Навалившись на спинку переднего сиденья, Ягнюков неожиданно сказал:
— Ребятишки! А ведь после того, как вы пощипали столовую, сторожа стали меньше спать, в Елизаветинке можем засыпаться. Витя! Давай изменим маршрут. Мы можем проехать через «Базайгырский». Возле недостроенного клуба я приметил складик промтоварный. Кажется, его никто не охраняет…
— Ладно… — отозвался после долгого молчания Бережной, который, не поворачиваясь, следил за пустынной степной дорогой. — Будь по-твоему, чтобы не попасться. И впрямь, даже волк по два раза в одном месте не бывает. Только склад вы сами щупать будете, я сторожить машину стану.
Машина остановилась недалеко от «места». Ягнюков неопределенно хмыкнул, озлобленно пожал плечами, двинулся не оглядываясь, осматриваясь. Сторожа, как и надеялись, не было. Ягнюков подскочил к массивным дверям, монтировкой заколотил по замку.
— Тише, тише, — мертвенно-настороженно шептала Ванда.
— Приготовились, ребятишки, — приглушенно скомандовал Ягнюков, отбрасывая искореженный замок и распахивая со скрипом двери, перетаскивать…
В тусклом, но Довольно явственном лунном свете виднелись черные россыпи обыкновенного угля и груды дровяных чурбаков.
— Незадача, — огорченно свистнул Ягнюков, пятясь и разочарованно помахивая монтировкой.
— А все ты, — угрюмо набросилась на него Ванда, — товары нашел! Хоть к Виктору не возвращайся…
Ее сердитое брюзжание оборвал встретивший их Бережной — причудливо мелькал в черном воздухе ночи красный огонек папироски — увидел пустые руки, пропустил к машине Ванду и Ягнюкова, участливо обнял за плечи Колю и сказал, обращаясь ко всем:
— Ничего… Только — неужели пропала ночь, мужики? Циклоп, куда еще податься можно, пораскинь мозгами?
— На свиноферме неподалеку можем поросят заграбастать. Тут — небольшой крюк.
— Поросят так поросят. На безрыбье и рак рыба.
Бережной выкинул окурок, развернул машину, светя только подфарниками. Они вновь оказались на шоссе. Остановили машину, разглядев несколько столбов с горящими, далеко видными по степи электрическими лампочками. Но слышались голоса, чудилось грабителям в холодном воздухе оживленное сытое хрюканье свиней, ферма была освещена. Прошла женщина в распахнутом ватнике, неся тяжелое ведро с помоями, оттуда, где стоял Бережной. Он все рассматривал пристально и безнадежно: можно было увидеть легкий пар над ведром.
— Не везет, — с ожесточением выдохнул Бережной. — Не обмозговали, не подготовились. Понял, Витя? Не подготовились. Теперь поворачиваем оглобли. Никуда, кроме как домой.
Поставили машину в неприметной тени забора. Сами никуда не выходили. Коля безучастно и покорно сидел за столом и когда вновь пили, и когда Бережной устало говорил:
— Хорошо, что с поросятами не стали связываться. Хлопот и визгу много, горя такого хлебнуть могли! Так что пусть поросятки становятся кабанами. А вот на скотобазе можно побывать. Я приметил тут одну. Телка не будет визжать, да это тебе не мелочь, а крупный рогатый скот.
Вечер был слегка омрачен тем, что Коля Ерошенко неожиданно полез драться с Ягнюковым. Он грубо ударил Циклопа в плечо, разозленный тем, что тот подсмеивался все время, как казалось Коле, над ним и, что было особенно унизительным, в присутствии Ванды. Ягнюков, не очень разозленный, нацелившись в подбородок Николаю, попал все-таки в грудь, так что Коля отлетел на кровать. Ванда, довольно улыбаясь, наблюдала драку, будто собиралась подзадоривать дерущихся, но Бережной, с добродушностью признанного вожака, грубо обнял Ягнюкова за талию, а Коля и сам дальше не стал драться. Проснувшись вечером, зла они не помнили, но особенного дружелюбия также не проявляли. Глубокой ночью все мужчины залезли в машину, не зажигая огней, выехали из Елизаветинки и с потушенными фарами поехали к скотобазе. Ждать оставалась Ванда. Она безмятежно прощебетала вдогонку: «Успеха, мальчики!», на что Бережной подчеркнуто демонстративно сплюнул. Остальные отмолчались. Подойдя к темному помещению и прислушавшись к дыханию животных, Бережной высадил окно, рама которого еле держалась, потом подтолкнул Николая, чтобы тот лез первым. Но оказавшись в телятнике, Коля стал поджидать остальных. Засветив спичку, Ягнюков молча показал на крайнего бычка. Все согласно навалились, связали его, закрыли морду скомканной тряпкой, поволокли к машине.
