие в контрреволюционной работе.
Когда я дал согласие, он мне тогда же заявил о том, что я на Урале буду не одинок, что на Урале уже есть активный член контрреволюционной организации, очень влиятельный, что он связан уже непосредственно с союзным центром через посредство Рыкова. Он назвал Кабакова.
Вышинский. Когда началась связь с Рыковым?
Зубарев. Связь с Рыковым началась в 1930 году, когда он приезжал в Свердловск на партийную конференцию.
Вышинский. При каких обстоятельствах у вас возникла эта связь с Рыковым, как с руководителем правого заговорщического центра?
Зубарев. Я тогда работал по партийной линии. Во время конференции я имел с Рыковым довольно длительную беседу.
Вышинский. О чем?
Зубарев. Рыков ссылался на А. П. Смирнова, что он от него знает, что я являюсь активным участником правой организации.
Я охарактеризовал ему общее положение Урала, состояние нашей организации. Указал на то, что уже в декабре 1929 года мы с Кабаковым организовали областную руководящую группу, объединяющую всю работу. Я назвал ему состав этой группы, в которую входили: Кабаков, я, Советников и другие. Я рассказал ему и о той работе, которую я проводил по заданиям Смирнова, — а через Кабакова — и его, Рыкова.
Рыков говорил, что мы были бы смешны, если бы не вели свою борьбу за кулацкое восстание, если бы мы сами не принимали абсолютно никаких мер в организации такого кулацкого движения и не стали у руководства. Рыков говорил, что прежде всего необходимо, чтобы со своей стороны мы воспользовались этим моментом для разжигания недовольства в деревне. Задачи, которые выдвинул тогда Рыков в беседе со мной, можно свести к трем основным моментам.
Первый — это вредительская работа в деревне: срыв посевной кампании путем несвоевременной выдачи и подвоза семенного материала, понижения его качества. Это будет, естественно, озлоблять население. С другой стороны, — меры, противоречащие укреплению колхозов, направленные к тому, чтобы возбуждать недовольство крестьянского населения.
Второй момент — это возбуждение населения путем различного рода провокационных мер: неправильная организация снабжения основными продуктами питания и особенно неправильная организация общественного питания. Это было в целом ряде мест в последующем 1932 году, в частности, в Перми, Лысьве и, насколько мне известно, в районе Кизела и в Березниках.
Третий момент — консолидация всех элементов, враждебно настроенных к Советской власти, блокирование с существующими на Урале контрреволюционными организациями, в частности, с троцкистскими, зиновьевскими и эсеровскими. Нам было подчеркнуто, что, не теряя своей самостоятельности, мы должны снестись с ними и организовать связь и контакт.
