Правда, с некоторой оговоркой. В мае 1892 года Самару почтил своим присутствием Николай Константинович Михайловский. Кем был Михайловский? Для русского интеллигента того времени такой вопрос показался бы кощунственным. Интеллигент, духовный отец русского народничества. Сейчас его работы интересуют только узкий круг специалистов, а в 80– 90-х годах XIX века радикальная интеллигенция встречала появление любой его статьи, социологического трактата или критической работы как важное событие. Излишне откровенно выражающий восторг, как, впрочем, и глубокую неприязнь, образованный класс видел в Михайловском не только талантливого публициста, которым он был, но и своего рода русский вариант Дарвина, Карла Маркса и Липмана в одном лице. Михайловский снизошел до того, чтобы навестить своего ученика в Самаре, который пригласил самарскую интеллигенцию послушать великого человека. Владимир Ульянов оказался в числе приглашенных, и перспектива столкновения между знаменитым народником и молодым дерзким марксистом приятно щекотала нервы местной интеллигенции.
Наконец знаменательный день настал. Нам потребуется погрузиться в забытую атмосферу политического вечера, когда острые идеологические разногласия никоим образом не влияли на традиционное русское гостеприимство, а выступающие, обращаясь к противнику, уснащали свою речь обращениями «высокоуважаемый» и «дорогой». Обращения, которые в скором времени стали использовать большевики, – «подлецы», «обыватели», «ренегаты» – казались невероятными в устах радикально-либеральной интеллигенции. Считалось, что оскорбления и брань являются прерогативой реакционеров и полицейских чинов. Интеллигенция даже в споре не забыла о хороших манерах. Уже было известно, что Ленин иногда пренебрегает цивилизованными правилами политической игры и иногда его аргументы бывают излишне ядовитыми. Разве не относился Рахметов Чернышевского с презрением к вежливой форме обращения и ведения спора как к пережитку, недостойному настоящего революционера? Однако именно Ленин сделал грубость важной принадлежностью классовой борьбы.
Тема обсуждения, как может догадаться читатель, касалась будущего крестьянской общины и действительно ли в России сначала одержит победу капитализм, а уж потом ему на смену придет социализм. Михайловский был социалистом и до некоторой степени марксистом. Почему Карл Маркс не допускал, что крестьянская община даст России возможность пропустить стадию капитализма и социализм наступит сразу после свержения самодержавия? По своему характеру это будет сельский социализм. России ни к чему следовать западной модели и так далее. Оратор с его хитростями, пафосом, ссылками на такие непререкаемые авторитеты, как Чернышевский, Герцен и Маркс, не мог не вызвать восхищения сторонников.
Наступила очередь оппонента. С горячностью, имевшей успех у присутствующих, Владимир Ульянов отметил, что Чернышевский, Маркс и прочие говорили о крестьянской общине некоторое время назад, когда еще не шел разговор о стремительном развитии капитализма в России. Идеализированная община существует только в воображении народника; а на самом деле в крестьянской общине идет процесс экономического распада. Его речь, полная язвительных замечаний, была подкреплена убедительными доказательствами и статистическими данными. Чаепитие, выступления других ораторов, споры затянулись до глубокой ночи. Расходясь после встречи по соседним дачам (дискуссия проходила в пригороде Самары), большинство участников находились под впечатлением красноречия и фундаментальности философских воззрений Михайловского. Но марксистская позиция не была уничтожена; Михайловский высоко оценил интеллект и ораторские способности Ульянова. «Выразитель мыслей» интеллигенции вскоре уехал, позабыв цилиндр, который его ученики разрезали на узкие полоски и разобрали на память о великом дне, проведенном их кумиром в Самаре.
С самарским периодом в жизни Ленина связан еще один, гораздо более значительный эпизод. Осенью и зимой 1891/92 года многие районы России были охвачены голодом. Причинами послужили летняя засуха, небывалый прирост населения, неэффективность сельскохозяйственной и транспортной систем России. Правительство связывало бедствие с экспортной политикой в отношении зерна и с отсутствием надлежащих мер по предупреждению национальных катастроф. Самара оказалась в самом эпицентре бедствия. Наступление голода вывело власти из привычного для них дремотного состояния. Наиболее активные члены общества присоединились к правительству, пытаясь спасти крестьян от голода и эпидемий, которые повлек за собой голод. Лев Толстой, оставивший на время чтение нотаций, взялся за организацию комитетов по оказанию помощи голодающим; народники вместе с государственными чиновниками – за организацию столовых и пунктов оказания медицинской помощи. В Самаре большинство членов радикальных кружков, бывшие политзаключенные и ссыльные вместе с государственными чиновниками приняли участие в гуманитарной работе. Исключение, одно из немногих, составлял Владимир Ульянов.
