Главное же было в том, что в обеденный перерыв мы шли в кафе, маленькое и уютное, которое располагалось там, где сейчас пережидают дождь и холод ребята из почетного караула возле вечного огня. Там подавали такие слоеные булочки, каких больше мне не приходилось есть. Видимо, они были очень дорогие, так как больше одной мама не покупала, не смотря на мои ухищренные намеки и просьбы. Кофе с молоком – только четверть чашки – маленьким мальчикам нельзя, сильно возбуждает.
Не смотря на провинциальность и патриархальный уклад бытия, я не был обделен информацией, необходимой для мальчика моих лет. Кроме библиотеки, дареных книжек, радиопередач, граммофона, театра, Ленинский лозунг: «Из всех искусств, для нас важнейшим является кино» неукоснительно внедрялся в мою жизнь.
Большинство кинофильмов довоенного времени помню до сих пор: «Ошибка инженера Кочина», «Девушка с характером», «Минин и Пожарский», «Бабы», «Если завтра война», «Линия Маннергейма», «Моряки», «Последний перископ», «Золотая тайга», «Вратарь», «Цирк», «Щорс», «Человек с ружьем», «Ленин в Октябре и в 18-м году»… Все фильмы были о хороших людях, о любви, о нашей военной мощи, но шпионы, контрреволюционеры и просто плохие люди всё-таки проникали в сценарии на короткое время. Лучше бы им этого не делать, потому что они все плохо кончали. Предельно плохо кончили японцы и белофинны. Пелись песни: «На Хасане наломали им бока, били, били, говорили: «Ну, пока!». «Ты, не суй свиное рыло в наш Советский огород!».
А еще мне выписывали журналы «Мурзилка» и «Чиж». Из них я узнал о боях на озере «Хасан» и на «Хан Хил Голе», о пограничниках братьях Котельниковых и Карацупе с его верной овчаркой Джульбарс, о бомбежках Мадрида. Я еще застал небылицы Д.Хармса в этих журналах: «Жили в квартире сорок четыре, сорок четыре веселых чижа…». Журнал «Пионер» выписывал брат Валя. Этот журнал был покруче. Там я прочел о подвиге Павлика Морозова, материалы о покушении на В.И.Ленина, с фотографиями пистолета и патронов и портретом Фани Каплан, пытавшейся убить нашего вождя. Кстати, я застал времена, когда в день смерти Ильича вечером на пять минут выключали повсеместно электрический свет, гудел Морзавод, выли сирены. Было жутковато.
Вероятно, к пятилетнему возрасту я знал уже все буквы алфавита. В ходу были несколько наборов кубиков с картинками и буквами, буквенное лото. Специально со мной никто не занимался. От случая к случаю папа, мама, брат показывали мне, как складывать слова. И вот однажды вечером у нас были гости, привели двоюродного брата Вову Чмеленко. Он был младше меня на два года. И вот ему я начал «читать» свои книжки. Книжки были в стихах, и все их я знал наизусть. Я переворачивал страницу и читал текст под картинкой механически, не вникая, произношу ли его наизусть или на самом деле читаю. Зашел ехидный старший брат Валентин, посмотрел, послушал и поднял меня на смех, что я дуру валяю, не читаю, а произношу ранее заученное. Меня это задело, и я твердо возразил, что нет, что читаю как взрослый. Продолжая оставаться ехидным, Валентин повел меня с книжкой, которую я читал Вовке, к столу, где сидела орава взрослых. Помню, книжка была про Трезора. «Мы оставили Трезора без присмотра, без надзора и поэтому Трезор перепортил все что мог». (Рифма прямо скажем хиленькая, коробила еще в детстве) Перед всеми брат заявил, что я врун. Что я хвастаюсь, что умею читать. Он раскрыл несчастного «Трезора» в середине текста и велел мне читать с того места, где он, ехида, покажет пальцем. Я, не соображая, что делаю, прочел. Другое место указано грязным пальцем – я прочел. Толпа, то бишь родня, насторожилась и отвлеклась от застолья. Дядя Вася сказал: «Дайте ему газету». Мама сказала: «Он не знает мелкий шрифт». Это было уже похоже на защиту. «Ладно, пусть читает заголовки статей» – последовало предложение. Медленно, но не по складам, сам себе не веря, я прочел первое слово, потом другое и так далее. Самое интересное, что никто не пришел в восторг, я сам не ощутил ни какого подъема духа. Ехидный Валька по кличке «Каторжанин» за стрижку под ноль, исчез из поля зрения. После этого он стал капитаном второго ранга, самым молодым командиром подводной лодки на Севере.
На другой день я перечитал все вывески на магазинах. Когда же меня завели в учительскую, чтобы записать в школу (к тому времени я уже прочитал несколько книг), мама удивила учителей тем, что этот мальчик читает. Все заахали, ведь так мало таких маленьких мальчиков, которые читают, и положили передо мной большую толстую книгу с двумя словами, написанными крупными черными буквами. Я громко и нахально прочел: «КЛАССНЫЙ ЖУРНАЛ». Они сказали: «О! Да ему будет трудно у нас!». Я не попал к Ним, помешала Война. Но трудно мне было.
