— Да с кем же ей быть-то? — Медсестра громыхнула ведерком с собранными инструментами и направилась к выходу. — Ежели она ему законная супруга, то единственная. У них с этим делом строго. Не то что у наших молодят.
Донесшиеся из коридора возгласы начисто опровергли ее столь категорично обоснованную информацию.
— О, ну вот и гарем пожаловал, — ввернул Олег. — Коля, похоже, снова твой выход. Больше некому.
Словно подтверждая слова хирурга о необходимости врачебного вмешательства, заскочившая в зал санитарка выпалила:
— Толпа, доктор. Один чернее другого. И орут все на своем, тарабарском. Фиг поймешь. — Она умоляюще уставилась на Рассветова, словно он был единственной надеждой.
— Следи за давлением. Начнет реагировать — релаксанты короткого действия. — Дав указания анестезистке, Николай вновь покинул операционную.
Судя по цвету кожи и эпатажной одежде — они были цыганами. Четверка худощавых невысоких мужчин производила шум, которому могла позавидовать десятка опытных говоруний. Язык, на котором общались скандалисты, походил на отрывисто-ритмичный говор барона, но производил менее приятное впечатление. Несолидные для «сильного пола» визгливые интонации и нервические придыхания перемежали словесную какофонию.
Объектом вербального воздействия мужчин была давешняя собеседница Николая. Она замерла у стены и, сложив на видных грудях полные белые руки, награждала оппонентов мрачно-отстраненным взглядом.
При появлении Рассветова лающие голоса разом умолкли, и четыре пары маленьких черных глаз воззрились на массивную фигуру врача. Впрочем, паузе не суждено было затянуться.
— Доктор! — Двухсекундная проверка реакции Николая на обращение. — Нехорошего человека спасаешь, доктор.
Говорил молодой плюгавчик. Его ярко-синяя рубаха сверкала эпатажным глянцем, а застиранные больничные бахилы обтягивали подошвы высоких ботфортообразных сапог.
В глаза собеседнику он смотреть избегал, направляя скользкий взгляд черных бусинок в район левого уха Николая.
— Очень плохого человека, — ультимативно пропечатал цыган. Его спутники закивали курчавыми темноволосыми головами.
— Я все объясню… — Жена пациента попыталась вмешаться в начинающийся мужской разговор, но, вспомнив о своем статусе цыганской мадам, смущенно запнулась.
— Я сам все объясню! — Отстраняющий жест плюгавого засвидетельствовал ее субординационный промах. — Доктор, мы все — одна семья. — Он слегка развел темные руки, вовлекая в родимый круг не то стоявших позади соплеменников, не то всех присутствующих в целом. — Мы очень дружная семья.
Рассветов, начиная утрачивать и без того скудный запас терпения, глубоко вздохнул. Похоже, оратор заметил возрастающую готовность врача к агрессивной коммуникации, так как поток информации из его уст заметно ускорился.
— Но в любой семье есть хорошие люди и плохие люди. И между ними возникают ссоры, — говорил цыган четко и без акцента. — Понимаете, доктор?
Николай едва не кивнул, поддавшись логической безальтернативности сказанного.
— И этот человек, который сейчас лежит в операционной, — парень указал на вход в оперблок, ткнув пальцем в сторону загораживающего дверной проем анестезиолога, — плохой человек. Он убил хорошего человека. Поэтому его не нужно спасать. Ему не нужно жить. — Выжидательная пауза.
— Я лишь выполняю свою работу, — повел широкими плечами Рассветов, хмуро глядя в пространство. — Еще вопросы есть?
— Вы не поняли, доктор. — Оратор отмахнулся от дернувшихся сзади соплеменников. — Жизнь важнее работы. Согласны? — Черные бусинки скользнули по лицу врача, оставив неприятное ощущение враждебного прикосновения.
— Работа — часть жизни. — В философствованиях Николай силен не был и словоблудия не любил. — Мне некогда. Если других вопросов нет… — но стандартной фразы произнести он не успел. Один из соратников говорливого цыгана неуловимым движением выдернул из-за голенища стилет и направил в грудь анестезиологу.
— Слушай! — прошипел урка. — Тебе говорить, что делать, а ты слушай! — Тонкое лезвие переливчато поблескивало в его вытянутой руке. Острый серебристый кончик подрагивал на уровне сердца Рассветова.
Он инстинктивно отпрянул, но задел плечом приоткрытую дверь оперблока и больно впечатался спиной в ее торец. Женщина, словно в замедленной съемке, начала поднимать руку в направлении агрессивного соплеменника, но была остановлена схватившим ее за предплечье замухрышкой с диким оскалом.