В Самаре среди политических ссыльных находилась Мария Яснева.[69]
После замужества она взяла фамилию Яснева-Голубева. Мы уже встречались с этой неприятной женщиной, которая в знак классового протеста проливала чай и варенье на белоснежные скатерти Марии Александровны Ульяновой. Она была русской якобинкой, ученицей Заичневского. Впоследствии Яснева-Голубева стала большевичкой. Она пережила Ленина, и старая ведьма (характеристика недалека от истины) любила с гордостью повторять, что из всех молодых радикалов, живших в то время в Самаре, только она и Владимир Ульянов не верили в возможность совместной работы с государственными чиновниками по оказанию помощи голодающим. Ульянов из принципа отказался принимать участие в оказании помощи, что подтверждается и большевистскими, и антибольшевистскими источниками. Но почему?
Заслуживающий доверия писатель-мемуарист Николай Валентинов (мы ещевстретимся с ним) высказывает мнение, что Яснева-Голубева оказала влияние на формирование взглядов молодого Ленина. Она была старше его на девять лет и в то время являлась ярым сторонником непримиримой борьбы с существующей социально-политической системой. В воспоминаниях, написанных в 1924 году, Яснева-Голубева намекает на влияние, которое она оказывала на Ленина: «Вспоминая разговоры с Владимиром Ильичем, я теперь больше прежнего прихожу к выводу, что он уже проникся идеей диктатуры пролетариата… (он) часто останавливался на вопросе захвата власти (один из пунктов программы якобинцев)…» А вот что она пишет в отношении усилий правительства и «общества» по оказанию помощи голодающим: «Среди передовой части самарцев только Владимир Ильич и я не принимали участие в этой деятельности… не от нежелания помочь голодающим… ведь молодежь так чувствительна к страданию других. (Но) очевидно, он (Ленин) считал, что у революционера нет иного пути».[70]
Нет никаких причин приписывать незначительной инакомыслящей женщине такое решающее влияние. Возможно, Ленин, невзирая на ее невоспитанность, искал с ней встречи. Его интересовал крайний радикализм «Молодой России», с которой она поддерживала живую связь. Но даже в двадцать один год Ленин был уже «сформировавшейся» политической фигурой, и знакомая едва ли могла оказать на него влияние. И уж конечно, его отказ сотрудничать с властями никак не связан с лозунгом крайних русских радикалов: «Чем хуже, тем лучше». Никто не думал, что голодные крестьяне способны поднять бунт. Мы впервые обнаруживаем в поведении Ленина две характерные черты, которые будут проявляться на протяжении всей его жизни. Во-первых, его невероятное упрямство, с которым он будет нападать на любые, идущие вразрез с ним, движения или идеи и безжалостно уничтожать их. И во-вторых, его парадоксальная ненависть к интеллигенции, к ее идеям, филантропии, елейному отношению к «сирым и убогим». Он был представителем этого класса и никогда не пытался выдать себя за выходца из пролетарской среды. Многие самарские чиновники, пытавшиеся чем-то помочь бедным и неимущим, были такими же служителями самодержавия, как Илья Ульянов, а Ленин всегда чтил память отца. Но здесь, как и во многих случаях, намерения либеральной интеллигенции и чиновников вызвали в Ленине сильное противодействие и приступы гнева, зачастую расстраивавшие его политические замыслы.
Позиция Ульянова не способствовала росту его популярности, но, как ни странно, была проявлена невероятная терпимость даже со стороны наиболее умеренной интеллигенции; его не избегали, не бойкотировали и по-прежнему принимали в обществе. К этому времени Ульянов был уже дипломированным юристом и по окончании экзаменов начал работать в конторе известного самарского адвоката Андрея Николаевича Хардина, безусловно осведомленного о передовых взглядах помощника и понимающего, что его интересы далеки от судопроизводства. За полтора года Ульянов провел всего тринадцать весьма незначительных дел, и то не слишком напрягаясь, поэтому во всех случаях его клиенты были осуждены. Хардин, юрист-либерал (а Ленин особенно ненавидел именно таких людей), испытывал к начинающему адвокату теплые чувства.