Память на стихи у меня была очень хорошая, и я знал их много наизусть. Сначала я читал стихи домашним, и только по просьбе. Чаще всего просили прочитать «Пуговицу», длинное стихотворение (автора не помнил никогда), о том как, по-видимому, не очень послушный мальчик нашел в пыли иностранную пуговицу, а по ней пограничники отыскали шпиона. Мальчик прославился. Мораль: непослушным быть выгодно – почти как у Марка Твена. Иногда, в пределах родной улицы, я искал иностранную пуговицу, не представляя, какая она, поэтому предприятия не имели успеха, не попадалась даже пуговицы от кальсон. Да и четкой цели, зачем мне все это, у меня не было, скорее всего, жаждал лёгкой и быстрой славы. Вот поэтому и не находил. Еслиб ничего не хотел, а просто искал, то непременно что-нибудь нашел, как советуют нынешние американские парапсихологи.
Я знал наизусть всю книжку стихотворений Агнии Барто, но взрослые не просили их читать. Я думаю потому, что большинство стихотворений имели характер наставлений, рекомендаций и нравоучений. Но ведь взрослые уже выросли, и большинство из них уже должно было знать, что надо чистить зубы, не врать, не обижать маленьких, не ходить вперед спиной, выпускать, наконец, стенгазеты и пр. Да, конечно, и знали же! Но за давностью все это утратило смысл, и взрослые поступали по обстоятельствам. Напоминания в стихах могли смутить, а это взрослым никак нельзя. Нравоучения вредят взрослым, они мешают жить.
Для оглашения стихотворения меня ставили на лобное место, то есть на табурет. Меня не учили сценическим приемам, поэтому я не выставлял гордо вперед правую ногу, не водил по воздуху руками для образной материализации предметов и событий из стихотворения, не завывал, не барабанил без пауз. Я просто громко и четко на хорошем русском языке читал стихотворение, соблюдая ритм и задавая уместный случаю темп. Эмоциональный компонент мог присутствовать, но по настроению. На заказ вдохновенное чтение повторить я не мог. Это сердило маму, но я не понимал, чего от меня хотят.
И вот в моей жизни произошло знаменательное событие. Я иду на Новогоднюю ёлку в штаб Черноморского флота. ДА! Именно в то здание с башенкой на вершине главного городского холма. Меня «конвоируют» бабушка и брат Валентин. У нас нет пригласительных билетов на это элитарное празднество. Но в столовой штаба работает шеф-поваром Евфросиния Васильевна, родная сестра моей бабушки. Мы проникаем внутрь через кухню. Огромный зал, огромная елка. Под елкой куча мешочков с подарками и красивый Дед Мороз с меня ростом. Что происходило между началом и концом праздника, я не помню. Наверное, творилось что-то запредельное, слившееся в одно мгновение (читай «Золушку» Х.Андерсена).
И вот, скоро конец праздника. Уже из-под ёлки растаскивают мешочки с подарками, творится некоторая сумятица. Мужчина-распорядитель, блондин с рассыпавшимися прямыми волосами, явно не приглашенный артист, а кто-то из своих командиров, в замешательстве. В это мгновение бабушка выталкивает меня под ёлку, рядом с не живым Дедом Морозом и доверительно говорит распорядителю: «Мальчик читает стихи». Дядя резко ставит меня на табурет: «Читай! Громко!». (Молодой Наполеон, еще не генерал, устанавливает свои пушки на Аркольском мосту – начало его славы) Я ору: «Коричневая пуговка валялась на дороге». Постепенно зал успокаивается. Я прикончил «Пуговку» уже в обычном режиме. «Ещё!» – требует полупьяный блондин-распорядитель. Я читаю совсем не новогоднее: «На чужбине умирал Баранов, пленным у японцев и маньчжур». Командир умирает, но не выдает тайны. И вслед за этим, уже держа в руках два подарка, расцелованный командиром по собственной инициативе читаю о доблестных Армии и Флоте, и как мы им дадим, если завтра война. На меня нашло, накатило, накрыло. Истошно кричу: «За лётчиком вылетит лётчик, заляжет в траве пулеметчик, боец оседлает коня!». Белобрысый командир хватает здоровенного (ростом с меня, но это так тогда казалось) Деда Мороза и с поцелуем вручает его мне. Я с трудом охватываю объем этого изделия из папье-маше. Мы быстро всем коблом сваливаем на кухню, где наша одежда, и очень быстро покидаем великосветское собрание. На улице снег и легкий мороз, я, ликуя, несу огромный подарок, братья Вова и Валя просят понести, но я неумолим. Ответ один: «Это я выиграл». Первый человек, которому я отдаю свою ношу – мама, встретившая меня на пороге дома. Я повторяю уже заезженную фразу о том, что это я выиграл. Откуда взялся этот шулерский жаргон? Выиграл! Возможно, близкая война погасила жизненный вектор в игроке и дуэлянте.