— Спокойно! — Плюгавый тип в синей рубашке предостерегающе покачал головой. — Мы не шутим, доктор, — это уже к Николаю, — дело очень серьезное. Наш друг мертв, а этот… — он кивнул на дверь, — жив. Это неправильно.
— Чего вы от меня хотите? — Хрипотца в голосе врача выдавала еле сдерживаемую ярость, уже готовую смениться испугом. — Я — врач! И я обязан его спасти.
— Да-да, доктор. Мы вас понимаем. Но и вы нас поймите. У вас свой закон, у нас — свой.
— Закон один для всех. — При других обстоятельствах Николай мог бы и улыбнуться трафаретной напыщенности фразы. Но близкое жало стилета загнало чувство юмора в дальний угол. — Я не имею права отказывать больному в медицинской помощи… Мне еще долго стоять с ножом у груди?! — не выдержал он.
— Нет, не волнуйтесь, доктор. — Цыган кивнул стилетчику, и тот нехотя опустил руку с лезвием. Орудие убийства скрылось за голенищем сапога так же быстро, как и появилось.
— Мы все понимаем. Никто не заставляет вас никого убивать. Просто не мешайте нам, и все будет нормально.
— Я и не собирался ни во что вмешиваться. Я просто вышел на шум.
Рассветов демонстративно медленно повернулся и открыл дверь. Он явственно ощущал взгляды четырех пар темных глаз на своей умеренно вспотевшей спине. Уже стоя в проеме, он обернулся. Сердце гулко стучало, давящая пульсация в висках свидетельствовала о нешуточной гипертонии. Скользнув хмурым взглядом по мужчинам, он вдруг отчетливо, словно впервые, увидел ее. Одинокая испуганная женщина, старавшаяся казаться рассерженной. К тому же славянка. «Хотя какая разница?» Ухмыляющийся ханыжка продолжал сжимать ее руку. Ту полную белую руку, которой она, пусть и неосознанно, попыталась отвести направленный на него нож. «Зачем мне это?» Но сейчас он не смог бы ответить на этот вопрос.
— Я ухожу. — Ответа Николай не ждал, да, скорее всего, и не услышал бы. Его ручища буквально выдернула ее из мозолистой темной лапки цыгана. Метровый отскок назад — и они уже за порогом оперблока. Четверка мстителей оказалась не столь проворной. Рассветов успел захлопнуть дверь и изо всей силы сжать ручку, рассчитав, что больше одной цепкой цыганской ручонки с обратной стороны не ухватится и особого сопротивления не будет. Оставалось провернуть рычажок защелки, что он и сделал, лишь после этого отпустив дверь.
Запоздало отреагировавшие ромалэ попытались было налечь на возникшую преграду хлипкими плечами, но резкий голос быстро одумавшегося предводителя остановил их.
Последовала короткая словесная перебранка на неизвестном Николаю языке, обильно сдобренная смачными русскими матами. В ходе дискуссии дверь еще несколько раз лениво дернулась, но Рассветов честно предупредил:
— В оперблоке семь человек. Будете ломиться — пожалеете. У нас ножи и лезвия. — И, желая усилить ультимативный эффект заявления, грозно добавил: — Я звоню в милицию.
Повисла зловещая тишина. Впрочем, ненадолго. Не успел анестезиолог подумать о необходимости возвращения в операционную — наркоз ведь в самом разгаре, — как вдруг прозвеневший из-за двери тенор переговорщика бодро объявил:
— Зови, доктор. Зови. С ментами нам легче договориться, чем с тобой.
Николай растерялся от столь неожиданной смены настроения противника. Но на помощь пришла стоявшая рядом женщина. Впервые за вечер на глазах у врача она разразилась настолько долгой и темпераментной тирадой, что не лицезрей Рассветов ее славянской внешности, по манере и тембру говора вполне бы принял ее за урожденную цыганку.
— Хватит! — скорее устало, чем сердито, осадил он свою протеже. — Стой здесь. Двери никому не открывай. Я должен вернуться к твоему благоверному.
— Доктор, он выживет? — Она, казалось, не заметила его покровительственного тыканья.
— Куда он денется! Пара недель — и на выписку… — Он запнулся, вспомнив разговор в коридоре: — …Или в тюрьму.
— Ой, доктор, не говорите так. — Образ сильной женщины стерся окончательно. Она едва не плакала. — Он не виноват. Его спровоцировали, напали, а он всего лишь защищался.
— Меня это не касается. — Стандартная в подобных случаях отговорка, начисто отметавшая человеческое участие в чужом горе, но служащая неплохим фильтром потенциального негатива, зачастую изливаемого в небезразмерные сердца врачей. — Я — на работе. Поняла? — Она послушно кивнула. — Откроешь дверь — рискуешь нарваться. Хотя, — он пожал широкими плечами, — решай сама.