— Теснее стало, ребята? — захохотал Бережной. Ягнюков озабоченно наклонился к нему:
— Куда путь держать будем? Дома-то появляться…
— Первый раз слышу от тебя разумные слова, — покровительственно заметил Бережной. — Поедем в Целиноград, машину возвратить пора, да и корешка Ванды терять нечего — пригодится.
— Мы бычка привезли, может, купите, — чуть смущаясь, сказал Бережной Пестерову. Тот, сообщнически улыбаясь, ответил:
— Много дать не могу. По сходной, обоюдной выгодной цене, если…
— Сговоримся, — обрадованно хлопнул его по спине Бережной. — Тащи бычка, ребята, в дом, отметим благополучный конец.
Коля Ерошенко постоянно чувствовал себя в борьбе с двумя состояниями. Одно — была зависть к Бережному, стремление быть таким же ладным, независимым в жизни, так же просто и умело обращаться с людьми, так же просто и весело обнимать Ванду, например. С другой стороны, часто в сознании Коли всплывал Саша Пушкин, с его смешливым «Давай — обрываться, пока не поздно?» Тогда Колей овладевало сильное желание вскочить и убежать так далеко, чтобы никогда не увидеть больше ни Бережного, ни Ягнюкова, а Ванду можно видеть, но так, чтобы она его не видела. Но разве спрячешься от Бережного? Коля отрывался от воспоминаний, видел, как Бережной с притворной навязчивостью пьяного восторга трясет руку хозяина, одолжившего машину, и слышал, как Бережной говорил:
— Ты меня уважил — друзьями расстаемся. При случае обязательно еще что-нибудь подкинем.
Пестеров проводил их, ласково посматривая на Ванду.
Утром, умываясь, Ягнюков проговорил:
— Андрюха, корешок, наверное, обижается… Надо бы пригласить на «дело».
— Ты и пригласишь, — отрешенно поморщился Бережной. — У меня рука гноится, не хотел врачам показывать.
Размотав бинт и с сожалением глядя на воспалившуюся руку, Бережной сказал:
— У Андрея характер горячий, стрельбу любит. Вы — там осторожнее…
В общежитии строителей в Шортандинском Андрей Слипенький сидел один в комнате. При виде гостей он обрадованно встал. Ягнюков шагнул к нему, слегка наклонившись, крепко пожал руку, но говорить стал не о себе:
— Андрюша, знакомься с геройским парнем — Колька Ерошенко. Я побоялся в столовой работать, под носом все-таки, а они — Ягнюков поощрительно повел рукою в сторону Ванды, пренебрежительно прислонившейся к косяку двери, — они не сдрейфили. Больше двухсот сорвали и харчей на полмесяца приволокли.
— Настоящих людей люблю и ценю — отрывисто и одобрительно выкрикнул Слипенький. — Вот тебе моя рука. Дарю личное оружие.
Принимая в руки обрез от ружья 16 калибра, Коля Ерошенко удовлетворенно почувствовал, что заканчивается та страшная, мучительная раздвоенность, терзавшая его несколько недель все ожесточеннее и неотступнее. Здесь, вдали от постоянно тяготившего его Бережного, он почувствовал себя самостоятельным человеком. Чувство освобождения было таким приятным, таким облегчающим жизнь, что он готов был делать что угодно вместе с этими ребятами, особенно со Слипеньким, с готовностью признавшим его, Колино, мужество. Даже Ягнюков не топорщился, как обычно, не подсмеивался, не смотрел с пренебрежительной усмешкой. Коля, проверяя обрез, заглядывал внутрь — там было пусто. Поглаживая приклад, он слушал, как Слипенький, явно довольный его поведением, проговорил:
— Патронов пока нет. Но ты не горюй. В ближайшие дни будут. Ну, ребята, что долго рассусоливать? В зерновом институте есть чудесный магазинчик, в котором можно много кое-чего подцепить. Но без транспорта работа не пойдет.
Наступило молчание. Ванда оторвалась от притолоки, кокетливо начала:
— Мальчики, так быстро второй раз замуж я выходить не стану — никто не поверит…
— Да заткнись ты со своим замужеством, — грубо оборвал ее кокетство Слипенький. — На твоем хахале свет клином не сошелся, да и машину найдем получше его поганой керосинки. Ладно, ребята, теперь о деле спокойно, за столом потолковать надо. Сиди, сиди, Коля, я сам в магазин сбегаю.
Как обычно, водки было вдоволь, Коля старался пить больше всех, вспоминал подробности своих воровских похождений. Ягнюков несколько раз порывался выскочить в коридор, говоря, что надо бы пройтись, довольно открыто призывая к тому же взглядами Ванду, но та не отзывалась, а Слипенький придерживал Ягнюкова, принуждая слушать расходившегося Ерошенко. Наконец, Слипенький, собрав круговым движением рук стаканы, сказал, отодвинув их в середину стола:
